Несколько раз было со мной такое. Обсуждаешь новость, связанную с каким-нибудь европейским преступником, а собеседник говорит: «А ты видел, что там за тюрьма? Да там жить можно! Диван у него, телевизор…» Это ведь и не наказание вовсе. Но часто читаешь про пожелания нашим бунтарям – в тайгу их! И чтобы без посылок! Не на курорте! Пусть лес валят ручной пилой! И паечку урезать!
В нашем представлении, если человек провинился, или мы так решили, что провинился, нужно, чтобы он страдал! А как иначе? Только через страдания и поумнеет. Но при этом мы не воспринимаем как страдание – отобранную свободу. Нас возмущает, что какой-нибудь массовый убийца живет в комнате с телевизором. Мы отчасти завидуем его условиям быта.
Знаете, в Дании не добавляют срок за побег из тюрьмы. Там беглеца находят и сажают обратно, не добавив ни дня. Потому, что по их законодательству стремление человека к свободе так же естественно, как желание есть и дышать. За это не наказывают! У нас же все наоборот, такое стремление наказывается очень сурово, а главное, это поддерживается обществом. Неповиновение воле власти – тяжкое преступление в глазах нашего менталитета.
Мы не понимаем важности свободы для других людей потому, что сами ее никогда не имели. Целыми поколениями мы росли в послушании. Царю, барину, партии…Мы настолько к этому привыкли, что нам не казалось унизительным получать выездную визу, например. Нам нужно было спрашивать разрешения, чтобы съездить в другую страну просто посмотреть! А внутри страны для того, чтобы властям легче было нас контролировать, были введены внутренние паспорта. Да и тех удостаивались не все.
Нас не коробило, когда посторонние люди объясняли нам, как одеваться. Они же начальство, им же можно так с нами! Нам было непонятно, как это можно вслух или даже печатно говорить что-то плохое о властях! Это злило нас. Отчасти из преданности, а отчасти, где-то в глубине души, была злость, что кто-то оказался свободней нас.
Нам указывали, что читать, что смотреть, кого любить, и мы слушались. Мы считали, что те, кто нам что-то запрещает – имеет на это право. Так что мы знаем о свободе? Разве может быть ценностью то, чего ты никогда не видел и не пробовал?
Но при этом наши власти приучили нас к мысли, что мы и есть самая свободная страна и мы несем свободу всем несчастным во всем мире. Как, интересно, мы могли дать людям то, чего не имели сами и даже не знали, что это? Если диван с телевизором в тюрьме нам ближе и родней?
Так вышло, что в армию я пошел поздно. В 23 года. За плечами был институт, небольшой стаж работы, я был старше своих сослуживцев, служить мне из-за института нужно было меньше, чем им… Все эти армейские «традиции» не произвели на меня никакого впечатления. Я не счел их для себя руководством к действию. Но других слушал с интересом. Разного наслушался.
И вот что интересно. С каким же упоением рассказывали ребята постарше (призывом) про свои приключения в начале службы! Как над ними издевались старослужащие. Как в наряде по кухне макали их головой в чан с грязной водой. Как в казарме они ползали под кроватями и «сдавали ночной марш». Как обшивали дембельскую форму для дедов. Как на утренней зарядке старослужащие заставляли их отжиматься до изнеможения, пока не видят офицеры…
При этом, именно тех, кто был злее других, они вспоминали наиболее тепло. Они вызывали восхищение своей жестокостью. Став постарше, эти же ребята переняли эстафету и глумились над молодыми. Но уже без такого куража. С дедовщиной стало жестче, а как все жестокие люди, они были очень трусливы и боялись попасться. А с теми, кто мордовал их самих, они стали пить водку и дружить.
А вот тех, кто с ними был проще, кто так не унижал их, они вспоминали неохотно. И по большей части – с пренебрежением. У человека была возможность глумиться над людьми, а он ей не воспользовался. И поэтому ему было отказано в уважении этими же людьми. Я это знаю и потому, что сам испытал на себе такое отношение. Я сам застилал себе кровать всю службу, сам стирал свои вещи, и от этого авторитетом среди молодых не пользовался.
Помню случай. Послали нас по зиме уборку наводить на стоянку машин батальона. У меня уже шла вторая половина службы. Было холодно. Костер еле коптил, и чтобы согреться, я взял лопату и начал расчищать снег. Ко мне почти сразу подбежали два молодых и потянулись к моей лопате. «Вам чего, парни?» - спросил я. «Идите к костру! Вам отдыхать положено! Ваш призыв работать не должен! Мы сами все сделаем!» «Да там, у костра, замерзнешь!» - объяснял я. «Нет-нет, вам работать нельзя, это мы должны…»
Я был в шоке. Эти люди сами хотели быть униженными! Они сами себя назвали второсортными. Человек выше их просто потому, что чуть раньше их пришел служить в армию. Это, по их мнению, и был порядок. И любое его нарушение доставляло им дискомфорт. Хочу заметить, что девяностые тогда только начались и воспитаны эти люди были еще в СССР, в самой свободной стране на свете! Их так воспитали их родители, школа, улица, страна! И именно такую свободу и могут они принести другим. Потому, что другой – не знают!
Зачем я это рассказал? А разве не так выглядят разговоры о политике в нашей стране? Мы же все заслуги и удачи приписываем вождям лично, себя самих не ставя ни во что. И вождей обсуждаем по тому же принципу. Что там Горбачев? Балаболка, распустились при нем! Возомнили о себе! То прибалты, то грузины – много воли им дали! При Брежневе такого не было! Андропов – молодец! Поймали тебя в рабочее время в магазине – 15 суток! Так и надо! А Сталин-то, Сталин! Вот кто держал всех в кулаке, да! Тогда не забалуешь, попробуй вякни что-нибудь! А и правильно! Зато порядок!
Так же мы обсуждаем царей, президентов, как своих, так и чужих. Именно с этой точки зрения. Люди, никогда не видевшие свободы, называются рабами. А раб, он ведь не стремится к свободе. Он сравнивает хозяев. А в нашем случае, авторитет господина в глазах раба тем выше, чем жестче он ведет себя по отношению к этому рабу. Есть такая разновидность мазохизма – целовать сапог, который поставили тебе на грудь. Пока эта привычка не пройдет, о свободе говорить бессмысленно. Она так и будет не такой важной, как диван с телевизором в тюрьме.
