Надя вплотную подсела к сестре, пытаясь заглянуть через плечо. От сестры пахло шампунем и немного потом.
— Не мешай, — прошептала она.
— Ну Мару-усь, — завыла Надя. — Ну покажи-и!
— Я говорю, отстань.
Маруся отстранилась, подвинулась на самый край кровати и продолжила что-то писать. Надя снова придвинулась, горячим дыханием касаясь сестринского плеча.
— Это письмо, да? — спросила Надя.
— Угу…
— Мальчику?
— Не твое дело, — буркнула сестра.
— Ну, Мару-усь!
— Не маруськай!
Маруся дернула плечом так, что нависшая над ним сестра невольно клацнула зубами.
Надя заревела от боли, вскочила с кровати и убежала из комнаты.
Спустя минуту вошла недовольная мать:
— Что у вас тут происходит?
Судя по растрепанным волосам и хмурому взгляду, Надя ее разбудила. Мама всегда спала после готовки, особенно в последний год. Спала и с каждым днем старела все больше.
— Мне Надька писать мешает, — буркнула Маруся, не отрываясь от листа бумаги.
Карандаш проносился шустро, иногда замедляясь, чтобы оставить на бумаге узорчатый след с плетеными рюшками и завитыми хвостами. Особой красотой отличалась у Маруси буква “ф”.
Заглавной эта буква напоминала гимнастку. Ленты в ее руках танцевали, затягивая, словно водоворот, стоило бросить на нее взгляд. Строчная же старалась обнять слово и снизу, и сверху, как обнимает река, когда с разгону бросишься в воду жарким летним полднем.
Этим летом Маруся боялась заходить в воду.
— И что ты там пишешь? — осведомилась мать. — Признание в любви?
— Нет.
— Могу я посмотреть?
— Нет, мама!
Маруся вспыхнула и прижала листок к груди.
— Никому нельзя! Ни тебе, ни Надьке, ни дяде Славе!
— Ты могла бы называть его отцом.
— Не хочу! Он добрый и все такое, но…
— Я поняла, — кивнула женщина. — Ты сегодня спустишься на ужин или опять соврешь про головную боль?
— Я не врала, — голос Маруси дрогнул.
— Ага. Рассказывай.
От тона матери Марусе стало противно. До того противно, что она сжала зубы и отошла к окну. Смотреть на мать не хотелось. Не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать, никого знать.
Хотелось только снова увидеть Валерку. Взять за руку и пройти по деревне, высматривая гнезда под нависшими крышами старых домов. Считать птенцов и сколько времени занимает у мамы-ласточки кормежка одного птенца.
Потом, когда станет жарко, бежать к реке. Не стесняясь, раздеться и броситься в воду. Смеяться, брызгаться, нырять от голодных слепней до речного дна.
Накупавшись, вылезать на берег и согреваться воспоминаниями об отце. Обсуждать, как они поедут к нему, когда ей стукнет восемнадцать. Мечтать, как отец им будет рад, как накроет на стол в своей холостяцкой квартире, а наутро пойдет на работу, и они останутся в его доме совсем одни. Как к возвращению папы приготовят его любимый яблочный пирог.
Маруся не заметила, как мать вышла из комнаты. Надька тоже не возвращалась. За окном начинало темнеть.
Она прошмыгнула мимо кухни, откуда доносился запах мясного рагу, и вышла на крыльцо. Натянула калоши и поспешила к реке. Осенний вечер обступал со всех сторон.
Так и должно было быть. Мрачно, холодно, страшно. Вот уже год, как родная деревня стала для нее врагом. А лучшего времени для встречи с врагом, чем промозглый осенний вечер, и придумать нельзя.
Маруся стиснула зубы, стараясь не дрожать. Обхватила живот руками и, согнувшись ивой под шквалистым ветром, направилась к реке.
Первые капли забарабанили по плечам. Сырой ветер забирался под кофту. Калоши топли в грязи.
Когда Маруся добралась до реки, в небе показалась луна. Раздвинув тучи, она смотрела бесстыдным глазом, как девушка дрожащими руками достала из-под вязаной кофты намокший листок. Как плакала неслышно, глядя на темную воду.
— Прости, что не ходила к тебе все это время.
Река не ответила. Только внезапно угасший дождь уронил последние капли.
— Я хотела, но ужасно боялась. Боялась, что ты вернешься. Странно… — протянула Маруся. — Разве можно одновременно бояться и хотеть одного и того же?
Она усмехнулась и попыталась расправить листок. Отчасти это удалось, многие буквы растеклись бесформенными кляксами.
— Я написала тебе письмо. Прости, оно намокло, пока я бежала. Дома сидеть невмоготу, мама стала совсем чужой, а от Надьки нигде не спрятаться.
Маруся шмыгнула носом и все-таки задрожала. Луна ненадолго скрылась, оставив ее совсем одну.
— Я знаю, что надо жить дальше, — сказала Маруся. — Как мама, как сестра... Прости, я злилась на тебя, как злилась на папу. Как будто ты ушел по своей воле.
Она снова усмехнулась и шмыгнула носом.
— Я больше не в обиде. Наверняка ты где-то далеко, унесен течением, может быть, до Нижней Зарубки или застрял где-то в лесу. Там ты наверняка мог бы переплыть реку. Я надеюсь, это письмо тебя догонит. Найдет, где бы ты ни был, и ты сможешь его прочесть. Может быть, река унесет его на небо, если ты там. Представляешь, как было бы смешно, если бы реки текли по небу?
В темноте за рекой усмехнулся филин.
— Мне пятнадцать через год, а ума не прибавилось, — рассмеялась Маруся. — Жаль, что ты не сможешь поехать со мной к отцу. И… я все-таки должна жить дальше.
Она подошла к воде и протянула листок.
— Я написала его, чтобы попрощаться. До свидания, братик.
Автор: Алексей Нагацкий
Больше рассказов в группе БОЛЬШОЙ ПРОИГРЫВАТЕЛЬ
