Таился Сергей перед самим собою… Вечерами, когда возвращался со смены, будто ненароком проходил мимо дома батюшки Петра. Замедлял шаги, а сердце – будто у мальчишки… – стучало в надежде, что Глашенька выйдет на крыльцо. Однажды в этом совсем мальчишеском отчаянии набрал в горсть мелких камешков – чтоб в Глашино окошко бросить…
Опомнился: к лицу ли ему…
И не знал Серёжка, что из-за ситцевой занавески на него смотрит Глашенька… И вслед ему смотрит, когда он уходит.
Вскоре Глаша уехала в город, в гимназию: теперь она училась в педагогическом классе. Сергей ждал, что с её отъездом из Яснодольского на душе полегчает, но Глашенька – уже в строгом, таком знакомом ему гимназическом платье и в белом переднике – оглянулась на него из батюшкиной дорожной брички с откидным плетеным верхом, и Серёжка понял, что непременно съездит в город, – лишь выдастся свободный день…
Из-за смен в шахте у Сергея теперь не всегда получалось прислуживать батюшке Петру в алтаре… Заметно было, с какой неохотою и недовольством батюшка Петро позволяет Сергею помогать ему во время службы.
А потом и вовсе отстранил бывшего семинариста от пономарской службы. На обескураженный взгляд Сергея сухо объяснил:
-Служба пономаря несовместима с любодеянием.
(Любодеяние – незаконная интимная близость вне брака; прелюбодеяние – незаконная интимная близость с человеком, состоящим в браке, или когда оба человека, состоящих в браке, имеют между собой интимную близость, – примечание автора).
До сих пор Сергей не обращал внимания, когда мужики подмигивали ему в сторону Татьяны. И дома отмахивался от укоризненных материных намёков: мол, девок тебе мало…
Забор, а заодно и калитку, они с Андрюхой Степановичем подправили. Татьяна тогда позвала их обедать. Сергей поблагодарил, но отказался: перед вечерней службой надо в храм зайти. Андрюха растерянно шмыгнул носом, заторопился рассказать:
-А щи у маманюшки – густые и наваристые, ни у кого таких нет!
Очень хотелось мальчишке, чтоб Сергей пообедал с ними…
Андрюха правду сказал: щи у Татьяны на славу удались. Сергей не поднимал глаз от миски, ложкой орудовал не хуже Андрюшки… А когда случайно встретился с Татьяниным взглядом – покраснел: с таким простым и ласковым интересом смотрела она на него…
Потом Татьяна проводила его до калитки. Сергей не заметил, что проходившая мимо Ульяна Авдеева с любопытством заглянула во двор, задержала взгляд на чуть сбившейся Татьяниной косыночке.
Перед спуском в шахту Сергей подходил к Татьяне. Случалось, и домой вместе возвращались… А бабы на сортировке угля зашушукались в догадках: кто – в обычном женском любопытстве, а другие с осуждением и завистью пересказывали то, что было и чего не было.
Меланья Чернышова, что сама откровенно заглядывалась на Сергея, даже как-то Татьяниного мальчишку подначила:
-Вот и нашла тебе маманюшка батяню нового, – молодого да красивого. Заживёшь теперь!
Андрюха взглянул угрюмо, исподлобья:
-Батянечка мой в шахте погиб, когда шахтёров спасал. А новый-то батяня – разве ж бывает?
Любаша Трофимова дёрнула Меланью за рукав, негромко сказала:
- Чего буровишь-то… Слова такие мальчонке говоришь.
А Андрюшка гордился, когда Сергей при ребятах разговаривал с ним. Случалось, они и лампы вместе развешивали. Радовался мальчишка, если Сергей домой к ним с маманюшкою заходил: так получалось, что во дворе и в доме обязательно находились дела, – такие, что для мужиков. Потом Андрюха важно рассказывал маманюшке, что они с Сергеем заменили держаки на лопатах и граблях, а в курятнике крышу перекрыли (держак – так на юге России называют рукоятку, – примечание автора). Татьяна улыбалась, прижимала к себе сына:
-Вот какой ты у меня хозяин, Андрюша! Весь в батянечку своего, – Степанович!
