Двадцать седьмая часть второй главы автобиографичной книги "Восточный фронт". Ссылки на предыдущие части после статьи.
Восьмое марта прошёл радостно. Дмитрий заранее собрался с пацанами, чтобы подумать над тем, как они будут поздравлять своих девочек. Направляя разговор в нужное русло, добился общего решения: дарить цветы. Собрав небольшие деньги и добавив недостающую сумму, снял троих с предпоследнего урока, отпросив их у биологички.
Раймонд, Саид и Руслан побежали в ближайший цветочный магазин, где купили по три цветочка каждой девочке и учительнице. Успели в школу как раз вовремя. Прозвенел звонок с предпоследнего урока. Сгрузив цветы в кабинете Дмитрия и собрав всех своих пацанов, троица начала раздавать указания. За пару минут, под улыбку уже одаренной цветами Елены Сергеевны, пацаны распределили, кто из них кого поздравляет. И разбежались на поиски всех учителей прекрасного пола.
Только завершив с этим, они начали «делить» своих девчат. Смотреть на этот милый процесс было весело. Ребята желали продемонстрировать всем остальным нежелание заниматься таким делом и одновременно хотели этого, стараясь выбрать ту девочку, к которой испытывали симпатию. Но вот, после десяти минут урока, разобрались и с этим делом.
В кабинет вошли все вместе. Дмитрий первым поздравил девчат и только после этого пацаны раздали цветы. Сказать, что девушки были удивлены, значит не сказать ничего. Такого поворота они вообще не ожидали. Более того, они даже успели расстроиться, не дождавшись поздравлений в течение целого дня. И тут вдруг не обычные поздравления, которые получали все девчонки в школе, а… цветы! По-взрослому! Со стеснительными лицами неравнодушных и от того застенчивых мальчишек.
И теперь можно гордо пройтись по коридору, показавшись завистницам! И по улице! Пусть все видят, какие они взрослые. Как любят их мальчишки.
Дмитрий кропотливо собирал такие моменты. Искал всё, что может превратить этих разобщенных волчат в веселых и счастливых ребят, в коллектив. Следил за тем, чтобы в классе не было крупных ссор, чтобы никто никого не преследовал, не дразнил и не доводил до истерики. Цветы на восьмое марта, обязательные поздравления с днем рождения, для чего он даже разрисовал свой календарь и ежедневник. Красными фломастерами, чтобы не отставать от лучших традиций, еще сохранившихся кое-где в школе. Чтобы поздравлять каждого, учить ребят внимательно относиться друг к другу.
Поэтому любую деструктивную ситуацию он воспринимал, как личную боль, серьезно переживая ее.
Так, в очередной раз зайдя в класс проверить телефоны, он увидел в ухе Насти наушник. И хотя второе ухо было свободно, а девочка хоть и с рассеянным видом, но писала, Дмитрий сделал ей замечание.
– Я говорил тебе, что на уроках никаких телефонов и наушников? Мы договаривались, верно?
– Я же пишу!
– Мы договаривались? И я не могу устанавливать для тебя отдельные правила. Забираю телефоны у всех, буду забирать у тебя. Пока же просто убери наушник, а на перемене загляни ко мне.
Не дожидаясь реакции Насти, зная, что она выполнит его просьбу, Дмитрий вышел.
Отношения с Натальей Валерьевной у неё не заладились. И хотя она сама была не подарок, но и учительница начинала утомлять, постоянно затевая конфликты с ребятами. От Саида она так и не отстала. Это её тупое мнение, что Дмитрий может влиять на ребят «от и до», но не хочет этого делать просто «вымораживало». Она обращалась к нему по сущим пустякам, не будучи в состоянии решить их сама.
Что до Насти, даже не учитывая ту беду, которая с ней стряслась, там был целый «букет». Молодая учительница явно видела в развитой девочке соперницу. По ее замечаниям, Дмитрий понимал, что именно внешность и женственное поведение Насти так не нравилось Наталье Валерьевне. Кроме того, Настя хорошо знала русский язык и литературу. И получалось так, что на фоне развивающегося конфликта с учителем, даже умудрялась задевать ее профессиональное достоинство. Просто потому, что Наталья Валерьевна была вынуждена вести уроки на низком уровне всех остальных учеников. А Настя… Настя, например, не слушала её, рисуя на листе. И на замечания реагировала с подначкой. Что, мол, мне вас слушать, если я всё это знаю?
Нехорошая ситуация. Виновата девочка, но больше виноват учитель. И требовать в первую очередь нужно с него, а не с битой жизнью соплячки. Жалко только, что сама «русичка» этого не понимала. Дмитрий упорно не понимал, почему не отстать от девки. Отвечает? Отвечает. Понимает? Понимает. Что тебе еще нужно? Чтобы полностью подчинилась? Зачем?
Дверь в кабинет медленно открылась. Вошла Настя. Вид она имела утомленный и безразличный, убрав нависающую челку, посмотрела бесцветными глазами.
– Садись. Что вид такой, будто жизнь кончилась? – Преувеличенно бодрым голосом начал Дмитрий. Девочка не ответила. – Ну что ты молчишь, рассказывай, что случилось?
По девочке было понятно, что основы её личности, её душу опять трясет. Что опять случилось что-то, всковырнувшее едва затянувшуюся рану. Дмитрий это понимал. Скорее всего именно с этим было связано ее наплевательское отношение и к урокам, и к учителю литературы и даже к самому Дмитрию. А как иначе? Когда у тебя сыпется жизнь, дела нет не до чего. И не до кого.
Понимая это и желая помочь девочке, поддержать в трудную минуту, Дмитрий не стал спрашивать за её проступок. Но и не обратить внимания на него при остальных ребятах он тоже не мог – они бы не поняли. И вот теперь, вполне объяснимо, почему Настя закрылась.
– Всё нормально. – Её голос был холодным. На контакт она не шла.
Еще бы. Их отношения с теплых и дружеских, формата «наедине», за последние дни «скатились» до обычных. Таких же, которые установились у классного руководителя с каждым другим учеником класса. Он начал спрашивать с Насти ровно столько, сколько спрашивал с других. С одной стороны, она ни в коем случае не должна была почувствовать постоянное усиленное внимание к себе, не показаться самой себе особенной. Ведь если её будут окружать постоянным сочувствием и заботой, – что в определенных дозах, конечно хорошо – то как она сможет заново ощутить себя полноценным человеком? Эти добрые чувства окружающих будут напоминать ей о беде, о том, что она не такая, как все. А это не являлось правильным подходом с точки зрения Дмитрия.
С другой стороны, он всегда был готов поддержать её вот так, наедине.
«Как можно больше уважения к человеку, как можно больше требовательности к нему» – так говорил Макаренко, волшебный лекарь человеческих судеб.
Но Настя могла подумать по-другому. Постоянная ноющая душевная боль, её частые обострения, вызванные бесцеремонным и бестактным интересом, а то и злонамеренными издевками со стороны школьников, да и просто элементарная нехватка жизненного опыта. Все это, да ещё детская непосредственная обида на такую внезапно жестокую жизнь, мешали оценивать ситуацию объективно. Она смотрела на учителя и начинала подозревать в нём человека ничем не отличающегося от других. Со своим практическим интересом.
Вот сейчас он, прикрываясь теплыми к ней чувствами, требует от неё хорошего поведения. А почему нет, в чем она не права? С чего вообще она взяла, что он не такой, как все остальные, другой? Он помог ей? А чего ему это стоило? Всего лишь сказал пару слов в классе. И забыл, перестал участвовать в её беде, продолжая требовать, требовать… Требовать!
– Ну я же вижу, что не нормально. Что случилось? Тебя опять кто-то обидел.
Она отвернула голову. Под кожей лица стали перекатываться камни злобы, досады и обиды. Глаза наполнились слезами.
– Зачем вам всё это надо, а?! – Она повернулась резко, с ненавистью в глазах. – Зачем вы делаете такой вид? Будто вы другой, не такой как все! Зачем вам это надо? Ведь вы такой же…
Дмитрий был готов к подобному повороту, но всё равно это её «такой же» – не обидело, нет – разозлило.
Обида. В чем она, откуда?
Счетчик жизни отсчитывал годы. И с каждым из них Дмитрий всё реже и реже обижался на людей, все глубже осознавая простую истину. Ведь в каких случаях возникает обида? Когда ты чего-то ждешь от человека, а видишь несоответствующее твоим ожиданиям поведение. Но тут есть значительный нюанс. Для того чтобы возникла обида, ты не должен ничего вкладывать в развитие ситуации, в этого человека. Ты ожидаешь от него чего-либо как бы авансом. И обижаешься, когда он не дает тебе этого. Но если ты перед этим поработал сознательно, в соответствии со своими планами и возможностями, не надеясь на его добрую волю, но только на себя, то ты не должен обижаться. Ты можешь огорчаться от своей недальновидности, нехватки сил, тебе может быть стыдно за бессилие, но обижаться ты не можешь! Как можно обижаться на себя?
Так что обиде тут не место. На кого, за что?! Сам виноват! Не донес до девчонки тонкие хитросплетения мысленных конструкций, не объяснил. Чего теперь с неё требовать?!
Злость закипала. А злость, в отличие от обиды, весьма конструктивное чувство. Из нее очень просто получать энергию для исправления любой ситуации.
– Что замолчали?! Зачем вам притворяться?!
– Притворяться, говоришь? Зачем мне всё это? – Дмитрия понесло.
Где-то глубоко внутри оставалась всегда холодная и беспристрастная частица. Она следила за тем, что происходит и отметила, что против сильных эмоций только лишь логика бессильна. К ней обязательно нужно добавить равной интенсивности переживания.
Но наличие этой части сознания вовсе не означало, что поведение учителя спланировано и искусственно.
– А я не притворяюсь!
Знаешь, для меня все люди делятся на людей и на говно. Как бы ты ни жил, но будут такие ситуации, когда станет ясно, кто ты: человек или говно. Понимаешь?
И говна вокруг нас – он махнул рукой туда, где находился коридор – полно! Ведрищами, понимаешь?! А я не хочу жить говном! Ты сама решаешь, как тебе жить. И каждый решает сам. А я – не хочу! Поняла?
– И что же такое – «говно»? – Настя не спешила сдаться. Лицо ее было скептическим.
– Говно? Да ты приглядись по сторонам. Посмотри на Светлану Александровну. Ты уже должна была с ней познакомиться. Нравится, как она по жизни себя ведет? А это еще цветочки. Ты спроси у ребят, у Леры спроси, как она их когда-то доставала и обижала. Просто так, потому что говно!
Потому что перед каждым человеком когда-то в первый раз встает выбор: как поступить? И его приходится делать. И путь Человека всегда выбрать намного тяжелее, чем тот, который тебя в сортир приведет.
Знаешь, как Лев Николаевич Толстой говорил? Для того чтобы жить, зная о неизбежности смерти, человек может использовать только два средства. Или постоянно желать и стремиться к удовлетворению радостей этого мира и так заглушать мысль о смерти. Или найти в нашей временной жизни такой смысл, который не уничтожался бы смертью.
Так вот, если ты идешь по первому пути, то рано или поздно, ты превратишься в парашу. И гнить будешь все больше и больше до тех пор, пока и путь назад не пропадет. А если ты выбираешь второй путь, то он обязательно будет связан с другими людьми. И идя по нему, ты сама никогда не перестанешь быть Человеком.
Вот и я иду. И мне встретилась ты. И я даже не тебе помогаю, я просто иду по своему пути. Идя по нему, я не могу тебе не помогать, чего бы мне это ни стоило. Но это не значит, что я буду позволять превращаться в говно тебе!
Я говорил неоднократно, что тебе будет сложно. И ничего другого обещать не могу. Вот тебе и сложно! Но это не значит, что я буду скакать вокруг тебя, как вокруг калеки неразумной и опахалом мух отгонять. Есть общие правила и ты, как нормальный ребенок моего класса должна им подчиняться! Если ты этого не делаешь, то злоупотребляешь моим к тебе отношением. И значит что? Значит, уже ты превращаешься в говно.
Он замолчал, наблюдая за лицом Насти и видя, что оно изменилось. С озлобленного до усталого, но умиротворенного.
– И какой же у вас путь?
– Я же тебе объяснил уже! – Воскликнул учитель.
– Нет… Я имею в виду, какой у вас смысл? Вот вы возитесь с нами со всеми, а в чем смысл? Ну, вы про смерть говорили.
– А! Смысл, который не уничтожается смертью? Все просто. Сейчас, подожди немного.
Дмитрий застучал по клавиатуре.
– Вот, послушай.
Из колонок разлилась музыка, а потом и голос.
– Поняла? Я умру, а мое дело останется. В вас. Вы людьми вырастете. И может быть, на кого-то из вас будет смотреть весь мир. И в этом будет моя заслуга. – Дмитрий улыбнулся, полностью успокоившись. – Ещё вопросы?
– Нет, больше нет…
За дверью пробежали какие-то девчонки. Не иначе в туалет отпросились, сговорившись перед этим по телефону, встретились и носятся теперь как угорелые.
– Извините меня.
– Да ерунда. Ты лучше расскажи, что у тебя опять стряслось?
– Да ладно! – Настя махнула рукой. – Сама справлюсь.
– Зачем? Вместе будет легче. Давай уже, не ломайся!
– Да Руслан блин! Яйца свои демонстрирует мне. В смысле не катит, а показывает, кто типа круче.
Дмитрий понял, о чём она. На самом деле, Настя – личность крепкая. Вот и получилось, что даже Руслан стал опасаться за свой авторитет в классе на её фоне.
– И что?
– Ну, он заикнулся тут было об этом… Но это ерунда. Один раз только и с ним я сама разобралась. – По её тону Дмитрий понял: действительно разобралась. Но заметочку поставил. С ним он еще поговорит. – Старшеклассники меня достают.
Видя, что она замялась, Дмитрий помог:
– Какие? Как?
– Я не знаю, как их зовут. Высокие такие.
– Несколько человек? Понял про кого ты. А кто из них конкретно?
– Худой, лицо какое-то рябое.
– Понял. Санек. Как он к тебе цепляется?
– Предлагает перепихнуться. Шуточки типа такие. Постоянно цепляет.
– Всё, считай, с ним решено всё. Иди учись, не переживай и учителей не расстраивай.
Девочка ушла со спокойной душой, а Дмитрий остался в задумчивости.
Как так выходит, что один человек вырастает Человеком, а другой никчемной тварью? Хотя опять же, смотря с какой стороны посмотреть. Если смотреть не с того берега, на котором стоит он сам, то этот самый Человек с большой буквы будет выглядеть просто дураком. Тоже, наверное, с большой буквы. Но все-таки, как же так выходит?
