Однажды я поехала покупать автомобиль. С рук, у соседа жены двоюродного брата моей подруги. Да практически у родственника. Хороший человек, надёжный и не обманет.
Ехали куда-то в глухую деревню под Вырицей, именно там, в гараже уже год томилось в ожидании нового хозяина это чудо российского автопрома. Чудо сошло с заводского конвейера в 1996 году и имело красивое, не лишенное некого ореола загадочности, название ВАЗ-21093i. Мне такие интимные подробности мало о чем говорили, я жаждала узреть воочию своё будущее приобретение. Как истинный художник и к тому же женщина, я предпочитала сделать такой серьёзный шаг, исключительно доверившись интуиции и зову сердца.
Хороший и надёжный человек сначала долго возился с замком гаража, потом с замком на дверце машины, потом пару раз с грустным видом произвёл какие-то манипуляции под капотом и, наконец, вытолкал на белый свет 945 килограммов чистого золота металла.
Это была любовь с первого взгляда. Эдакая адская смесь из глупости, любопытства и непонимания происходящего. Я хлопала глазами и в немом восторге рассматривала машину.
По документам она значилась как «красная». Но это скупое бездушное прилагательное ни разу не выражало всю красоту и мощь четырёхколёсного монстра. В цвете капота и передних крыльев явно угадывались красно-фиолетовые оттенки бордоского вина. Дверцы с водительской стороны и часть заднего бампера полыхали цветом московского пожара 1812 года, причем этот сложный колер, чем-то похожий на цвет давленой брусники, щедро разбавлялся рудо-жёлтыми проплешинами ржавчины. Вся пассажирская сторона, по непонятным причинам, оттенялась настоящим пюсовым цветом, такой, знаете ли, красно-бурый, немного коричневатый оттенок красного, ни дать, ни взять – французская блоха.
Внутренняя отделка салона также поражала воображение. Обивку кресел хотелось бы назвать «мышиный», но это скучно. Намётанный глаз художника точно распознал этот тёмный оттенок серого, этот цвет сукна в дыму и пламени времён победы русских над турками в Наваринской бухте в 1827 году. И последняя химчистка салона, по всей видимости, производилась примерно в то же время.
Хороший и надёжный человек клятвенно заверил, что в машине практически не курили, но потолок салона предательски опровергал это утверждение: из бежевого он превратился в такой же цвет сукна в дыму, что и кресла, что, впрочем, даже вносило некоторую гармонию в общую композицию. Такой вариант «единого стиля».
Закончив с визуальным осмотром, мне предложили испытать технику в действии. Здесь тоже были сюрпризы.
Водительское кресло могло принимать только два положения: либо максимально близко к рулю, и тогда коленки больно упирались в переднюю панель, либо максимально далеко от руля, и тогда ноги не доставали до педалей. Зато его можно было откидывать, как заблагорассудится, в отличие от пассажирского кресла, которое как угодно двигалось, но спинку сидения держало либо строго вертикально, либо полулежа.
Дворники также придерживались определённого алгоритма и фигачили по стеклу то со скоростью ленивой черепахи, то со скоростью бешеного зайца.
Магнитола имела съемную панель, которую рекомендовалось, уходя домой, забирать с собой, а перед началом движения закреплять с помощью кусочка сложенной в несколько слоев бумаги. На неровной дороге и ухабах эта панель с завидным постоянством сваливалась на пол и норовила застрять где-то под сидениями.
А теперь о несомненных плюсах, выявленных уже в процессе эксплуатации автомобиля.
По городу машина не ехала, летела! Со светофора срывалась как злобный пёс с цепи, тормозила как вкопанная. На трассе легко могла развить скорость до 120 км/ час. Правда, при этом в ней начиналась такая сильная вибрация, что казалось, в определённый момент она просто разложится как грани кубика. На 130 км/час вибрация заметно снижалась, но включался инстинкт самосохранения, а ехать, не шевелясь, не моргая и не дыша, как оказалось, тоже проблематично.
В самый лютый мороз в салоне было жарко. Мартеновская печь в миниатюре легко обеспечивала 30-градусную жару и маленький Ташкент. Поэтому, даже зимой я ездила в салоне в одной рубашке. Но в сапогах на меху и плотных шерстяных носках, потому что в районе педали сцепления был сильный сквозняк.
Несомненным плюсом была глухая тонировка задних стекол. Настолько глухая, что ни с улицы в салон, ни из салона на улицу практически ничего нельзя было рассмотреть. Были подозрения, что предыдущие владельцы использовали автомобиль для нелегальной перевозки краденого, оружия и продажных женщин.
В целом, машина обладала своенравным и дерзким характером, преимущественно жила своей собственной жизнью и на постоянной основе клянчила деньги. В ней всегда надо было что-то менять. В магазины запчастей и на СТО я ездила, как на работу. Меня и мою «девятку» знали все продавцы, мастера и техники Приморского района Санкт-Петербурга. Когда я с рёвом и гулом появлялась на горизонте, мне аплодировали: я была ходячим тотализатором – на мою машину делали ставки, что именно в ней сломалось сейчас и что придётся чинить в следующий раз.
Но я её любила и, в отдельные моменты, даже гордилась. Это был отличный тренажер для меня, начинающего водителя. Когда, спустя три года, я села за руль малолитражки Авео, вождение, как таковое, открыло мне новые грани и понятия только лишь в контексте «комфорт и безопасность». Зато я более-менее сносно стала разбираться в конструкции автомобиля, понимать, чем кардан отличается от кардигана, и что лонжерон – это вовсе не французский титул.
Машина была мне самым лучшим другом и товарищем, почти сестрой. Мой личный, закалённый в боях, пиратский бриг, с которым мы бороздили бескрайние российские дороги, «Летучий голландец» и «Месть королевы Анны» в одном лице. После неё были другие автомобили, большие, комфортные, с кучей нужных и полезных девайсов, но в сердце по прежнему живут воспоминания о не убиваемом и преданном ВАЗ-21093i.
Такие дела.
P.S. А вы помните вашу первую машину? Расскажите о ней!
