Если вы ещё не читали первую часть этого повествования, категорически советую это сделать, чтобы быть в курсе. А если читали, то я продолжаю свой рассказ о паровом ледоколе "Волынец" и его замечательном экипаже.
Экипаж в основном состоял из молодых ребят после «шмони»[42-я мореходная школа специалистов рядового плавсостава ВМФ] или "ломоныги" [Ломоносовское мореходное училище ВМФ] и командиров предпенсионного возраста, а то и пенсионеров преклонных годов, как наш старший машинист Ферапонтыч (имена всех членов экипажа изменены автором). Он врос в сталь этого парохода как дуб своими корнями в землю.
Не смотря на преклонные года он, ровесник парохода, сохранил ясность ума, но передвигался с трудом. Был он почти лысый, толстый и вонючий. В своей вечной робе, не стиранной по несколько недель, и кожаной замасленной кепке, он вылезал из каюты только на ходу. С трудом спускался в кормовую машину (а была ещё и носовая машина) и садился в кресло у конторки механика в дальнем углу так, чтобы не мешать никому.
В каюте он жил один. Никто не мог терпеть его запаха. Это была ужасная смесь солярки, масла, копоти и давно немытого тела. На стоянке жил затворником в своей берлоге и очень редко сходил на берег. Работник он был, конечно, никакой.
Достаточно потрудился он в своей нелёгкой жизни и теперь просто доживал век в привычной обстановке.
Был он вдов. Хотя были дети и внуки, в Кронштадте была комната в коммуналке. Но держали его не из жалости, а за его феноменальные способности. Весь пароход был ему известен от киля [основная нижняя балка набора корпуса судна] до клотика [маленькая площадка на верхушке мачты] , как своя кепка.
По вибрации корпуса, ломающего лёд, он определял скорость. В рёве котлов мог расслышать и определить, какую форсунку надо менять или чистить диффузор [часть форсунки для распыления топлива] . Старые огромные паровые насосы разговаривали с ним на одном понятном ему языке. Через деревянную палочку он, как доктор, слушал пульс машины и определял её неисправности.
Ладонью измерял температуру, бешено вращающегося коленвала и шатунных подшипников, с точностью до пяти градусов. И хоть не окончил он мореходного училища, советоваться к нему приходил даже стармех. Даже радист однажды смог восстановить рацию благодаря совету Ферапонтыча. На молодых он, конечно, брюзжал. Но не зло. И всегда выдавал ценные советы. Вот такой кладезь технической мудрости был наш Ферапонтыч.
Когда же он потерял способность обслуживать себя сам, его пришлось списать. Отцы командиры вызвали его родственников и устроили пышные проводы. Ферапонтыча помыли впервые за долгое время и одели в костюм, который, оказывается хранился у него в рундуке. В кают-компании накрыли торжественный стол и усадили его во главе.
Звучали хвалебные речи и тосты, а он плакал. Плакал потому, что знал - это были поминки по нему при жизни. Жизнь его держалась только за «родное железо»[многие моряки так зовут свои пароходы] , на котором он отходил много лет. А комната в коммуналке - это гроб.
И правда, через неделю мы собирали деньги на его похороны...
Пожалуй, единственным человеком на ледоколе, которому было безразлично мнение и советы Ферапонтыча, был старпом Егор Силыч.
Но о нём в следующей части.
А пока подписывайтесь, ставьте лайки и кликайте на рекламу.
До скорой встречи.
Пока.
