Алёшка в недоумении приподнял брови – батины, изгибом похожие на темные крылья сильной птицы:
-Мы с батюшкою… что?
Наденька вздохнула: до чего ж хороши брови у Алёшки… А ещё лучше, что у Бирюкова Алёшка – единственный сын.
- Так я про то, Алексей Евграфович, что вы с учительницею целуетесь в комнате, – когда она приходит преподавать вам уроки. А батюшка ваш себе побольше взял - ясно, купец известный: он домой к ней ездит, в посёлок. Там им с Сашкою уж точно никто не мешает целоваться.
Алексей вспыхнул. Подступил к Надежде:
- Чего… языком-то метёшь?
Наденька снисходительно улыбалась, - ровно младенцу неразумному:
-Говорю то, что знаю. Он за Сашкою поехал – на «Зарничную». Ну, а местные парни перевстрели его (слово из южнорусского диалекта, значит – встретили, дождались на дороге)… да как следует бока-то и намяли ему, – чтоб девок ихних не портил: мол, – сами умеем!
Алёшка сжал кулаки:
-Ты!..
- А сама и слышала. Дверь от пыли протирала, а в кабинете Евграф Гордеевич с другом ихним, с Ефимом Даниловичем, купцом Старосельцевым, про это самое и разговаривали. Евграф Гордеевич жаловался, как тяжко ему пришлось-то: парни на «Зарничной» не промах… шутить не любят. А Ефим Данилович укорил его: дескать, сам за Сашкою поехал… сам и виноват. Потому и спросила, – из любопытства: как вы с батюшкою поладите… Сашка змеёю подколодной в дом ваш вползла. А кому ж не понятна её задумка: не с отцом, так с сыном дельце получится.
- Ты!.. – Алексей окинул Наденьку взглядом: – Ты сама змея!
Наденька укоризненно покачала головою:
-Зря вы, Алексей Евграфович. Зря проходите мимо… никогда и не взглянете на меня. А то бы давно заметили, что я не хуже Сашки… И любила бы вас… Что ж. Придётся матушке вашей, Вере Андреевне, глаза открыть – на правду-то.
-Ты вот что, Надежда. Ежели посмеешь… хоть подойти к матери, – так и знай: на язык твой грязный наступлю и вырву его. Пошла вон. Ну?..
Наденька оглянулась:
- Не пожалеть бы вам, Алексей Евграфович. Я к вам со всею душою…
Алексей взъерошил волосы: сказать бате?..
Ещё чего!
…Александра Михайловна грустновато усмехнулась:
-Нынче последний урок. А завтра уж и экзамены. И… уедете вы учиться.
-Уеду. Только не учиться: вашими стараниями, Александра Михайловна, я уж и так учёный, – улыбнулся Алексей. – На шахту уеду, работать. – Взял её за руку: – Ждать меня будешь?
Сердце Сашенькино счастливо стучало: буду! Хоть сколько буду ждать – одного тебя!..
А вслух сдержанно и строго сказала:
- Про то рано говорить. Прежде экзамены сдайте.
- Сдам. Ежели буду знать, что ты ждёшь меня.
Саша взяла учебник:
- Осталось повторить географию.
Алёшке вдруг вспомнилось…
На днях Сашенька и отец встретились во дворе – после уроков… И она отчего-то вспыхнула, торопливо пошла… почти побежала к калитке. Алексей заметил, что отец проводил её взглядом.
Сейчас Александра Михайловна чуть обеспокоенно повторила вопрос – Алёшка его попросту не расслышал:
- Расскажите о географическом положении России.
А он… неожиданно для себя самого спросил:
- Ты… виделась с отцом на «Зарничной»?
Саша покраснела…
Растерянно поправила собранные на затылке волосы:
- Алексей… Евграфович… вам следует повторить…
- Поэтому… ты не будешь ждать, – пока мне исполнится восемнадцать?..
Александра Михайловна поднялась:
- Алексей… У вас завтра экзамен. И ещё есть время – повторить.
Вслед расслышала горькое мальчишеское признание:
- А я тебя… лазоревым цветком называл…
Лазоревым цветком называл…
Такие же горькие слова Евграфа Гордеевича болью откликнулись в сердце:
- Сладко-то как… цветок мой лазоревый…
Александра глотала слёзы…
От боли в груди – ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Уйти… убежать, уехать, – чтоб больше не встречаться.
Сказать мачехе… сказать, что согласна – выйти замуж за Панкрата…
Только бы Алёшка… Только бы Алексей Евграфович сдал экзамены…
И… только бы Вера Андреевна не узнала… – о лазоревом цветке.
… Евграф Гордеевич долго рассматривал серьги и кольца в ювелирной лавке купца Свешникова.
Макар Петрович подмигнул:
-Кому ж так угодить хочешь, Евграф Гордеевич?.. Не любушке ли колечко выбираешь?
Бирюков поднял глаза. Сочувственно покачал головой:
- Болван же ты, Макар Петрович. Не про тебя ли сказано: на воре шапка горит.
Свешников пришёл в замешательство: неужто знает Евграф Гордеевич – про Танюшу, жену приказчика Савельева?..
Поспешил заверить Бирюкова:
- А и не было ничего, Евграф Гордеевич! Просто… отчего ж мужику… – Свешников приосанился: – Отчего ж мужику не взглянуть на такую женщину… такую румяную, сладкую... ровно пышка сдобная…
Бирюков безразлично пожал плечами:
- Взглядывай. Берегись лишь, чтоб за взгляды свои не получить между глаз дубовою скалкою: супруга твоя, Матрёна Афанасьевна, – женщина решительная. А я колечко девчонке выбираю – домашней учительнице. Алексей, сын, успешно сдал экзамены в гимназии. За работу, за старание хочу отблагодарить учительницу.
Макар Петрович рукавом вытер повлажневший лоб: показалось, что Бирюкову известно - про пышку румяную...
А Евграф Гордеевич перевёл дыхание: вот это…
Держал в руке колечко. Узоры – тончайшее плетеное кружево. И камешек сиял – лепестком лазоревого цветка…
Представил колечко на Сашином пальце. Чуть приметная грустноватая улыбка тронула его губы: на счастье тебе, милая…
Вечером сын вошёл в кабинет.
Задержал взгляд на резном футляре. Усмехнулся:
- Бать!.. Мать знает?
- О чём?
- Бать!..
Евграф Гордеевич устало, всего на секунду, опустил лицо в ладони:
- Вырос, значит.
- Надежда слышала, как вы со Старосельцевым про Сашу… про Александру Михайловну разговаривали… про то, как ты на «Зарничной» с парнями дрался.
Бирюков нахмурился:
- Не о чём ей знать. И – незачем.
Алёшка кивнул на кольцо:
- Не о чём?
Евграф Гордеевич протянул футляр сыну:
- Возьми. Поблагодаришь её... Александру Михайловну, – за то, что экзамены сдал.
- Не придёт она больше… Бать! А мать-то как же?
Бирюков усмехнулся:
- Думал, – вырос… Цветы мои лазоревые давно отцвели, Алёшка. На миг показалось… Но – лишь показалось. Когда был таким, как ты сейчас, за делами не замечал лазоревого цвета… И Веру не называл цветком лазоревым.
- Значит, не любишь её…
- Люблю, Алексей. Её одну… её единственную, и люблю. Посмотрел на девчонку эту… И – ровно глаза открылись. Ещё бывает... – туман рассеялся. А ты, Алёшка?
- Что?..
-Сам-то любишь?
Алексей вспыхнул. Заносчиво вскинул голову:
- Кого, бать?
- Александру.
- Не придёт она больше… Не увидимся мы с нею. Я, бать, на «Новониколаевской» работать буду.
- Удивил, думаешь… Уж давно понял: не выйдет из тебя юриста. Ни к чему годы тратить на учёбу.
- Спаси Христос, бать.
… Ефим Данилович осторожно вздохнул:
- Про то, что Саша… Александра Михайловна, замуж выходит, – знаешь?
Бирюков не оторвал глаз от бумаг:
-Что ж тут знать… Девчонка, – вот и выходит. Совет да любовь.
-Не своею волею идёт… Вернулась на «Зарничную», к отцу. – Старосельцев грустно усмехнулся: – Говорят, мол, девка – что верба: куда ни ткни ветку вербовую, везде примется… А с мачехою, хоть и в отцовском доме, ровно в горячий песок посадили: где ж приняться… Оттого и решилась: кто посватался, за того и идёт.
- И такое случается, Ефим Данилович. Ещё и так говорят: стерпится, – слюбится. В поле много тропинок… и все – разные. Кто ж посватался-то?
-То-то и оно: кто. Панкрат Фомичёв. Скоро на четвёртый десяток повернёт, а он всё в парнях ходит. Только не одна девка от него матери в подоле принесла. А на уме у него – самогонка да гулянки с бабами.
Евграф Гордеевич побагровел.
-Отец её, Михаил Степанович, десятником на «Зарничной» работал. А там авария, – помнишь?.. Нынче вроде и поправился: впору в шахту вернуться. Да другой уж десятник на «Зарничной». Управляющий рудником племянника своего поставил. Мужики ругаются: десятник этот шахты боится – как чёрт ладана… Толку с него. Крапивенцев-то, Михаил Степанович, за шахтёров – всею душой был: сумел настоять в Управлении – добился, чтоб дома шахтёрские начали строить. Не всё ж в землянках жить шахтёрам - с жёнами, с ребятами малыми. Так и стоят стены без крыши: нынешнему десятнику, Тихону Кузьмичу, дома не нужны, у него есть… А жена Михаила, мачеха Сашина, день и ночь пилит его: мол, ещё и дочка твоя мне на шею явилась.
На следующее утро Бирюков был на «Зарничной». Управляющему Григорию Савельевичу кратко и сухо объяснил:
- Не вернёшь прежнего десятника – шахту закроем. До поры до времени: пока другого управляющего не найдём. Делу вредить нечего.
Григорий Савельевич быстро закивал:
- И сам уж понял, что оплошал я…
-Крепко оплошал, – согласился Бирюков. – Коли убытки посчитать, – мало тебе не покажется.
- Пусть Крапивенцев завтра и выходит.
- Это – само собою разумеется. Про остальное в Управлении поговорим.
Зашёл к Крапивенцевым.
Аграфена Ильинична подбоченилась:
- Это ещё что за гости!
Бирюков кивнул Михаилу Степановичу, протянул пачку заводских папирос. Мельком взглянул на Аграфену:
- Чего раскудахталась-то. Не к тебе, тётка. Не переживай.
А Сашенька убежала в конец огорода…
- С дочкою твоею поговорить мне надобно. Позволишь, Михаил Степанович?
Прошёл в огород:
-Что ж прячешься от меня. За тобою я: собирайся.
Саша молча покачала головой.
- Сердца не держи. Нахлынуло – тогда, весною. А люблю жену свою, Веру Андреевну, – лишь её одну. Напомнила ты мне о многом… Марья скучает по тебе. Хочешь, – как прежде будешь работать домашнею учительницей. Только ждёт тебя Алексей. Он на «Новониколаевской» работает.
… Зорькою… цветом лазоревым снова полыхали склоны балок, когда Саша родила сына.
Евграф Гордеевич склонил голову, коснулся губами невесткиной руки.
Надел на палец тонкое колечко:
- Спасибо, родная… И – прости, цветок лазоревый…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Навигация по каналу «Полевые цветы»
