Евграф Гордеевич потушил папиросу. Подошёл к женщинам, учтиво поклонился:
- С праздником, милые! – Обратился к Саше: – Сказать бы вам, Александра Михайловна.
Саша остановилась. Мачехина кума, Прасковья Тихоновна, в любопытстве оглянулась. Заговорила нарочно громко:
- Видели, соседушки?.. Видели, милушки?.. Вот какие ухажёры у Сашки! А мы думаем-гадаем!.. Думаем-гадаем: отчего она замуж не идёт – за своего, поселкового! Вот хоть и за Панкрата, за племянника моего! Где ж ей за поселкового выходить-то, коли к ней – к бееестыднице!.. – из города вот какие ухажёры приезжают! Панкратушке ли, племяннику моему, тягаться с таким-то!
-Пиджак-то да брюки дорогие на нём, – подхватила Лукерья Остапцова. – Сейчас видно: городской.
-Вишь, – не самокрутку скрутил, как наши мужики, – заметила Анна Богарырёва. – Заводские папиросы курит.
Катерина Ефимовна тоже оглянулась, покачала головою:
- Учёба-то… в гимназиях этих к чему ведёт. А сидела бы дома, да к хозяйству приучалась, – уже бы и замуж вышла.
Прасковья Тихоновна перекрестилась:
- Упаси, Боже, – жениться на такой. Разве она знает, как мужу угодить… да как свекровь и свёкра уважить! В гимназиях – сами видите, чему нынче учат. Беестыдница.
Саша покраснела – до слёз…
Не могла поднять глаза на Евграфа Гордеевича. А он – будто не слышал слов недобрых. Неожиданно застенчиво и несмело… совсем по-мальчишески, улыбнулся:
- С праздником, Александра Михайловна.
Голосок её прерывался:
-Спаси Христос… И вас – со Светлым Христовым Воскресением.
-Вот… по делам довелось на шахту приехать. Рад, что встретил вас, Саша. Спросить хотел… Давно слышал, что в здешней степи криница есть. Говорят, водица в ней – такая, что и в целом свете нет. Не покажете ли мне, как криницу вашу найти?
Сашенька перевела дыхание:
- Покажу. За Ковыльным курганом криница. У нас её Серебрянкою называют.
- Я буду ждать вас. У дороги, что в степь ведёт.
Мачеха встретила Сашу упрёками:
- Все уж давно вернулись из церкви! А ты – непонятно какою дорогой домой-то шла! Лишь бы матери не помогать.
За стол садиться Сашеньке не хотелось. Присела, чтоб батянечку не обидеть.
Аграфена Ильинична и тут не промолчала, кивнула отцу:
- Полюбуйся, Михаил Степанович! Знать, не угодила я красавице твоей: и ложку не взяла. В городе, у чужих, ей слаще, чем у матери.
- Слаще там… или нет, – дело другое, – заметил Михаил Степанович. – А борщ у тебя, Аграфена Ильинична, нынче так себе… Не кислый, не солёный, – пресный, как вода.
Мачеха взвилась:
- А дочку свою научи борщ варить! Вот пусть встанет к печке да и сварит! А я посмотрю, каким у неё борщ будет: кислым ли… солёным. И захотят ли свиньи есть его!
Отец взглянул на Сашу:
-Что тебе с нами сидеть, дочушка, – поди, невесело. Сходила бы, – подружек повидала. Даша с Лизонькою недавно спрашивали о тебе.
Саша поднялась:
- Спаси Христос, батюшка. Я скоро вернусь.
Евграф Гордеевич шагнул ей навстречу:
- Думал, не придёте.
- Отчего ж не прийти, коли обещала я вам криницу нашу показать.
За спиною Саше послышался пьяный голос. Она оглянулась: сильно подвыпивший Панкрат размахивал руками, бесстыдно ругался и что-то горячо доказывал парням.
Евграф Гордеевич чуть сжал её руку, будто сказал: вы же со мной…
А разговор поначалу не ладился… Оба стеснялись, – что вот так, вдвоём, идут по степной дороге…
И пересуды поселковых женщин помнили.
Сашенька односложно отвечала на вопросы Евграфа Гордеевича. А потом и сама не заметила, как рассказала ему про батянечку, про то, как тяжело ему после аварии – тогда в шахте кровля обрушилась… Тяжелее всего – оттого, что скучает он по шахте. Мужики идут на смену… А он за калитку выходит, долгим взглядом провожает шахтёров…
Сашин рассказ Евграф Гордеевич слушал внимательно. Он помнил эту аварию на «Зарничной»…
А склоны балки за курганом – в лазоревом цвету…
Сердце Бирюкова забилось в каком-то счастливом и горьком предчувствии… Вдруг понял, что девчонку эту будет вспоминать каждую весну – лишь повторением зорьки всколыхнутся в степи воронцовые лепестки…
Как хотелось сказать ей о нежности!..