Повинуясь мгновенному импульсу, он взял чистый альбомный лист и ручку. И замер в замешательстве, не зная, зачем оно ему? Задумался. Что такое личность, как она наполняется той массой норм, приличий и правил, которых человек будет придерживаться всю жизнь?
Личность… Чистый лист бумаги. Емкость…
Он провел две параллельные черты. Получилась условная емкость. На дне, волнистой линией, налил немного тех самых норм. Посмотрел.
Что это? Это ребенок. Пока его личность, например, состоит из чувства необходимости материнского присутствия. Из этого, по мнению некоторых маститых исследователей, в будущем сформируется примерно то, что можно назвать необходимостью в признании.
Вот проходит ещё немного времени. Ребенок смотрит на своих родителей. И учится у них… ну, например, бескорыстию и самоотверженности. Или, наоборот, эгоизму. Смотрит, что и отец и мать плевать хотели друг на друга и неосознанно перенимает шаблон их поведения. Формируя из него собственную позицию. Но предположим, что ребенок учится хорошему.
Дмитрий нарисовал еще одну волнистую линию. Потом еще и еще одну.
Емкость наполняется. Те слои своеобразного бетона, которые залили раньше других, застывают скорее. Залитые совсем недавно, еще долго остаются мягкими. И… И что?
И тут в эту емкость падает здоровенный кирпич. Он без труда проникает через верхние слои. Может быть, застревает где-то в средних. Но нам не это интересно сейчас. Интересны те случаи, когда он разбивает все, еще немногочисленные, слои. Ведь что это такое, если не ломка еще только формирующейся личности? Именно поэтому дети так болезненно реагируют на многие «пустяки» с точки зрения взрослых. А как это выглядит на практике? Дмитрий задумался, вертя в руке ручку.
Приходит пацаненок в школу. Чего он от нее хочет? Понятное дело, счастья. Которое состоит из признания, например. В частности, когда у него появляются друзья и товарищи. Но вдруг случается так, что он им не нужен. Они его не принимают. Высмеивают, издеваются. Это и есть «здоровенный кирпич». Сильнейшее психоэмоциональное потрясение с конкретным информационным кодом. Оно пробивает все в той или иной, но не в конечной степени затвердевшие структуры личности при помощи психоэмоционального накала. А информационный код гулко «бьется о самое дно емкости». В чем же он? Да в понимании того, что никто не одарит его вниманием и лаской! Что никакому альтруизму места в жизни нет. В этот момент и происходит разрушение структуры личности. Происходит то, что многие взрослые называют «глупостями».
Так и остается этот кирпич в самых основах личности. Так растет эгоист. Так и кладутся все новые слои на обломки. И если такой человек получит образование и широкий кругозор, то могут получаться наиотвратительнейшие экземпляры.
Читал Дмитрий однажды книжонку, претендующую на «Учение». Автор задавался вопросом, кому мы по-настоящему нужны в этой жизни? Родителям, спрашивал он, и сам же отвечал: едва ли. Мы, мол, вырастаем и уходим от них. Они приучаются жить без нас.
Детям? Тоже нет, отвечал этот ущербный человек. Ведь мы, вырастая, уходим от родителей, а порой ненавидим их или даже ждём смерти, пуская слюни на наследство.
Супругу? И тут мимо, уверял писака. Ведь мы «ходим налево», по нескольку раз разводимся.
Так кому же мы нужны по-настоящему? И знаете, что он ответил? Нашему телу! На полном серьёзе! Мы нужны только нашему телу, только самим себе! И если ты нужен себе, то можешь надеяться на то, что будешь нужен кому-то еще. А значит, ничего дороже нашей собственной жизни у нас нет.
За какую часть тела Дмитрий ухватил бы этого му...ака – вопрос отдельный. Не академический. А вот то, как получается такой инвалид, интересно…
Как под таким углом будет выглядеть то, что произошло с Настей?
Девочка ожидала помощи от окружающих, это факт. Значит, в структуре ее личности было место альтруизму. Она ждала помощи, не за что-то, а просто потому, что она человек, который попал в беду. И если бы никто так и не помог ей, то для неё люди поделились бы элементарно. На безразличных и злобных. Было бы в структуре её личности место для жизни ради других? Сомнительно. Из неё вырос бы жестокий, искалеченный потребитель, прожигающий жизнь в собственное удовольствие, бегущий от страха смерти и старающийся не признавать этого.
Насте встретился Дмитрий. Используя ту глубочайшую рану, которую оставил за собой рухнувший в структуру личности «кирпич» бедствия, психоэмоциональное потрясение, Дмитрий вложил свой информационный код. Который оказался сильнее другого, негативного. На самую глубину вложил, и стал бережно отгонять «мух» от раны, ускоряя ее заживление.
И как шрамы украшают мужчин, также они «украсят» окрепшую личность девочки. Если она выдержит, то мощно встанет на ноги, а в фундаменте своей личности будет иметь одну из непреходящих ценностей – самопожертвование. И теперь, после такой закалки огнем и слезами, попробуй, поломай эту структуру!
В тот же день учитель притащил к себе всю компанию Димана. И рассказал им, что случилось с Настей. Вернее даже не рассказал, а скорректировал ту информацию, которой они владели. Не обошлось без легкого спора, в котором их пришлось убеждать в том, что Настя нормальная девчонка. Но убедив, он тут же потребовал соответствующего к ней отношения.
– Скорее надо идти подонков этих искать, чем её тыкать. Разве нет?
– Согласны, Дмитрий Николаевич. Мы же не знали! Когда пойдём? – Спросил за всех Диман.
– Куда? – Не понял Дмитрий.
– Ну этим бошки поотрываем…
– А пойдёте? – Улыбнулся учитель и тут же вскинул раскрытые ладони. – Верю, верю! Нет, ребят. Этим уже занимаются менты. Нам туда лезть не надо. По крайней мере, пока…
«Опять весна! Опять грачи!» – вспоминал Дмитрий похабный детский стишок, идя по начинающему цвести парку на работу.
Удивительное это явление все-таки – весна! Прям нутро шевелится, чуя, как оживает всё кругом. Еще лежат отдельные сугробы, еще далеко до мириад цветочков и листочков, но чувствует, чувствует сердце, что жизнь отвоевывает свои позиции. Отступает зима, та, которую наши далекие языческие, да и православные предки ассоциировали со смертью – Мореной. Пройдет месяц-другой и будет изнывать Москва от плавящей асфальт жары. Но это будет потом, а сейчас люди радуются.
Вот и рыжая низкорослая математичка тоже… радуется.
Дмитрий идёт к ней в кабинет, после разговора с директором. Татьяна Егоровна попросила его, «как серьезного мужчину, которому она не будет возражать», вывести нетрезвую женщину из школы. Боится Татьяна Егоровна, что пожалуются родители в департамент.
Так и пришел заместитель директора по безопасности на разборки с местными алкоголиками.
По дальней стене математического класса стояли шкафы. В одном из них, том, что стоял в углу около окна, хранилось у женщины волшебное зелье. Вот так подойдет она к шкафчику на перемене, откроет волшебную дверцу, достанет на ласковое солнышко блестящую скляночку и сердце её начинает петь. Она только смотрит на неё, а уже забываются невыносимые оскорбления, которые приходится терпеть от «цветов жизни». Унижения, которые постоянно валятся на учительскую голову со стороны большого и не очень начальства.
А что уж говорить о том, когда отвинтится пробочка, звякнет стекло о край стопочки… И не жизнь вовсе оказывается – сказка!
Только через сорок минут вернулся Дмитрий к своей работе. Следующие несколько часов вёл уроки и только потом сумел заняться оставшимися делами. А дела были.
Пора было всерьёз браться за обучение своих оболтусов.
Уже давненько приходил к классному руководителю своего сына отец Раймонда, просил приглядеть за ним, заставить его учиться. Но тогда было рановато для такого начинания, которое подоспело к настоящему моменту.
Только сейчас Дмитрий понимал, что накопил для этого дела достаточно авторитета. Нет, уровня его влиятельности не хватит, чтобы дети начали учиться по одному лишь слову. Да такое и вообще вряд ли возможно. Но вот давить на них потихоньку-полегоньку уже было можно. Никто не взбрыкнет, не возмутится. Уже добился учитель того, чтобы редко мелькали на уроках сотовые телефоны, чтобы школьники носили и даже переодевались в спортивную форму на уроках физкультуры.
Дмитрий отвлекся, улыбнувшись. Посмотрел в солнечное окно, вспоминая произошедший недавно курьезный случай.
Встретившаяся у стойки с журналами в учительской биологичка рассказывала коллегам что-то веселое. Увидев вошедшего Дмитрия, она еще больше обрадовалась, засмеялась и пригласила его послушать. Оказалось, что она наблюдала в окно, как едва ли не по-пластунски ползли по заднему двору школы два хулигана – Саид и Руслан. Они крались по двору, как диверсанты, буквально от березы к березе. Замешивая ещё не подсохшую почву, наматывая на ботинки грязь. Очень характерно оглядываясь по сторонам и, в особенности, заглядывая в окна.
Когда они, чуть опоздав, зашли в кабинет и стали отвечать на расспросы смеющейся женщины, выяснилось, что это Дмитрий их так запугал. Пацаны рассказали, что договорились с классным руководителем о возможности выходить на большой перемене до ближайшего магазина, за булочками. Но при этом, если они попадутся, и кто-то выскажет свое недовольство Дмитрию Николаевичу, отвечать будут лично перед ним и по всей строгости. От души он тогда посмеялся вместе с учителями...
Учить.
Как это делать? На эту тему было несколько соображений, которые только предстояло обдумать, обсосать до блеска, соединить между собой.
Первое соображение заключалось в том, что интерес к учебе нужно было чем-то подогреть. И ничего лучше соперничества у классного руководителя для этого не было. Нужно было разогреть чувство собственного достоинства в классе. Заставить их соревноваться с восьмым «А», подтягиваться за ним, становиться лучше. И нужно было подумать, как это сделать. Дмитрий набросал несколько коротких фраз на чистом листе. Очеркнул написанное.
Второе. Нужно разделить класс на небольшие группы со сменными командирами. По примеру Макаренко. Чтобы каждый день четыре командира отвечали за работу четырех групп. А менять их, скажем, через два дня. И уставать сильно не будут от ответственности и наиграются. Придумать что-нибудь такое, чтобы каждый предмет был закрыт каждый день. Чтобы не учитель спрашивал ребят, но сами ребята тянули руку. А если при этом договориться с учителями, чтобы шли навстречу, то из этого что-то и получится. Предположим, сегодня по литературе отвечает один, завтра другой. При этом фактический двоечник, как не учил уроков, так и не будет учить. Ничего, кроме того единственного занятия, на котором ему нужно будет поднять руку. Плохо? Мало? Лиха беда начало! Надо привить им хоть какую-то ответственность. Маленький огонек, из которого потом можно попробовать раздуть пламя.
Таким образом получится, что семьдесят процентов уроков будет закрыто хитрым способом. А те ребята, которые и без того имеют хорошие оценки, будут делать домашнюю работу и давать списывать всем остальным.
Дмитрий усмехнулся. Они и так списывают все, но нужно это легализовать, проговорить вслух. Сделать так, чтобы это было общественным поручением и осознавалось остальными как таковое. А потом, очень потихоньку и постепенно отходить от этой практики.
Третье. В каждую группу нужно выделить по хулигану. И наделить их воспитательными и надзорными функциями. Больше даже не для того, чтобы они кого-то контролировали в выполнении заданий, а для того, чтобы чувствуя за собой ответственность, сами это делали!
Четвертое. Составить четкий план, нарисовать структуру этого всего, расписание. Так, чтобы самому внятно понимать, чего нужно добиться.
Пятое. Начинать надо примерно за месяц-полтора до конца учебного года. С одной стороны это немного поможет подтянуть оценки, а с другой стороны период не длительный. Ребята устанут за месяц, первый блин, как водится, выйдет комом. И нужно будет дать им отдохнуть. Как раз на этот период выпадут каникулы. А с сентября с новыми силами.
И шестое. Если этот план удастся. Если получится добиться каких-то обнадеживающих результатов фактически с нуля, то можно подумать о другом. О том, что он действительно компетентный педагог, способный управляться с детскими душами. И тогда можно переквалифицироваться во что-то более полезное, чем ОБЖ. Например, в историю. Ведь учитель истории может вложить в детские умы и сердца намного больше пользы… или вреда, чем учитель ОБЖ. Но это всё мечты. Пока мечты. А удастся ли их воплотить в реальность, зависит от выполнения предыдущих пунктов.
Так! Вроде всё.
Дмитрий несколько раз подчеркнул свои наброски.
Отлично! Теперь всё это нужно как следует обдумать. И на это у нас… – Он взглянул на часы. – Ровно полтора часа.
Вперед!
Следующее утро разнообразием не отличилось.
К счастью.
Потому что рабочее разнообразие в большинстве случаев было вызвано негативными происшествиями различного масштаба и интенсивности. Ну бы его к лешему, такое разнообразие.
Это потом учитель поймет, что именно оно и придает вкус жизни, являясь эдакими специями. Именно оно, иногда до холодного пота по спине опасное, позволяет набираться настоящей силы, железобетонного опыта. Позволяет вспоминать прожитые годы с мечтательной улыбкой, счастливыми глазами, с уверенностью в правильности всего произошедшего. И с отсутствием горечи от «бесцельно прожитых лет», отраженных в бесконечных вконтактовских «пабликах» и селфи.
Всё это будет потом. А сейчас спокойное утро прошло, напрягая своим плавным переходом к неспокойному полдню. Хотя… «Плавным» – и на том спасибо!
Учитель осматривал подконтрольную территорию, совершая очередной обход коридоров. Они, большие и просторные, на переменах напоминали те уроки физики из детства, что зафиксировали в памяти феномен «броуновского движения». Дети носились, сталкивались, отскакивали друг от друга, обтекая только учителей и колонны, подпиравшие потолок.
Дмитрий завернул в мужской туалет, повинуясь наитию и ступая мягко, постепенно останавливаясь.
Вход из тамбура в помещение, где были установлены туалетные кабинки, был прегражден несколькими спинами. А судя по тому, что на учителя никто не обратил внимания, да еще по громкому гомону, обсуждалось там что-то весьма горячее.
– Да я просто …бало ей раскрошу! В хлам! Пойду в её свинарник и в хрюкальник закатаю! – Тарик – это был он – громко матерился.
Всего в туалете присутствовало человек восемь пацанов. Все авторитетные. Самые серьезные из них сидели на подоконнике: Батырбек и Гоша, друг Тарика.
После того, как Тарик закончил, повисла тишина. По ощущениям учителя – предгрозовая.
Дело в том, что в таких компаниях, подобные обещания не забываются. Забыть такое, значит обесценить себя в глазах всех остальных. Если помножить это правило на юношеский максимализм, прибавить к нему оскорбленную до накаленных эмоций гордость, то…
– Отвечаешь?! – Тут же подхватил Батырбек, подтверждая подозрения Дмитрия.
Еще одно мгновение тишины. Учителю даже показалось, что он уловил запах предгрозовой прохлады, хотя в «сортире» пахло только мочой.
Он не успевал ничего анализировать, продумывать и соображать. Полуобещание Тарика, пасмурная пауза, опасный вопрос Батырбека и еще один, скорее всего последний, миг затишья. Что тут успеешь? Только то может выстрелить, что пустило корни в фундамент твоей собственной личности. То, что не требует обдумывания. Если есть желание менять ситуацию, то только это ты и успеешь.
– Э-э! – Нагло, но с иронией протянул Дмитрий, перебивая уже открывшего рот парня. – Чего за сходняк тут? Туалетный, блин… Террористы сортирные!
Он раздвинул плечами ребят, вошел в круг. До этого в нём, прижавшись спиной к кафельной стене, стоял только Тарик. Встретился глазами с Батырбеком и Гошей. И если Гоша смотрел на учителя без особых эмоций, может быть с облегчением, то Батырбек был разочарован. Хотя кроме этого чувства, во взгляде читался ещё и некоторый задор от присутствия учителя. Неплохим он всё-таки был парнем, Батырбек. Настоящий, «олдовый», как говорили некоторые пацаны, хулиган и бандит.
– О! Дмитрий Николаевич! Здравствуйте! – Тарик звонко хлопнул по ладони учителя.
– Здорово! Ты чего тут воду мутишь? Там с коридора кажется, что тут драка сейчас начнется.
– Да не! – Протянул с интересным акцентом и легким смешком Тарик, отвечая на улыбку учителя.
– Хорошо, что «не»! – Скопировал его фразу тот и продолжил. – Ладно, расходимся уже! Урок сейчас начнется. А ты пойдём со мной, разговор есть.
Подтверждая его слова, над головами зазвучали динамики, набивая оскомину добрыми когда-то мелодиями.
В кабинет Дмитрий не пошел, остановился у подоконника. Тарик встал рядом и ждал, понимая, что учитель молчит не просто так. Некоторое время они оба наблюдали за неспешно бредущими в кабинеты школьниками. Но вот коридор стал пустым. Отвернувшись к окну, Дмитрий спросил:
– Что случилось?
– Да ладно, Дмитрий Николаевич! Разберусь! – Не переставал широко улыбаться Тарик.
– Не «разберусь», а говори! Если ничего серьезного, то и Бог с тобой. Я ничего не слышал. Только вот мне кажется, что там у тебя не всё так просто. Ты же про информатичку говорил? – Прищурился учитель.
– Ну да! Свинья тупая!
– Что она сделала?
– Да представляете! Тварь! На уроках в старших классах говорит всем, что это «такие чурки, как я наркоту по школе толкают». – По его интонациям было понятно, что часть сказанного является цитатой.
– Откуда ты узнал?
– Да вон, Гоша сказал!
– А он откуда знает, что на всех уроках она так говорит?
– Ну мы потом спросили пацанов!
– Понятно. И что он ей сказал?
– Кто?
– Гоша. Вы же друзья.
– Да ничего он ей особо не говорил! А что он скажет? Она же типа учитель. Тем более вы что, её не знаете? Ей ничего не скажешь, тупая курица!
Помолчали.
– И что же ты делать собираешься? Не морду же бить ей, действительно?
– А что? Я просто так ей это не спущу. – Парень помотал головой. – Я с наркотой никогда не связывался.
Дмитрий отвлекся на воспоминания. Наркота не наркота, но вот пакетики с остатками зеленой травки он встречал в туалетах часто. Сам встречал. А еще были мелкие ребята, которые по просьбам некоторых сознательных учителей, приносили им информацию. О том, кто, когда и где такие пакетики выбрасывает. Информацией учителя щедро делились с заместителем по безопасности, предполагая, что она отправится по назначению.
Был в школе, конечно, и насвай. Дмитрий знал ребят, его употребляющих. Колян, например. Или Диман с некоторыми друзьями. Те вообще ходили по коридорам с пластиковыми стаканчиками, сплевывая в них на глазах учителей слюну, обильно выделяющуюся от этой гадости. Более того! Они с этими стаканчиками сидели на уроках. Пацан сидит на стуле, а стаканчик стоит на полу у его ног, наполовину полный мутноватой жидкостью. У Дмитрия складывалось впечатление, что на эту привычку обращал внимание только он, полный омерзения. Заставляя их выбрасывать стаканчики, если они заходят к нему на урок или по делам. Остальным, такое впечатление, дела до этого не было.
Но насвай это не наркота. Да, бытовало мнение, что он вызывает никотиновую зависимость. Говорили и писали даже, что и психологическую. Но официально он запрещен не был, а его распространение по закону не преследовалось.
Вот только не насвай был в тех пакетиках. Выглядели те остатки совсем иначе. Похожи были скорее на «план» или «анашу», которую в студенческой молодости Дмитрий повидал. А вот это уже серьезный калибр. И употребление, и, тем более, распространение.
С другой стороны, зачем в школе выбрасывать пустые пакетики? Не легче ли забрать их домой? Можно было бы объяснить это тем, что травку выкуривают, после чего выбрасывают пакеты. Да только накуренного пацана Дмитрий вычислил бы моментально. Да и любой другой учитель тоже заметит изменения в поведении накуренного. Накуриваться в школе и глупо, и опасно. Да и «кайфа» ожидаемого не получишь. А значит, эта версия отпадает. И либо есть другая, которой Дмитрий не видел, либо в пакетиках не травка, а какой-нибудь новомодный спайс. Его действия учитель не знал, ибо никогда не сталкивался. Но часто видел около школы объявления о продаже и номера телефонов. Один раз после того, как снег сошел, распространители обнаглели настолько, что написали телефон крупными белыми буквами на асфальтированной дорожке перед главным входом в школу. Тогда пришлось это срочно затирать…
Но и спайс, насколько он понимал, нужно было курить. И один чёрт, вряд ли его действие не заметно со стороны. Да и с точки зрения закона, что спайс, что план – одно и тоже. Все карается. Разве что спайс попал под запрет совсем недавно, буквально несколько месяцев прошло.
И значит, все-таки, есть другая версия. Что-нибудь наподобие… Пересыпают они его в выпотрошенные от табака сигареты! А полученный «косяк» прячут в пачку. А что? Вполне вероятно. Ведь носить странный пакетик с травкой в кармане боязно, а в пачку с сигаретами никто заглядывать не станет.
Примерно такие мысли были в голове зама недели две назад. Ими он и поделился с пришедшей читать лекции о вреде табака, алкоголя и наркотиков, работницей районного наркодиспансера. Которая, на удивление, не была безразличным бревном «для галочки». Женщина выслушала его внимательно и согласилась с доводами. Предложила попробовать организовать массовое взятие анализов у детей с целью выявления употребляющих алкоголь и наркотики.
В эту идею особо не верила ни она, ни Дмитрий. Очень уж много «законов» на пути данного начинания, много нежелания и самих детей, и некоторых родителей и, что самое страшное, чиновников из департамента образования. А то и кого повыше. Но попробовать было можно, тем более что какие-то мысли на эту тему в кругах медиков высказывались. И даже если у врача не получится этого сделать, Дмитрий-то слух может пустить! А слух, батенька, это тоже не мало. На слух можно поймать неплохую рыбку.
Так и сделали. Женщина вскользь упомянула о таком своем намерении на лекциях, которые читала в актовом зале. «Отбрехалась» от шибко умных старшеклассников, возмущенных влезанием в их личную жизнь. Причем сделала это с изяществом. Сказала, что происходить всё будет сугубо добровольно. Просто тех, кто «не захотел» сдать анализы обобщат в списки и «подадут» в военкоматы и в поликлиники. А военкоматы уже полное право имеют брать соответствующие анализы без разрешения от «личности». Как и поликлиники. Что вы говорите? В крови не будет ничего? Ой, блаженны верующие! Такие наркотики, как спайс или конопля задерживаются в крови до полугода.
В общем, женщина говорила почти правду. Почему было не создать такую систему, Дмитрий не понимал. Наплевать на все права и принудительно брать анализы в школе. Раз в полгода. Начиная с седьмого класса. И ставить на внутришкольный учет тех, кто пьёт или курит. Не говоря уже о наркоманах. Но нет! Эту замечательную задумку в жизнь не пропустит примерно куево-кукуева туча коррумпированных чиновников от образования, медицины, да и правоохренетелей, наверное, тоже. Но, как в рекламе говорилось, «пацаны-то и не знают»!
После этой лекции к Дмитрию, «по дружбе» стали подходить отдельные пацаны, среди которых был и Колян тесно общающийся с кавказцами. Все они волновались, явно намекая, но ничего не говоря прямо. Интересовались, когда же начнет работать комиссия и что им делать. Дмитрий называл всем одну и ту же примерную неделю. И советовал на это время «заболеть».
И вот, когда назначенная неделя наступила, многие из подходивших к нему не пришли в школу. По разным причинам. Кто-то заболел, кто-то уехал на дачу убирать снег, помогая подснежникам, кто-то по другим причинам. А когда они вернулись в школу, то узнали, что медицинской комиссии так и не было, и что теперь не будет вовсе.
А Дмитрий узнал, кто из пацанов балуется легкими наркотиками. А кроме того, смог выявить их общие связи. И, как говориться, «как вы думаете, кто бы это мог быть»?
Все выявленные пацаны имели одну общую связь – с братьями.
Кроме того, только братья и по психологическим признакам, и по реальным фактам годились на роль дилеров. Остальные либо не подходили психологически, либо не имели таких связей и взрослых друзей, либо криминального шлейфа.
Другое дело, что Дмитрий редко встречался в своей практике с таким, чтобы кавказцы занимались продажей наркоты. В основном, на том бытовом уровне, с которым он работал, это были русские асоциальные маргиналы или азиаты. Не Кавказ. Там и гордости больше, и достоинства, и мусульманство опять же. Но местные «товарищи» как раз таки не сильно тяготели и придерживались мусульманских норм и правил. Ну и еще несколько косвенных признаков…
А главным доказательством стали слова одного из пацанов. Он «случайно проговорился» в разговоре с бывшим ментом, указав на одного из братьев. Хотя его имя и сам факт Дмитрий не назвал бы и сотрудникам госнаркоконтроля. Не то что директору! Ах да! Что до директора…
– Татьяна Егоровна! У нас в школе жуют насвай. Но это ерунда, обычный табак. У нас продают легкие наркотики. Или спайс или конопля, а может быть и то, и другое.
– Дмитрий Николаевич, я помню, вы уже это говорили. – Она смотрела безразлично. Если только чуть-чуть недовольно.
– Да, но я всё чаще и чаще встречаю следы. И теперь у меня есть подозреваемые и некоторые доказательства.
После этих слов директриса оживилась.
– Какие доказательства, Дмитрий Николаевич? И на кого вы думаете? – После вопроса, ее лицо замерло, оставив нижнюю губу чуть опущенной и выдвинутой вперед. В каком-то жесте опасения с примесью презрения.
– Скорее всего, это Магомадовы. – Твердо заявил заместитель, предпочитая промолчать о доказательствах, которые по факту были косвенными. Кроме свидетельства проболтавшегося пацана.
Женщина, причмокнув, закрыла рот. Пожевала губами, вытягивая их в трубочку.
– Дмитрий Николаевич, а откуда вы знаете, что это конопля? У нас вон спайс рекламируют перед калиткой, лучше бы об этом позаботились.
– Я не знаю, что это конопля. Может быть, только спайс, но это тоже наркотик.
– Дмитрий Николаевич! Спайс – не наркотик. Его можно купить в каждом ларьке.
– Наркотик, Татьяна Егоровна. Совсем недавно его признали наркотиком.
– Ой, что-то я этого не слышала.
– Можете почитать в интернете. – Пожал плечами Дмитрий.
– Ну хорошо. Расскажу вам. Я вызывала сотрудников наркоконтроля еще до вас. Вы же не думаете, что я этого не знала? Они пришли и сказали мне, что тех, кто его употребляет ставят на учет – это правда. Но продавать его можно, по закону за это ничего сделать не могут. И потом, у нас нет никаких доказательств, а просто так показывать на людей нельзя.
Дмитрий выслушал весь этот бред спокойно. Не трудно было предсказать реакцию гадины.
– Что же, ничего сделать нельзя?
Вопрос был немощным, но твердый и спокойный взгляд доказывал – это лишь маскировка. Причем весьма формальная.
Дмитрий просто не мог не сказать о своих мыслях директору. А вдруг, как говорится?!
Директор же прекрасно понимала, что никаких доказательств у заместителя нет. Она допускала возможность – баба не глупая – что кто-то из пацанов указал Магомадовых. Но! Но они не подтвердят это сотрудникам, о чем уж точно позаботятся сами виновники торжества. А Татьяна Егоровна напишет три замечательные характеристики. Может быть, за отдельную плату, а может быть за то, что уже вложено в её дом где-то за границей. Да еще за страх. Которым кроме неё опутаны почти все дети и учителя.
Кроме того, она понимала, что и сам Дмитрий не начнет самостоятельную игру, имея такие зыбкие карты на руках. Выиграть – не выиграет. А подставится по полной программе. И перед кавказцами с их неслабыми возможностями и перед «родным» департаментом образования, который очень не любит умников, выносящих из избы сор. Конечно, в этом случае достанется и директору, не уследившему за своим сотрудником, но уж она-то просто так с кресла не вылетит. Если не вылетела до сих пор.
Вот тебе и директор…
Эта тварь настолько измазала свою душу в дьявольской саже, настолько погрязла во тьме, что затягивала за собой любого из тех, кто рисковал приблизиться к ней на крюк с гаком.
Зам же стоял лицом к лицу. Смотрел в горящие холодным адским пламенем глаза.
И этот удар был пропущен. Второй удар.
Потому что слишком.
Близко.
И до этого были удары, но их можно было назвать лишь пристрелочными. Так, бойцы кружат друг друга, подёргиваясь, делая обманные выпады, разведывая оборону. Такие пристрелочные удары – это случаи с угрожающим выпрыгнуть в окно Саньком и с той девочкой, которую ударил младший Магомадов.
Первый раз ощущение затягивания в бездну посетило его тогда, когда они вместе разговаривали с Настей. Он тогда испытал настоящий страх от того, что вот сейчас, еще чуть-чуть и девочка будет вышвырнута из школы. Без помощи, без поддержки и совета просто потому, что ее проблемы всего лишь могут повлиять на благополучие директора. Не повлияют точно, а лишь могут повлиять! От того, что он будет молчаливым и беспомощным соучастником этого преступления, этого греха, способного тянуть душу всю жизнь. Но тогда удалось переиграть его, обхитрить, фактически объявив войну.
Кого, его?
Беса…
И вот второй удар. Достигший цели.
Вроде бы всё он сделал правильно. Так как нужно. И вроде бы ничего больше он сделать не может. Но… Но появилась эта мысль! Эта подлая, лицемерная мысль! Плюнуть на неё, выкинуть из головы, забыть!
Ведь нельзя же больше ничего сделать! Или можно?
Можно! Можно или победить, или умереть. В любой настоящей войне. За идеалы, за близких, за светлое будущее. За жизнь.
Или победить, или умереть.
И если битва идёт, то не за шмат сала и не за понюх табака. Это в том случае, можно проиграть и успокоиться, жить дальше. Но за это битва не может идти. Потасовка, распря, грызня, но не битва! В которой есть только один выход. Из двух.
И если ты выбираешь третий, то всё тобой сделанное мгновенно обесценивается, падает до уровня формальных действий.
Это делал? Делал. Это попробовал? Да. Ту возможность предусмотрел? Да. Ну, значит не получилось, извини брат. Вот это и есть – формализм!
Давайте не так! Давайте ну её к лешему эту школу!
Палата!
Белая, в ней несколько больных. Тяжелый запах лекарств, боли и отчаяния.
Лежат на кроватях обречённые. У кого что, но у каждого своё.
И только двое тут – лишние.
Они здоровые, они молодые. Красивые лица, стройные фигуры. Не лежат, сидят. У них не выпадают волосы, все в порядке с сахаром в крови, без перебоев бьются не знающие хирургии сердца.
Они любят друг друга тем широким чувством, которое может убить только быт.
Быт или большое горе. Такое горе, которое приносит это же самое, пожирающее само себя глубокое чувство.
Ведь они сидят по обе стороны от умирающего ребёнка. Держат его за руки, любят его больше обеих своих жизней.
И они не понимают объективности происходящего, не принимают того, что некоторые «духовно развитые» трусы называют «отсутствием добра и зла или природной объективностью». Они не желают слушать трагически опытных эскулапов. Каждый из них готов на всё. Ограбить, отдать жизнь или отобрать чужую. Лишь бы жил ребенок.
И там – настоящий бой! До конца.
А тут, как ни крути, пахнет слизью формализма. Где она появляется, начинает пропадать человек, превращаясь в педорастение.
А ещё эта мысль. Подлая, лицемерная. Она так и не ушла, и жжёт душу алым огоньком.
«Но ведь ничего страшного от «плана» не будет. Покурят пару раз и забудут…»
Именно она – лживая – доказывала то, что удар пропущен, а защита дрогнула.
Всё это происходило несколько недель назад, а облитая грязью душа не успокоилась до сих пор. Недаром, ох недаром говорят в народе: «Увяз коготок – всей птичке пропасть».
Утешаться можно было только одним. Как недавно узнал учитель, тот разговор с директором стал последней каплей в деле перевода старших Магомадовых на экстернат. Или, по-русски, на домашнее «обучение». Теперь оставалось подождать совсем немного.
Дмитрий отвлекся от размышлений, переспросил Тарика:
– Чего говоришь?
– Мне за это что сделать могут?
– Ну, посадить не посадят, но условняк дадут, наверное. Смотря, что ты ей сделаешь. Оно тебе надо? Всю жизнь испортишь.
– Я не могу это просто так оставить! – Тарик очень уверенно покачал головой. Так, что Дмитрий понял – не оставит.
– Мы всё сделаем официально. Она учитель и не имеет права такое говорить. Тем более несколько раз в разных классах, перед многими ребятами. Мы с тобой пойдем к директору и всё ей расскажем, чтобы эту суку уволили на хрен.
– Блин! Дмитрий Николаевич, вы что не понимаете, ей ничего не будет! Нам даже не поверят.
– Как это не будет?! Вообще-то, то что она говорит – это статья в уголовном кодексе! Клевета. Тем более в отношении несовершеннолетнего. Тем более – факт доказанный.
– Да никто не подтвердит!
– Почему? А Гоша?
– Не будут они стучать. Тем более что у Гоши она классным руководителем год была.
– И что? Он типа к ней любовью пропитался?
– Да нет! Но стучать не будет.
– Слышь! Ты не ной. Хватай Гошу в охапку и ко мне на следующей перемене. Просто обсудим все. «Стучать» он не будет! Придурки блин! Это не стукачество!
Начиная со следующей перемены, Дмитрий потратил около часа времени для того, чтобы убедить Гошу и Тарика в том, что задуманное со стукачеством имеет только самые поверхностные схожие черты.
И этот феномен, таких важных в юношеском возрасте вопросов стукачества, списывания и предательства на самом деле был не так прост. По крайней мере, не настолько, как казалось многим, обращающим на него внимание.
Первый раз учитель задумался об этом, слушая выступление одного из приближенных к министру образования чиновников. Речь шла о ЕГЭ со всеми вытекающими из него нечистотами. Чиновник – молодой, «бохгато» и по-деловому одетый успешный парень тридцати трех-тридцати пяти лет – рассуждал о том, что народ, как всегда, подкачал. Им вообще всем и всегда не нравился народ. Либералы в целом отличались такой смачно-снисходительной неприязнью к народу. Иной раз, слушая их выступления и смотря на холеные рожи, казалось, что причиной всему жгучий стыд от того, что и сами они являются его частью. Будто бы хотят смыть с себя этот позор, забыть о таком постыдном факте скорее и навсегда. Но делают это не топорно, глупо, но тонко. Не желая, чтобы со стороны такое их стремление стало заметно. Чтобы кто-то обвинил в этом напрямую, рассмотрев их слабость. Вроде как и не стыдно мне! Ведь если мне стыдно, то это для меня важно. А оно не может быть для меня важно, потому как я не являюсь его частью. Я как бы со стороны на все это смотрю. Вот народ, а вот я. И ничего общего между нами нет. Я просто констатирую ущербность этого. А как не констатировать?
И далее начинается перечисление того, почему, по мнению либерального чиновника, народ у нас никудышний. Обычно всё сводится к тому, что его собственные, либеральные начинания не двигаются с мертвой точки. И виноваты в этом конечно же не они, и не сам чиновник со скудными мозгами. Ну еще бы!
Вот и тот чинуша от образования, которого имел возможность наблюдать Дмитрий во многом винил учителей, родителей и даже школьников. Говорил он примерно так:
«Вы посмотрите на Запад! Вы где-нибудь там найдете культуру, например списывания? Нигде не найдете! Они не дают друг другу списывать. Они просто не понимают этого! Ведь то, что ты написал в тетради, в контрольной работе… это является результатом твоего труда. С какой стати ты должен делиться этими результатами с кем-то, кто не прикладывал к ним никаких усилий? Они хотят быть успешными уже с малых лет, соревнуясь друг с другом. И никто из них не поймет вас, если вы попросите «списать»!
А что у нас? А у нас подавляющее большинство относится к этой проблеме вовсе не как к проблеме. У нас люди… школьники, считают, что это нормально. Когда списываешь ты или списывают у тебя. Это и называется ещё взаимопомощью! Видите ли хорошее, чуть ли не замечательное дело! Надо менять такую установку…»
Он много говорил подобного. И Дмитрий насторожился. Именно поэтому – что насторожился – решил разобраться с этим вопросом подробно. Ведь у нас как получается? Есть некие нормы, которые впитаны «с молоком матери». На деле конечно же никакое молоко тут ни при чем. Это культура, жизненный уклад, по которому жили бесчисленные поколения до тебя и, скорее всего, будут жить и после тебя. Это в русском менталитете «прописаны» совершенно четкие и определенные «коды», на основе которых строится вся общественная жизнь. В чём их «четкость» и «определенность»? Да вот она:
«Своему помоги!»
«Не предавай!»
«Русские не сдаются!»
«Коды» эти можно выражать различными словами, но их смысл от того не изменится. И конечно же их намного больше. Конечно же, они не всесильны и не безусловны. Многое зависит от того, какое воспитание, в каких условиях получил ребенок, в каких условиях происходит их реализация. От состояния общества, уровня патриотизма и так далее и тому подобное. Но они есть!
Когда-то Рене Декарт многое доказывал и выводил, используя в качестве своеобразного инструмента тот факт, что сумма всех углов треугольника равна ста восьмидесяти градусам. При этом он обращал внимание, что нам не ясно, почему дело обстоит так, но совершенно очевидно, что именно так и есть.
Так и в случае с этими «кодами». Называйте их как хотите, но они есть! И их чувствуют если не все, то очень многие люди, погруженные в русскую культуру. И отрицать их наличие всё равно, что отличать факт суммы углов треугольника. Нет, это можно сделать, и в последнее время оно происходит всё чаще и настырнее. Да только говорит это о том, что подобные «дельцы» либо хотят манипулировать «неграмотным быдлом», либо сами являются выходцами из него.
Более умные могут возразить. Мол, история знает примеры, когда подобные «коды» либо полностью уничтожались, либо значительно менялись. И с этим тоже нельзя было не согласиться. Взять хотя бы то изменение, которому подверглась классическая русская семья царского времени и положение женщины в обществе. Но такой пример совсем не означает, что теперь можно брать любой «код», называть его порочным и обвинять народ в том, что он является его носителем. Все зависит от того, куда нас зовут реформаторы. Или «реформаторы».
Коммунисты звали народ к развитию, к восхождению. И это было и есть очевидно. Ведь раскрепощение женщины, выведение её из-под гнета, давало молодой советской стране очень многое. Начиная с экономической составляющей – женщина массово смогла учиться, работать, лечить и учить, быть инженером и ученым. И заканчивая метафизическими позициями. Ведь если мы хотим справедливого общества без всякого фундаментального неравенства, а женщина – человек, то она должна иметь такие же права, как мужчина, со своим набором обязанностей. Потому что если женщина не имеет таких, как и мужчина прав по факту своего пола, то она и человеком таким же считаться не может. А подобное неравенство и является фундаментальным и непреодолимым. И если оно присутствует в выстраиваемой культуре изначально, то разве можно говорить о «справедливом обществе», где «человек человеку друг, товарищ и брат»?
Если кому-то подобное умопостроение «колет», то можно посмотреть на быт, до сих пор присутствующий во многих странах. Чтобы далеко не ходить, можно взять кавказскую или азиатскую глубинку. Где женщина, по факту самого быта, не имеет даже права голоса и занимает промежуточное положение между человеком и домашним животным. Взять такой пример и посмотреть, насколько далеко в своем развитии отстает подобное общество от любого вступившего в эпоху модерна.
Тут, опять же, могут возразить, что нынешнее состояние общества таково, что и не знаешь, что лучше: кавказское и азиатское положение женщины или, например, европейское или русское.
Но, во-первых, то что происходит сейчас в Европе и России очень сложно назвать модерном. Это уже постмодерн со всеми вытекающими нечистотами. И есть мнение, что общество сознательно толкается в этом направлении.
А во-вторых, в одну реку дважды не войдешь. Будучи на островке модерна и понимая, что тебя тащат в постмодерн, нельзя вернуться на оставшийся позади берег традиционного общества. Вернее попытаться-то можно, но вернешься ты в лучшем случае в контрмодерн. В такой, который уже сейчас беременеет различными «запрещенными в России» террористическими организациями, крайне суровыми нравами и чудовищным закрепощением человека.
Так вот, коммунисты страстно желали развития общества. И удаляли только такие культурные коды из сознания народа, которые очевидным образом развитию мешали. В этом у них парадоксальным образом намного больше сходства с Петром Первым, чем у Ельцина.
А современные либералы развития общества не хотят. Впадать в доказательства желания нет, но для констатации данного факта достаточно оглянуться на последние двадцать лет.
И потом. Извините, но «код» «женщина должна подчиняться мужчине» явным образом отрицает развитие. А «код» «своему помоги» столь же явным образом помогает обществу выжить в трудных ситуациях. А значит, способствует развитию. И с чего бы мы должны о нем забывать?
Так что смотрел Дмитрий на чинушу, слушал его речи и презрительно усмехался, мечтая добраться до глотки, пропускающей дарящий возможность жизни воздух.
Призыв к школьникам и родителям не давать списывать явным образом конфликтовал с установкой «Своему помоги!».
Но тут имелась и другая сторона. Куда же без неё, мир не однобок!
Антон Семенович Макаренко умудрился построить в своей коммуне общество значительно раскрепощенного Человека. Не в том смысле, что каждый человек мог там без стеснения пердеть или рыгать «на людях», подобно нынешним школьникам. А в том, что была создана атмосфера подлинной коллективности, где чувство «плеча» помогало жить. Где никто не ощущал себя брошенным, где существовала масса возможностей развивать свои таланты, умения и желания через полезность для своих товарищей и их признание. Где не было борьбы за деньги, за кусок хлеба или квартиру – всего того, что так портит людей.
В том обществе ребята понимали, зачем и для чего они получают знания. Поэтому в книгах Макаренко нельзя найти ни одного слова о проблеме списывания. Скорее всего, такой проблемы не было вовсе. Но нам нужно допустить, что она была! Нужно для того, чтобы ответить себе на вопрос: хорошо это или плохо, полезно или вредно? Пусть она была! Пусть были такие, которые желали списывать и пусть даже, что было их не менее половины.
Представим себе, что такой непонимающий истинного значения знания лентяй просит списать у отличника. Отличник отказывает. Но отказав, он предлагает после уроков свою помощь в объяснении тех моментов, которые вызывают трудности. И не только он один. К такой работе готовы подключиться все понимающие ребята! А учитель в этой ситуации не находится под гнетом необходимости рисовать оценки или отчитываться перед современным «Наробразом». Единственная его заинтересованность в том, чтобы максимальное количество ребят поняло урок.
Эта ситуация для большинства современных людей покажется фантастической, но так было. И в ней почти не имелось места жаргонизму «стукач». