В выходные гуляли с младшей дочкой у парка Музеон. Модное место, гоняют велосипедисты, бьют фонтаны, прогуливаются девушки со стаканчиками кофе. Народу очень много. Я в таких толпах люблю прислушиваться, что и как говорят. У меня очень чуткое ухо. Ухо старого москвича, к тому же с филологическим образованием. И я всегда уловлю даже легкий акцент, даже мягкий говорок. И гуляя среди шумной толпы, вдруг понял: почти не слышно классической московской речи. Сплошь говорок да акценты. Нас с дочкой окружали «понаехавшие». Кажется, мы с ней были единственными москвичами на этом празднике жизни.
Все реже и реже слышу я привычную тягучую московскую речь. Многие мои старые друзья-москвичи разъехались по миру. Зато сколько нового народа прибыло. Забавно: как только Советский Союз распался, Москва вдруг стала превращаться в отдельный СССР, в пределах ароматной МКАД. Все сюда ломанулись: молдаване, таджики, украинцы, грузины, киргизы. А заодно китайцы, вьетнамцы, ангольцы и прочие социалистические друзья. Москва всех принимает. Хоть штабелями, но спать уложит.
И я вдруг задумался: остался ли вообще москвич как таковой? Сохранился ли этот «биологический вид»? Ведь он был, был, я точно помню. Я давно живу и всю жизнь — в Москве. Я помню этих величавых старушек в темных платьях — со старинной камеей на груди. Помню вальяжных джентльменов на бульваре, что играют в шахматы по воскресеньям. Помню старые московские семьи, где пили чай поколениями из одних и тех же чашек кузнецовского фарфора, а вокруг — до потолка стеллажи с книгами. Знаю одну даму, немного старше меня, которая с рождения живет в одной и той же квартире в Трехпрудном переулке. В том самом, где когда-то жила Цветаева, о чем писала: «В переулок сходи Трехпрудный, Если любишь мои стихи…» Моя знакомая стихов не пишет, но она — идеальная москвичка. И она уже раритет. Квартиры в центре покупают богатые люди, немосквичи. А где москвичи? Исчезают, доживают свой век в панельных домах Бирюлева, вспоминая с тоской уютную булочную, что была возле давно снесенного старого дома в Сокольниках. Даже не булочную, а «булошную».
Ну хорошо, двух-трех коренных москвичей среди знакомых я еще найду. Но и всё. В лучшем случае будут дети тех, кто приехал в Москву в середине прошлого века. Я и сам условный москвич. Мама — да, отсюда родом, а папа из Вятки.
Так что — к черту московский снобизм. На самом деле это всегда был город «понаехавших». Москва всегда была вавилоном. Все всегда рвались в Москву, даже три сестры, как мы помним по Чехову. Сам утонченный Чехов, между прочим, из Таганрога родом. Булгаков — уж на что московский писатель — так он из Киева. Архитектор Щусев, построивший Мавзолей и Дом актеров в Брюсовом переулке — из Кишинева. Великий Иофан, который придумал семь сталинских высоток и Дом на набережной — он из Одессы. Композитор Дунаевский, автор московского гимна («Дорогая моя столица») — из-под Полтавы. Режиссер Эльдар Рязанов — из Самары. Олег Табаков — из Саратова. Мэр Собянин — ну это все знают. Короче, чистых, с глубокой родословной москвичей всегда было мало, как воды в Патриарших прудах.
И становится с каждым днем все меньше. Размывается слой. Уходит натура. Мы теперь помесь Гонконга с Нью-Йорком. Город новых, алчных, диких людей. Которые врываются сюда зарабатывать бабки, гонять на скутерах, визжать на дискотеках. Собянин им строит широкие улицы, чтобы все разместились, чтобы каждый «скиф» мог горделиво цокать по плитке, глядя хищно вперед. Туда — где сияют на закате башни Москва-сити.
Москвичей тут почти не осталось. Но каждый новый «дикарь» — он москвич. Потому что примчался, вторгся, завоевал этот город. Он тут навсегда. Он тут главный, лучший, нарядный. А все, что мешает его величавой чингисханской поступи, он снесет по пути в банкомат. И не заметит.
…Сто лет назад Марина Цветаева и это предвидела в том же стихотворении:
Будет скоро тот мир погублен,
Погляди на него тайком,
Пока тополь еще не срублен
И не продан еще наш дом.
