Надо было отчитаться перед инженером Антиповым про поездку в Лисью Балку, и до Новоникольского Сергей добрался лишь к ночи.
Дом отцовский отыскал взглядом издалека, со степи: в эту пору посёлок ещё не скрывает густая зелень вишнёвых и яблоневых садов, и Сергей рассмотрел в окошке избы чуть мерцающий огонёк. Счастливо перевёл дыхание, – будто к сердцу прикоснулся этот тёплый и ласковый огонёк: не спят батя с маманюшкой, ровно знают, с какими вестями сын торопится домой…
Аксинья собрала на стол поздний ужин. Сергей и не ел почти, – чтоб уважить маманю, чуток щей похлебал. Аксинья с Михаилом незаметно переглядывались: сын вдруг застывал над мискою со щами, чему-то светло улыбался, – казалось, что и слов родительских не слышит. Потом встряхивал головой, отвечал невпопад. Аксиньюшка тревожилась: с самого детства Серёжка покушать любил, – вон каким красивым да крепким вырос! Когда с учёбы приезжал к родителям на побывку, несказанно радовался маманиным разносолам – щам с пирогами, каше тыквенной, блинцам да вареникам со сметаной. А нынче – Сырная Седмица, Масленая неделя идёт, а на вареники с творогом – с обеда остались, и сейчас Аксинья заботливо подогрела их на маслице, чтоб чуть поджаристыми и румяными стали, как любил Серёженька, – сын и не взглянул… Ровно какая-то нежная силушка томилась в его душе, и он берёг её, – чтоб ни капельки не расплескать.
После ужина вышли с батей на крыльцо, покурили. Сергей рассказал отцу про шахту – как пришлось двое суток спасать её от неминуемого, казалось, завала… как мужики отказались по штольне подняться на поверхность, доброй волею в шахте остались, и всё же уберегли кровлю от полного разрушения, – бережно разобрали завал, и кровля уцелела, и шахта будто вздохнула с облегчением.
А о другом Михаил не стал расспрашивать, не стал торопить сына: на то будет утро. Пусть Сергей со своим сокровенным счастьем отоспится в своей мальчишеской постели, что Аксиньюшка с такой любовью уже постелила ему… И за ночь Серёжкино счастье сроднится с родной избой, и он сам поведает о нём отцу с матерью. А пока Михаил таил усмешку: похоже, сбывается Аксиньюшкина надежда, что Сергей приведёт в дом такую желанную дочку…
А маманя присела у изголовья сына. Тихонько гладила его светлые волосы, неслышно касалась губами устало и счастливо сомкнутых век… Сереёжкины волосы чуть уловимо пахли сухим донником, ещё какой-то незнакомой, сильной и тревожной чистотой, – это был запах угля, запах шахтной глубины… Сергей нашёл маманюшкину ладонь, к губам её поднёс. Аксинье тоже хотелось утра дождаться: про такое важное дело не ноченькой говорить… Но – не сдержалась:
- Как зовут-то её?
Сергей на миг затаил дыхание… Благодарно и счастливо пожал маманюшкину руку:
- Саша. Александра.
- Славное имя какое!.. – Аксинья смахнула слёзы…
… А перед рассветом на околице загремел набат: над степью и Ольховой Балкой заметались отсветы зарева. Горело дальше посёлка, уже где-то на берегу Луганки. Мужики переговаривались:
- Похоже, кирпичный завод…
- Да… Оттуда тянет, с владений Атарщикова…
- Видно, беда пришла к Степану Панкратовичу.
Сергей подхватился с постели, быстро оделся. Во дворе протянул бате пачку городских папирос. Отец кивнул за реку, туда, где разгоралось зарево:
- У Атарщикова горит, на заводе.
Серёга прикинул расстояние от кирпичного завода до посёлка. До Новоникольского не добрался бы огонь! Вспыхнет трава сухая в степи, на балку в момент перекинется… а там и крайние поселковые дома…
Вышел за калитку, уверенно распорядился:
- А ну, мужики! Живо к реке! Цепью становимся, с вёдрами! Караулим огонь! Слышно уж, что трава сухая горит. Иван, Митька… ты, Устин… и вы, ребята, – со мною на завод.
Силантий Ковригин подмигнул мужикам:
- Давай, инженер! Спасай дедово богатство!
Сергей не ответил, – просто не понял, о чём это Силантий Кузьмич. А удивляться времени не было.
Горели деревянные постройки во дворе кирпичного завода. Иван припомнил: уж несколько вечеров, когда он с каменоломни возвращался, поблизости от заводских хозяйственных строений замечал Гераську Лыкова с дружками, – они располагались прямо на высохшей траве, пили самогонку, курили самокрутки…
Вскоре удалось справиться с огнём. Испуганный полупьяный сторож Никон прятался за заводом, выглядывал из небольшого песчаного карьерчика. Сергей легко приподнял Никона, вытащил на дорогу. Встряхнул его:
- Так-то ты хозяйское добро бережёшь! За что тебе деньги платят! Горе луковое, а не сторож!
Трезвеющий на глазах Никон озирался по сторонам, бормотал что-то бессвязное, невнятно оправдывался.
- Веди в цех! – приказал Сергей. – Посмотрим, что там.
Сам завод огонь не тронул, – не успел. Ну, разве кое-где в окнах стёкла потрескались, да копоть густо укрыла стены. Сергей с любопытством оглядел кирпичные формы, шайки, лопаты, резаки для глины… Печи для обжига кирпича давно устарели, – должно быть, приносили больше убытка, чем прибыли. Равнодушно подумал: если бы с умом дело повести – отличный кирпич можно производить.
Тем временем подоспели Атарщиков с заводскими рабочими. Степан Панкратович быстрым взглядом окинул слегка дымящийся тёс и доски, угрюмо бросил мужикам:
- Чего встали-то… Разбирайте. – Тяжело взглянул на Сергея, кивнул на уцелевшую скамейку под тополями:
-Присядь, Сергей… Михайлович.
- Идти надо мне. Маманя с батей ждут, волнуются.
-Присядь, – Атарщиков чуть возвысил голос: – Сказать… надобно.
Сергей с видимою неохотой сел рядом со Степаном Панкратовичем. Закурил. Атарщиков тоже взял папиросу из Серёгиной пачки, глубоко затянулся:
- Выходит… Спаси Христос, – за помощь. Выходит, спас ты завод.
Сергей безразлично промолчал: было б, что спасать… Старьё несусветное, ни оборудования, ни должной техники.
-Инженер, значит, – с нескрываемым интересом Атарщиков покосился на Сергея. – Значит… вон каким вырос-то.
Сергей усмехнулся, объяснил:
- Пока не инженер. Учёбу не окончил ещё. Идти мне надо, Степан Панкратович.
Атарщиков властно удержал его за руку:
- Сказано, – сядь. И слухай.
Сергей ни разу не перебил Атарщикова. Молча курил, – лишь изредка поднимал глаза на Степана Панкратовича. Не всё в его рассказе удивляло, – помнил, как десятилетняяТанька Харунина горестно поведала ему, почему не пойдёт за него замуж:
- Я бы вышла за тебя. Ты самый лучший из мальчишек. А маманя с тёткой Груней разговаривали, я слышала… Про то, что твои батя с матерью прокляты… Лукерья Лыкова их прокляла навеки… и на тебя её проклятие перекинется, и счастья тебе ни в чём не будет. И дед Степан твой тоже проклял их, мать и отца твоих.
Да и Агатины слова вдруг всплеснулись тревогой:
- На твоих родителях... на матери с отцом – проклятие. Глубокое, чёрное-чёрное проклятие.
Знал про это Серёга. И давно привык к поселковым пересудам – про проклятие Атарщикова и Лукерьи Лыковой. Не знал лишь, в чём вина его отца и матери. Как-то, в детстве ещё, отважился спросить об этом у бати… Маманюшка растерялась тогда – до слёз. Батя с беспокойством взглянул на неё, потом бережно к себе прижал. Сергею сказал:
- Мал ты ещё. Не поймёшь. Вырастешь, – расскажу тебе. А пока не слухай никого, сынок.
Сергей больше не расспрашивал, – маманюшку жалел, да и батю… Ну, а теперь он вырос… И слушал чуть сбивчивый рассказ Атарщикова.
- Вот, значит, как… оно было, – Степан Панкратович уронил голову на грудь, умолк.
Сергей тоже помолчал. Потом спросил:
- За что ж проклял-то моих батю с маманей, Степан Панкратович?
Атарщиков глухо бросил:
- Не послушались меня. Из-под венца, считай, сбежали. На глазах у всех Мишка Туроверов увёз Аксютку, – в подвенечном платье-то. Было, за что.
Сергей закурил новую, усмехнулся:
- Не было, за что. Ничего они тебе не сделали, Степан Панкратович. Они любили друг друга… и сейчас любят. А ты силою хотел счастье их разрушить. И, если у всех на глазах-то, – где ж сбежали! Просто – уехали от тебя. А ваше с Лукерьей Лыковой проклятие не подействовало на них: батя маманю до сих пор на руках носит. И маманя до сих пор, как невеста, ждёт его с работы.
Атарщиков как-то поник плечами…
- Не всё сказал ещё, – дальше слухай…
А дальше… Темнело в глазах у Сергея, задохнулся даже, – от жалости к мамнюшке: совсем же девчонкою была, когда родила его в монастыре… И каким же страшным горем стало для неё то, что сына сразу отобрали, в сиротский приют отнесли, – по приказу отца её, Атарщикова… Лишь за то, что мать с отцом любили друг друга. И он, Серёга, родился от их любви…
Сергей поднялся:
- Пойду я, Степан Панкратович. – По своей, уже укоренившейся инженерной привычке – замечать нерадивость в работе и неполадки, всё же не сдержался, посоветовал: – Ты вели печи для обжига кирпича переложить, – очень они устарели. Найми знающих людей. И проветривание в цехе сделай.
Атарщиков тоже поднялся, вдруг как-то непривычно жалко засуетился:
- Так я о чём!.. Бери на себя завод! Твой он, – с сегодняшнего дня. Со всем капиталом. Не смотри, что не всё ладится: доходы завод неплохие приносит. А ежели с умом здесь!.. С твоим-то умом!.. А ты ж у меня… у меня ты – единственный наследник.
Про свой ум… и про наследника Сергей просто мимо ушей пропустил. Равнодушно кивнул Атарщикову:
- Бывай, Степан Панкратович.
Атарщиков гневно сощурился:
- Да что ты всё – Степан Панкратович!.. Какой я тебе Степан Панкратович! Дед я тебе! Родной!
И - осёкся от холодного безразличия в тёмно-серых глазах Сергея. А Сергей тронул козырёк форменной фуражки:
-Не хворать тебе, Степан Панкратович.
И ушёл. (В то время угольная промышленность относилась к военному ведомству, поэтому студенты горных учебных заведений и горные инженеры носили красивую военную форму установленного образца, – примечание автора).
Неожиданное… и ненужное предложение Атарщикова Сергею было совершенно безразлично. Горько – от другого… От нахлынувших воспоминаний про детскую обиду: дед… Как хотелось Серёжке говорить это слово, такое привычное для всех ребят! Дед, деда, дедуня – как хотелось Серёге называть так своего деда!.. Совсем маленьким был, – стал дедунюшкой звать соседа, старого, совсем седого пасечника Еремея Аникеевича. Еремей Аникеевич гладил Серёжку по светленькой головке, наливал в глиняную мисочку мёда. Бабуня Матрёна выносила из дома хрустящую горбушку хлеба. Еремей Аникеевич горестно вздыхал:
- Покушай, хороший мой. Польза от медка-то большая, – расти здоровым…
Так и вырос Серёга, – без деда. И давно отвык от этого ласкового и доброго слова: деда, дедуня…
Дома рассказал бате с маманюшкой о своём намерении жениться на Александре Григорьевне, учительнице из Луганского завода (Луганский завод – посёлок при Луганском литейном заводе, давший начало российскому городу Луганску, – примечание автора). Потолковали с батей и крёстным, когда на Каменный Брод сваты приедут: надо было успеть до Поста, в дни Сырной седмицы…
А после обеда Сергей уехал: отчего-то захотелось ему с Агатой Ермолаевной увидеться…
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Часть 11 Часть 12 Часть 13 Часть 14 Часть 15
Часть 16 Часть 17 Часть 18 Часть 19 Часть 20
Часть 21 Часть 22 Часть 23 Часть 24 Часть 25
Часть 26 Часть 27 Часть 28 Часть 29 Часть 30
Часть 31 Часть 32 Часть 33 Часть 34 Часть 36
Навигация по каналу «Полевые цвет