Да знал, что слова его не просто удивят, – испугают девчонку, что казалась ему лазоревым цветком.
А у криницы не сдержался.
Ласково звенела серебристая струйка. Саша присела, подставила ладони…
А поднялась…
Евграф Гордеевич бережно взял её ладони, полные прохладной воды… поднёс к своим губам…
На мгновенье закружилась голова – так во хмелю бывает…
И голоса своего не слышал:
- Сладко-то как… цветок мой лазоревый…
Саша отступила.
В глазах тревогою взметнулась синь.
А он нашёл силы, чтоб улыбнуться, – сквозь боль:
- Не бойся. Я тебя не обижу. Спасибо, что криницу показала: никогда водицы такой не пробовал. Я домой тебя провожу.
От бесстыдного желания – обнять её за плечи… найти губы её, – в горле пересохло, и он долго, полными пригоршнями, пил сладкую и чистую водицу.
Поцеловать её – как сорвать лепесток цветка лазоревого…
Поселковые бабы провожали их любопытными взглядами.
Сашенька остановилась:
- Дальше я сама.
Бирюков понял: не надо ему… провожать её до калитки.
Взял её за руку:
-Простите, Александра Михайловна.
Горный инженер Каманин с женою Катенькой ждали Евграфа Гордеевича к праздничному обеду.
Только лучше уехать в город, домой…
Зайти к Каманину, поблагодарить за приглашение его и Катеньку.
И – домой.
А на краю посёлка местные парни пьяною гурьбою преградили дорогу Евграфу Гордеевичу.
Что ж: праздник…
Вперёд вышел рыжеватый парень. Сбил на затылок фуражку, подмигнул друзьям. Ухмыльнулся:
- Как празднуется, купец?
Остальные угрюмо молчали.
Панкрат шатнулся к Бирюкову, дыхнул самогонным перегаром, – видно, пил не только сегодня… не только за праздник:
- Так ты, купец, – по углю… либо – по девкам нашим?
- С дороги-то отойди, – негромко сказал Бирюков.
Панкрат сощурил пьяные глаза:
- А мне поговорить с тобою охота… дюже интересно мне: про то, как ты наших девок лапаешь. Расскажешь, купец? Расскажи… а мы послухаем… Послухаем про то, зачем ты Сашку в степь водил… Да как её… как тешился с нею в траве мягкой да высокой.
Не годится, конечно…
Последний раз дрался Евграф лет в шестнадцать.
Городские тогда – стенка на стенку – выходили против ясеневских.
И – что ж: сейчас, на тридцать седьмом-то году, драться с пьяной оравой… с сопляками этими?
Панкрат толкнул Бирюкова плечом:
Чай… – слаадкая Сашка-то? Расскажи… про сладость её, а мы послухаем.
Под тяжёлым кулаком Бирюкова метнулась в сторону Панкратова голова…
Панкрат словно задохнулся.
Тут же взревел, разъярённым быком двинулся на Бирюкова.
А назад отлетел со щенячьим визгом: харею на кулак напоролся.
Схватил за грудки Сёмку Яшина:
- Чего встали?! Я вам даром самогонку выставил? Уговор какой был? Бить купца, – чтоб до самого города полз! Чтоб наших девок больше не лапал!
Четверо парней окружили Бирюкова.
Кровь из рассеченной брови залила глаз.
Хотелось достать из кармана платок, вытереть кровь…
Но Евграф Гордеевич знал: тогда не удержаться на ногах.
В висках звенело от ударов: метелили-то вчетвером… Да ещё сзади – в затылок…
Панкрат подзуживал:
- Не робей, Гришка! В глаз ему, – чтоб искры посыпались!.. Васька, Васька! В ухо ему!!! Чего стоишь?!
А искры посыпались из Гришкиных глаз.
Васька отступил за спины парней: больно надо, – за пару чарок самогонки… Кулачищи у купца городского – ровно свинцовые. Вон, – с четырьмя управился! Захару с Федькой, Гришке и Пахому мало не показалось…
Захар отшвырнул от себя Панкрата:
-Болван. – Кивнул на Бирюкова: – А он правильно сделал, что первым тебя ударил. У тебя, Панкрат, храбрости – как у зайца: скачешь, да руками размахиваешь, пока парни за спиною стоят. А ты с ним один на один попробуй. То-то и оно: затряслись поджилки-то.
Захар натянул фуражку Панкрату – до самого носа… Направился к посёлку.
Парни потянулись за ним.
Панкрат испуганно попятился.
А потом чухнул так, что обогнал парней.
Вслед Панкрату – смех и громкий свист.
Евграф Гордеевич достал платок.
Ощупал рассеченную бровь: хорош…
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Навигация по каналу «Полевые цветы»