А сама украдкой смахивала слёзы: был бы жив Степан, – всему научил бы мальчишку…
Незаметно вышло так, что Андрюшкина радость стала и Татьяниной радостью. Поднимались мужики из шахты – Таня глазами искала Сергея… И сердце замирало – в ожидании, что он подойдёт и заговорит с нею…
Вдруг припомнилось, что в сундуке лежат новые юбки с красивыми прошивками, кофточки и шальки. Уже несколько лет надевала Татьяна то, что попроще: на работу сойдёт, а как когда-то радовалась этим новым юбкам, уж давно забыла… Взялась перекладывать вещи в сундуке. Приложила к груди васильково-синюю кофточку с крошечными беленькими пуговицами, а Андрюшка серьёзно сказал:
- Ты, маманюшка, надень кофту эту. Тебе красиво в ней будет.
Татьяна склонилась над сундуком, – чтоб спрятать вспыхнувшее лицо: Серёжкин взгляд представила, – как посмотрит он на неё, когда она вот эту юбку с кофточкой наденет… а на плечи – кружевную шаль. И – будто земля колыхнулась под ногами…
А на днях у шахтного подъёма её дождалась Меланья. Шагнула навстречу, с любопытством оглядела Татьянину кофточку и косынку:
- Нынче либо праздник какой, Таня?
- Какой праздник? – не поняла Татьяна.
- Так и я ж про то, – насмешливо сощурилась Меланья. – Будний день… а ты вырядилась, – ровно праздник на дворе.
Татьяна молча пожала плечами. Меланья делано сочувственно вздохнула:
-Он же тебе чуть ли не в сыновья годится. Постыдилась бы: мальчишка у тебя уж вон какой большой… взрослый, а ты женихов ищешь – среди парней неженатых. Ой, смотри, Татьяна: узнает мать Серёжкина,– косынку-то новую вмиг сорвёт… заодно волосы пообтреплет. У Пелагеи Пантелеевны разговор короткий: она тебе живо растолкует, что в снохи ей ты зря наметилась.
У Татьяны от стыда и обиды в глазах потемнело, а она улыбнулась:
- Думаешь, Пелагея Пантелеевна ждёт-не дождётся, – тебя выглядывает?
От неожиданной Татьяниной наглости Меланья опешила. Даже заикаться стала:
- А хоть бы… хоть бы и меня!.. Не тебе, вдове, чета! Нужна ты Ермаковым, – мальчишку твоего кормить… да одевать-обувать! Для этого они Сергея растили-учили! Не надейся, – не женится на тебе Серёжка! Кому не ясно, чем ты, бесстыдница, привадила его! Он-то, поди, не пробовал… А ты и рада, – научить его бесстыдствам! Вот ему и показалось сладким. Все знают, что ночует он у тебя, – с рассветом уходит! Ещё и мальчишку своего научила: вцепился в Сергея, ровно репей!.. То на рыбалку с ним, то на конюшню!
- Всё сказала? – перебила Меланью Татьяна. – Некогда мне. Шла бы ты на сортировку. А то у меня, знаешь, Меланьюшка… за годы, что на подъёме работаю, рука потяжелела. Как бы не обиделась ты, – на тяжесть такую.
К подъёму подошли десятник Фёдор Пахомович с управляющим Селиверстовым. Ермаков окинул взглядом Меланью, брови свёл:
- А ты чего здесь забыла? Бабы на сортировке с зари не разгибаются, рук не хватает… а она – ишь, умница!.. Беседы здесь развела! Скажу учётчику, чтоб нынче не засчитал тебе целый день – будешь знать, как от работы отлынивать!
Меланью будто ветром сдуло, – как и не было её у подъёма…
Десятник с управляющим говорили о разгрузке угля, о паровом приводе спуска-подъёма шахтной клети, а Татьяна отошла за угол, приложила ладони к пылающим щекам: не за себя испугалась, – ей не перед кем отчитываться… А Серёжке… Сергею ни к чему такие разговоры. Надо сказать ему, чтоб не приходил больше, – ни сюда, ни домой. Права Меланья: Серёжкино дело – с девчонками на гулянках, а не с нею, вдовой…
А вечером всё равно ждала его. Убеждала себя, – для того и ждёт, чтоб сказать ему: не приходи больше…
А Сергей и не пришёл. Спустился к речке, прилёг на доцветающий клевер. Прикусывал горьковатый стебелёк прибрежной мяты, а в ушах звучали сдержанно-сухие слова отца Петра:
-Служба пономаря несовместима с любодеянием.
Продолжение следует…
Начало Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5
Часть 6 Часть 7 Часть 8 Часть 9 Часть 11
Часть 12 Часть 13 Часть 14 Окончание
Навигация по каналу «Полевые цветы» (2018-2024 год)