Как я уже отмечала, многие мои собеседники констатируют, что уровень агрессии в обществе начал зашкаливать – люди начинают позволять себе то, чего раньше и не думали, а те, кто думали, совершенно перестали сдерживать себя. Происходит это, очевидно, не со всеми, а исключительно с теми, кто продолжает потреблять телевизионный контент – чем больше потребляет, тем больше, как говорится, «отъезжает».
Ну вот, например, тут недавно все обсуждали историю с мальчиком, к которому в электричке прицепился мужчина и начал выговаривать парнишке за цвет его рюкзака. Ведь раньше это было совершенно немыслимо – приставать к детям на глазах у всех, приставать агрессивно, пугать. Как это вообще возможно?
Мало того, что дети чужие, мало того, что никого вообще абсолютно не должно касаться, что у них там на рюкзаке. Это ведь слабые, беспомощные, беззащитные люди – когда именно так вести себя со слабыми стало нормально? Не нравится что-то – поговори с родителями мальчика, попроси объяснить их позицию – хотя, с моей точки зрения, и это действие трудно назвать адекватным. Но к детям почему вообще в этой истории стало считаться допустимым цепляться?
Понимаете, я не думаю, что этот мужчина вел себя так раньше. Или что он допускает подобные действия по отношению к своим собственным детям. Думаю, что он разрешил себе подобное поведение, возможно, даже не вполне ожидаемо для самого себя. Возможно, он даже и не собирался когда-то в обозримом будущем так себя вести. Но ему разрешили, ему просто в буквальном смысле дали отмашку – и он отпустил себя. Отставил в сторону свои нравственные ограничители.
Почему? Потому что объяснить и оправдать все, что сейчас происходит, с точки зрения телепропаганды, невозможно, если не дать людям эти нравственные ограничители отставить. Это настолько большое зло, что и уровень прикрывающей его лжи зашкаливает, и самой этой лжи уже не хватает. Приходится объяснять людям, что да – так можно. А раз можно так, то и людям можно – им-то чего, как говорится, теперь стесняться?
В основе действия этого механизма – низведение мышления до уровня стереотипов, а затем – и до чистой голой схемы. В этом схематичном восприятии все существующее съеживается до строго определенных представлений – вот тут хорошо, вот тут плохо. Рефлексия при таком восприятии не допускается, и поэтому становится неважно, ребенок перед тобой или другое беззащитное существо – важно только то, что он маркирован как «плохо».
Собственное же поведение в таком схематичном восприятии вообще никак не интерпретируется, потому что его как бы и совсем не существует – человек не мыслит себя и свои действия раздельно, а самого себя он воспринимает и ощущает как функцию. Функция же не может быть правой и неправой, она просто есть, и у нее есть задача – распознать и осудить «плохое». Все связанные с этим издержки не мыслятся, не ощущаются, следовательно – не существуют.
Думаю, что похожий механизм действует, например, и в ситуации со школьным буллингом, и с другими аналогичными историями. Люди низводят какое-то обстоятельство до схемы, и начинают действовать в рамках этой схемы. Хотя, возможно, в других сферах своей жизни они продолжают вести себя как обычно. Проблема в том, что в целом в их самоощущении преобладает архаичная этическая модель, при которой и рефлексировать, и работать над собой трудно. Чем более осознан человек, чем больше он ощущает себя как личность и отделяет себя от других, тем сложнее его превратить в схему.
