Позвольте мне рассказать о моих первых впечатлениях от полёта на самолёте Ил-18 (на других типах как-то не довелось полетать. Раз во сне терпел крушение на самолёте Як40, и мечталось испытать реальный полёт на «беременной кошке» Ан-10, но… увы). Жил я в середине 1960-х годов в Ереване, а летал аэрофлотом к родственникам в Москву.
Ода каникулам
Да-а… Каникулы… Какое золотое слово, наполненное радостью и счастьем, светом и молодостью. Вслушайтесь в звучание этого слова – ка-ни-ку-лы! В слове этом слышен звон бокалов с шампанским и перезвон колокольчиков… Но есть ещё слово такое – отпуск. Оно приземлённое и приглушённое. Опять же вслушайтесь в его звучание - и вам представится мужик, волокущий тяжеленный мешок на плечах. Вот он его скинул с плеч, присел и сказал – уфф! Вот в этом «уф» и есть вся семантика слова «отпуск». Сознайтесь, что далеко этому слову до слова каникулы. А самые мои развесёлые и насыщенные впечатлениями каникулы я проводил в Москве, летом 1965 года.
Проводы и встречи
Наступило ереванское лето, - жаркое и знойное. Чтоб я не изнурялся, меня решено было отправить к тёте в Москву – самолётом. До этого я самолётами не летал, всё чаще поездом приходилось, с двумя ночёвками, рассматривая в вагонное окно прекрасные виды Кавказа, завистливо взирая на курорты и пляжи Чёрного моря, да леса и холмы центральной полосы России. Конечно, что скрывать, я самолётов побаивался, но что делать, надо когда-то и это попробовать.
Последнюю ночь перед отлётом я провёл на лоджии, под открытым небом. Спал на раскладушке, просыпаясь ночью – видел над собой огромные южные звёзды на иссиня-чёрном небе. Ночи в Ереване такие же тёмные, как и в Сочи.
Наконец, наступило утро моего отъезда-отлёта. Всей семьёй мы собрались и поехали на аэродром «Паракар». Армяне его ещё круче произносят – «Паракяр» - вот так. Вообще-то в официозе он «Западным» именовался. Паракар – это село неподалёку от аэродрома. С собой я вёз в подарок тёте, сестре двоюродной и зятю - корзину с фруктами ереванского лета, бочонок с армянским портвейном «Айгешат» и оплетённую лозой, большую бутыль с красным полусухим изумительным, рубинового цвета вином. Винцо было отменным, когда я его с зятем попробовал по прилету. Папа и бочонок и бутыль с вином достал у своих знакомых на винзаводе.
Зять пил его и нахваливал, уверяя меня, что это не вино а чистый гемоглобин. Это он к тому, что я после учёбы тяжкой, от математических уравнений, функций и разных там валентностей и граммолей потерял малость в гемоглобине. Но это потом, а пока мы прибыли на ереванский аэродром, оформили билет, сдали чемодан мой с бочонком в багаж. А бутыль и корзину с ереванскими фруктами взял с собой, как ручную кладь.
Распрощался я с братишками, мамой, папой прямо у трапа самолёта. Тогда, в шестидесятые годы проводы происходили на лётном поле, прямо у трапа самолёта, бурные, эмоциональные. Не было тогда террористов с моджахедами и шахидок с Бен Ладеном, а были тихие, спокойные, мирные, благословенные шестидесятые годы. Мама мне дала пару шоколадок у трапа, которые я тут же и съел, как сел в кресло самолёта. Поглядел из люка на провожающих, помахал на прощанье рукой и вошёл в салон.
Поставил в каморке для клади свои корзину с фруктами и бутыль, приткнув их для надёжности чужими сумками и пошёл искать своё место в салоне. Опишу сначала мой тогдашний прикид. Несмотря на жару, на мне была бежевая клетчатая рубашка, коричневые клетчатые брюки и такой же пиджачок сшитый на заказ репатриантом-портным. Одним словом, я был весь клетчатый, как тот председатель клуба самоубийц, которого играл актёр Донатас Банионис. Но это не главное.
Сразу при входе с салон самолёта отметил, что там остро и необычно чем-то резко пахло. Видимо антистатиком или чем-то там ещё салон пропитали. Да и ладно, подумал, – принюхаюсь.
Место моё оказалось у иллюминатора и это вначале меня обрадовало. Рядом со мной сидели бабушка и её внучок лет пяти. Это к концу полёта, когда мне стало тошно и муторно видеть рядом с собой, за круглым иллюминатором клубящиеся облака, я поменялся местами с мальчишкой и сел между ними, моими спутниками и уставился взглядом в спокойную, не клубящуюся, серую спинку впереди стоящего кресла.
А тогда ещё, до взлёта, зной за иллюминатором стал набирать своё (по утрам, летом в Ереване всегда прекрасно, не жарко и очень приятно, но днём… - непередаваемое пекло). Самолёт всё ещё стоял на месте и я, от нечего делать, стал в иллюминатор разглядывать залитые солнцем плиты взлётной полосы, а вдали, среди марева зелёные виноградники и пирамидальные тополя. Наконец, зарычали двигатели один за другим, спеваясь в унисон в один сплошной рёв, и самолёт наш наконец тихо двинулся. Я стал искать глазами аэровокзал и провожающих, но ничего не увидел. Развернувшись, самолёт остановился (видимо пилот затребовал у диспетчера добро на взлёт) а потом разогнался и плавно оторвался от земли. Летим!
Полёт
Ощущение от полёта необычно. То вверх тебя занесёт, захватывая дух, то вниз начнёт падать в воздушную яму. Мне взлёты вверх хуже переносились. Меня тошнило.
Тут объявили по трансляции нам всем, что есть на борту "ху из ху", температуру за бортом, и посоветовали пристегнуться к креслу ремнём. Надо сказать, что во втором полёте замок ремня у меня был неисправен и мне стюардесса милостиво разрешила лететь расстёгнутым. Она же на серебристом подносе разносила леденцы «Взлётные», чтобы нам при взлёте сильно не закладывало уши от перепада давления в салоне. Взял себе пригоршню.
Посмотрел в иллюминатор вниз, в тот момент, когда самолёт закладывал вираж над городом. Увидел коричневые, запылённые крыши заводских корпусов. Наверное, это был Шинный завод (мне так показалось). От мелькавших корпусов и крыш мне стало дурно, и я стал смотреть в неподвижную, статическую спинку впередистоящего кресла. Стало закладывать уши и тут пригодились леденцы.
Второй раз полёт переносился легче, и я на этом этапе полёта спокойно рассматривал горку внизу, под крылом, которую хорошо видно из нашего окна. Сейчас она казалась маленьким холмиком, а не горой Араилер.
При втором полёте из Еревана случился казус. Подошёл я к своему креслу, а там уже сидят два толстых и лысых мужика, которые крайне удивлённую и недовольную морду состроили, когда я им намекнул, что согласно билета, это кресло за мной. Пошёл с этим вопросом к стюардессе, и она нашла мне другое свободное место.
Возвращусь к моему первому полёту. Крепко запало в душу впечатление, когда мы пролетали над Большим Кавказским хребтом. Сверху. Снизу. Сбоку синее небо с облаками в дымке и рвани облаков и тумана. Облака. Прямо на расстоянии вытянутой руки.
А под крылом… - величественные горы, скалы, ледники; далёкие от самолёта подножия гор и близкие совсем пики хребта, и всё это бело-голубое в снегу. Я смотрел и смотрел как на сказочное, невиданное доселе видение, как сон наяву. Но меня от подбрасывания вверх, среди близких в рвани облаков замутило снова, и я опять уставился в спасительную спинку кресла напротив, но она неожиданно откинулась (спать видите ли захотел пассажир, сидевший впереди меня).
От этого движения до сего момента спокойной спинки меня замутило ещё пуще. И сон ко мне не шёл, как бы я его ни призывал. Во второй полёт из Еревана я гораздо лучше себя чувствовал и как все кинул взор в иллюминатор, когда кто-то в салоне воскликнул: - Глядите! Севан!! Тут почти все шарахнулись к правому борту, что я стал бояться, что тем самым они перевернут самолёт в воздухе. Но видение Севана было прекрасным. Сияющее бирюзовым светом гладь горного озера просто завораживала.
Обед в небе
Пришло время обеда и две стюардессы начали обносить нас снедью на подносах. Поставили и мне поднос с едой на столик. Вкусно всё было. И шашлык с лавашом, и овощи с фруктами, и компот, как сироп сладкий из абрикосов. Булочки меленькие, румяные и что-то там на гарнир. Глаза ели, а вот желудок напрочь отказывался. Я только шашлык и съел с лавашом.
И зря, как я понял по второму моему полёту, - накушавшись, гораздо легче переносить болтанку. Правда, не повезло с едой мне второй раз-то. Шашлыка не было, а подавали курицу. Кому ножка досталась, кому грудка, кому крылышко, а мне грешному подали костяной кострец с гузкой. А что там есть-то, спрашивается. Вот я и не ел. Остальное подмёл всё и гораздо лучше переживал болтанку и поддерживал дух двум, мучавшимся от качки молоденьким девушкам.
Отобедав, пассажиры вновь увлеклись полётом. Тут и лётчик объяснил сколько градусов сейчас за бортом, на какой высоте летим и всё такое. Холодно было за бортом, - якутский зимний мороз в минус пятьдесят градусов и высота тоже - ого-го. Я потрогал для убедительности холодный иллюминатор и глянул ниже крыла и увидел только густую облачность внизу. Вспомнил, что мне рассказывала тётя о своём первом полёте: - Летишь над облаками, как на санях по снегу зимой едешь.
Мне на санях не довелось ездить, на телеге да, пару раз приходилось проехаться, но облака и вправду. Сверху если на них смотреть, то сильно они на снег похожи в кочках. В разрывах облачности были видны далеко внизу клеточки полей – жёлтые, чёрные, зелёные, полосатые. Очень высоко мы летели и похоже над воронежским полями, бывшей степью, по которой Пушкин проезжал, направляясь в город Арзрум в своё время.
Страсти при посадке
Наконец объявили посадку. Снова начало закладывать в ушах и пришлось вновь вспомнить о конфетках «Взлётная», но что ещё хуже – стало болтать то вверх, то вниз. Показались за иллюминатором подмосковные зелёные леса, а потом и крыши жилых домов. От их постоянного мелькания в иллюминатор я совершенно не мог смотреть и уступил своё место мальчонке. Тот сразу прилип к окну. Это дело – наблюдать, было ему в удовольствие, и он даже начал комментировать всё, что видел.
Я же злился и на себя, слабого своим вестибулярным аппаратом, и на шумного мальчишку (комментарии его меня дополнительно изводили), так как меня стало не на шутку мутить и тошнить, а куда собственно рваться то? Некуда. Ни пакета, ни сумки со мной не было, а комок всё настойчиво подкатывал к горлу, когда в очередной раз самолёт подкидывало или опускало в яму.
К счастью нашёл обширный карман в спинке кресла напротив и отвернув его стал туда, пардон, - блевать. Мне было стыдно. Но я ничего не мог поделать со свои м организмом. Меня выворачивало наизнанку, а самолёт продолжал совершать посадку. Бабушка, соседка моя переживала за меня, но чем она мне могла помочь? Ничем. В другие два полёта вёл себя хорошо. Только в четвёртый полёт меня также тошнило, но, на счастье, в этот раз стюардесса предусмотрительно оставила на кресле бумажный пакетик, коего не было в первый мой полёт.
Пацанёнок завопил: - Бабуля! Я самолёты вижу!! Ура!!! Я же к тому времени изрядно опустошил всего себя. От меня пахло блевотиной. Как бедная бабуля меня выносила? Жалела она меня, успокаивала. Слегка испачканный пиджачок я отмыл конечно. Но, ещё с неделю, если к нему принюхиваться, от него слегка тянуло, напоминая мне мой первый полёт.
Наконец лёгкий толчок и шасси самолёта резво застучали по бетонной полосе. Счастливейший момент. Видно было, как самолёт рулит между стоящими самолётами, подъезжая к зданию аэропорта. Самолёт наконец остановился и народ стал потихоньку выходить.
Я вышел одним из последних. Конечно, не забыв захватить корзину с фруктами и бутыль с вином. Сошёл с трапа, стесняясь смотреть в глаза стюардессе за проделанное мною в салоне, и проходя мимо носа самолёта представил явно, как он летел этим носом вперёд меж облаков, над горными хребтами и мысленно похлопал рукой по его дюралевому борту и поблагодарил: – Спасибо кобылка, домчала.
Встреча
Стал выискивать глазами встречающих. Издалека увидел зятя Валентина. Он улыбался и шёл мне навстречу. – Да ты весь в блевотине!.. Пойдём в зал – отряхнёшься немного. А я смотрю-смотрю, а тебя из самолёта всё нет и нет, одни армяне, как жуки чёрные из самолёта выходят. Потом уже тебя увидел.
В зале я снял пиджачок. Замыл, зачистил его и пошёл с затем к транспортёру забрать свой чемодан и бочонок с портвейном. Благополучно добрались до дома. Он оставил меня отдыхать, а сам отправился на работу.
Фантомные воспоминания
Вечером мы с зятем пошли в гастроном на проспекте Мира, и я пожаловался ему, что меня продолжает шатать и бросать, как будто я продолжаю всё ещё лететь. Он сказал, что с ним тоже так было, когда он летал в командировку в Каунас и успокоил, что за пару дней у меня это пройдёт.
Да, пару дней мне всё напоминало о полёте. Шатало, бросало, качало. И даже, когда я увидел брошенную в траву во дворе пачку папирос «Полёт» с изображением самолёта среди облаков, во мне всё вспомнилось и вновь стало дурно. Даже от картинки. Потом, всё конечно прошло.
С уважением, Борис Евдокимов
23.07 2022
