Ещё девчонкою была Настя, когда дядя Алексей Гордеевич и тётенька Степанида привезли её из обители… Не по годам серьёзная и строгая, в те же дни она задала матери вопрос:
- Ты зачем в монастырь меня отдала?
Мать растерялась… сбивчиво принялась рассказывать про Алексея Гордеевича и Стешу: дескать, – это им не по душе было рождение девчушки… и про монастырь – это их решение…
Сердце Настино не откликнулось материным словам…
Может, – оттого, что с самого рождения привыкла без матери жить… научилась обходиться без материнской ласки и заботы…
Или – из-за этой сбивчивости, с которою отвечала мать на Настин вопрос… из-за голоса её: не было в нём ни капли грусти и сожаления о произошедшем… И во взгляде – ни капли тепла, ни капли радости, что вернулась дочушка домой…
Так и росла Настя – дома… но без простой, такой желанной душевности, которая бывает у дочери с матерью…
А слова материны всё же посеяли в душе Настиной неизбывную обиду – и на деда Гордея Марковича, и на тётку Степаниду… и – больше всего – на дядю Алексея Гордеевича.
Уж как радовался дед, суровый купец Винокуров, когда Алексей Гордеевич и Степанида нашли девчушку в обители и домой забрали! Даже прослезился, прижал к себе Настеньку… Говорил, как скучал по ней… как все эти годы вспоминал крошечную девчушечку…
А Настя – после того, что поведала ей мать, – была холодной и угрюмо-сдержанной…
И хотелось ей налететь ветром, – разрушить… разнести осколки разбившегося счастья, радости, любви.
Налететь, разрушить… Разбить, разбросать осколки, – оттого, что не нашлось ей места среди этого счастья, радости и любви в доме Винокуровых…
Всё чаще Настя думала: лучше бы не забирали её из обители… Не узнала бы она: кроме монастырской строгости, есть светлый и тёплый домашний уют, есть девчоночьи, такие сокровенные, ожидания и надежды… Лучше бы готовилась к монашескому постригу.
Что ж… Сами забрали её из монастыря.
Самим и придётся – по полной чаше испить полынной горечи…
Замирало Настино сердечко – от неясной радости… и – от зависти горькой, когда слышала, как дядя Алексей Гордеевич называет жену свою Катенькой… как ласково обращается к ней: душенька моя. Дочери, Наталья и Александра, уж невесты, а он жену Катенькою зовёт…
Отец называл мать Софьею Гордеевной… И всё ж иногда у него прорывалось: Софьюшка…
А мать не замечала, оставалась насмешливо-безразличной.
Однажды Настя подняла на мать глаза:
-Ты не любишь отца?
Мать надменно усмехнулась:
- Ты уже выросла. И – запомни: любить мужа – вовсе не обязательно. Лишь бы он тебя любил.
- А как же я… Как же я родилась… – без твоей любви?
Мать с досадою перебила Настю:
- Ни к чему говорить об этом.
Настя жалела отца…
А он любил её – не меньше, чем Алексей Гордеевич любил своих дочерей. Дочушкою родимой звал её, Анастасиею Васильевной. Была помладше – привозил ей с ярмарки кукол и ленты в косы, позже научил её ездить верхом.
А спросить – почему он позволил, чтоб её в монастырь увезли, Настя не решилась, – словно что-то останавливало…
Не знала, что Василий Силантьевич Терентьев – неродной отец ей.
Сашенька бегала по ночам к Захару: того и гляди, – в подоле батюшке с маманюшкою принесёт.
А с Натальей задумала Настя другое…
Чтоб сполна разбавить Наташкино счастье полынью.
Когда уговорила сестрицу встретиться с инженером Иванцовым, сама поспешила на берег, – чтоб раньше Натальи быть там.
Андрей Александрович уже ждал…
Сидел у самой реки, в мальчишеском волнении бросал камешки, смотрел, как долго они подпрыгивают на воде.
Чуть поодаль, за разросшимся ивняком, над рекою – небольшой обрыв. Местные ребята любят нырять с него в воду. Настя быстро сбросила юбку и ситцевую кофточку, осталась в одной рубахе с кружевами по низу.
И – шагнула вниз.
Здесь неглубоко, да и плавать Настя умела: рядом с обителью был ставок (ставком на юге России называют пруд), там и научилась, когда в жаркий летний полдень пастух Трифон пригонял на берег монастырское стадо, и они с послушницею Наденькой ходили доить коров.
Но сейчас беспомощно и испуганно вскрикнула…
Ожидание Настино оправдалось: горный инженер Иванцов тут же оказался под обрывом.
Бросился в воду, поднял Настю на руки…
Надо же, – как вовремя всё случилось-то!
По заросшей спорышом тропинке на берег спускалась Наталья…
Не спускалась, – будто на невесомых крыльях к счастью своему летела.
Настя обняла Андрея за шею. Прикрыла глаза, что-то невнятно прошептала.
Что и надо: Андрей встревоженно склонил к ней лицо…
Наталья убежала… Андрей не успел её заметить.
Только и тяжёлой Настиной косы не заметил…
И мокрой рубашки, что… просвечивалась на груди, тоже словно не видел.
Лишь с укором головой покачал:
- Что ж вы так не осторожны, Анастасия Васильевна?
Настя не спеша отжимала кружевной подол рубахи…
Инженер Иванцов по-мальчишески застенчиво подал Насте юбку и кофточку:
- Оденься.
И ушёл за ивняк.
У Насти от досады потемнело в глазах…
Осталось одно: расплести косу… и выйти к нему.
Сочувственно вздохнула:
- Не придёт уж Наташка… Передумала, значит. Что ж от свадьбы-то отказываться, коли уж всё слажено.
Андрей – ровно не слышал…
Настя подошла к нему, опустила руки на плечи:
-Что ж загрустил? Прямо лица на тебе нет… Неужто одна Наташка – в целом свете?
-Одна. Единственная. Домой дойдёшь сама? А то – садись на коня, отвезу.
Будто по лицу хлестнули простые слова: одна… единственная…
Всё ж усмехнулась:
- Отвези. Куда ж мне – в мокрой юбке через весь посёлок…
Нарочно велела Андрею проехать мимо Наташкиного дома.
После утренней службы догнала Наталью, тронула за руку:
- Сказать бы тебе, сестрица…
Наталья остановилась.
Настя взглянула ей в глаза:
- Знаю, Натальюшка, отчего молчишь ты… Что ж… Раз случилось так… что увидела ты, – ни к чему теперь душою кривить… Любовь у нас Андреем Александровичем. Видела я, как он смотрел на меня… Встречал меня повсюду, – чтоб хоть слово моё услышать. А я скрывала, что и он мне люб: ради тебя, сестрица, скрывала… не хотела на пути твоём становиться… А нынче… Не ожидала я, что он за ивняком меня увидит. А он… в реку вошёл, на руки поднял меня… Признался, что любит, – лишь меня… одну-единственную. И… целовал – долго-долго… Потом…
Наталья перебила:
- Я видела. Счастья вам с ним, сестрица.
Настя усмехнулась ей вслед: вот пусть батюшка Алексей Гордеевич и полюбуется на горюшко твоё… на личико побледневшее, на круги тёмные под глазами. Ты ж, сестрица, поди, не ешь-не пьёшь… не спишь ночушкою… и подушка от слёз промокла. Батюшке твоему – в самый раз. А там… смотришь, – и Сашенька порадует его.
Сашенька в эти дни тревожила Наталью – так, что своя беда забывалась…
Стала Сашенька непривычно молчаливою. То, бывало, не остановишь её… а теперь – и слова за день не скажет. Чуть что, – сразу в слёзы.
Отец уехал: надо было отправлять вагоны с углём в Мариупольский порт.
Ужинать Саша не вышла.
Лежала лицом к стенке, – будто спала. Лишь плечики чуть приметно вздрагивали, как от холода…
Маманюшка тоже забеспокоилась, присела на краешек постели:
- Не захворала ли, дочушка?
Саша не ответила.
Маманюшка прикрыла её одеялом:
- Поспи, моя хорошая. А утром всё хорошо будет.
Наутро Сашенька и правда чуть повеселела. Попросила:
- Велите, маменька, Фёдору: пусть запряжёт Огонька. Хочется мне тётушку Степаниду и дядю Григория Панкратовича проведать… Сестриц и братьев двоюродных давно не видела.
Не так-то и далеко Зярный, где жили Степанида и Григорий, а вернулась Сашенька поздним вечером. Сразу легла в постель.
Фёдор, чем-то явно обескураженный, виновато отводил глаза, невнятно объяснял:
- Простите, Катерина Тимофеевна: так вышло… задержались в пути, – колесо надо было… поправить.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 10
Навигация по каналу «Полевые цветы»