. Два раза на самолете, а последний раз на вертолете.
Летные происшествия делились на: предпосылка к летному происшествию, собственно летное происшествие и катастрофа. Последнее – это когда есть жертвы в экипаже и потерянный борт.
В тот день экипаж собрался у нас дома на кухне. Я слышала бурные разговоры, помню возбужденный папин голос: «А я кричу, шаг-газ. шаг-газ, Жора!»
Дядя Жора, наш сосед с четвертого этажа, был борттехником в экипаже и папой моей подружки Иришки. Она тоже помнит этот эпизод. Мы сидели с ней на лестнице в подъезде, и, наверное, не слишком понимали тогда, какой беды избежали.
А мамы понимали. Мамы слушали разговоры мужчин на кухне, подавали закуски, и просто молчали.
Я была совсем малышкой, но запомнила, какая страшная тишина повисала на военным городком, когда падал борт.
МЫ привыкли жить под вой самолетов над головой, а тут - жуткая тишина.
И все мамы в этот момент ждали новостей: кто, чей борт, предпосылка или катастрофа?
Я думаю, что длинный кардиологический диагноз моей мамы, который она заработала в 28 лет – это не просто так.
Папу наградили Орденом Боевого Красного знамени. За эту предпосылку или за все случаи, когда он сумел сохранить живым экипаж и посадить борт – этого я не знаю. А может, просто потому что он был классным летчиком и отличным инструктором.
Когда самолет с курсантом заходил на посадку, все знали, что садится курсант папы. У него был какой-то свой особенный почерк посадки, которому он обучал всех своих курсантов.
Здесь уместно будет процитировать замечание папиного друга и сослуживца, который объяснил, что это за особенный почерк посадки. Спасибо моему другу гарнизонного детства, который прочитал эту главу моих витражей своему папе .Вот что сказал дядя Витя Свичкарь: " Володя был очень классным лётчиком, одним из лучших в полку. И, действительно, у него был свой фирменный почерк пилотирования и посадки. Особенно посадки: если мы, молодые сорвиголовы, снижались по глиссаде по боевому до самой точки выравнивания, и затем только с 7 метров начинали выравнивать самолет и сажать его, то Володя к зоне выравнивания уже подходил с задранным носом и, как птица, плавно сажал самолёт. Это был самый безопасный способ посадки, которому он обучал курсантов."
Перед праздниками я любила наблюдать, как папа начищал медали на парадном кителе. Сначала, при помощи зубного порошка, потом появилась пахучая зеленая паста ГОИ. Хорошо получалось, красиво блестели и приятно звенели медали при движении.
Но самая памятная медаль, которой папа особенно гордился – медаль за Спасение утопающих на водах. Этот случай произошел на моих глазах. Но это уже совсем другая история.
Последние годы папа тяжело болел. Сестра 7 лет боролась за жизнь папы, но он медленно погружался в болезнь. Мне казалось, что ему после ухода мамы уже неинтересно было жить. Сестра с папой тогда уже жили в России, а мы все еще в Киргизии.
Я успела переехать во Владимир, после демобилизации мужа и последний год папиной жизни старалась помогать сестре ухаживать за ним, но основная нагрузка была, конечно, на ней.
Но… Мне сейчас кажется, что я что-то не успела сделать для него или сказать, не показала нежности, дочерней привязанности, благодарности. Он же был последние годы беспомощным от болезни. А умер и вдруг! опять откуда-то появился мой папа-герой, командир, летчик, с золотыми руками, заботливый, влюбленный в маму безудержно, бесконечно, весельчак, балагур, душа любой компании... И я поняла обреченно и уныло, что не успела его поблагодарить за то, что он у меня был. Или есть. Будет всегда. Может быть, он сейчас меня слышит? И простил за все?
В последний день, когда уходила от сестры домой, я подошла к папе, наклонилась, он ласково дотронулся до кончика моего носа пальцем и прошептал:"Черномазик мой." (Так меня звали дома, поскольку моя «южная» кожа летом мгновенно загорала и я становилась похожа на мулатку).
Может быть, папа уже знал, все ведал о своем уходе, а мы не догадывались об этом. Он просто наблюдал за нами, возможно, не хотел огорчать своим знанием другого нашего завтра, - без него.
7 лет болезни, последние месяцы он был очень слаб, но жил, хотя сил уже не было ни у него, ни у геройской моей старшей сестры, которая продолжала сражаться с его болезнью до конца.
Помню мой последний день, когда папа еще говорил со мной. В этот день мы его крестили – он странно быстро согласился на наше предложение о крещении - пригласили батюшку на дом. Папа сидеть уже не мог, я обняла его за спиной, чтобы он смог опереться на меня. После обряда расслабился, чистый, лицом светлый, спокойный лег на подушку.
- "Тебе что-нибудь нужно, папа?" И только взмах руки, как прощание, из стороны в сторону.
На следующие день он перестал есть, еще через день отказался от воды, и на седьмые сутки после крещения ушел. Как будто ждал очищения, и в понедельник 21 мая 2007 года его земные страдания прекратились.
Он так всегда хотел еще раз взлететь в небо. И взлетел. Навсегда.
А я уже не папина и не мамина дочка.
Я теперь просто я.
Вот такой грустный витраж-исповедь...
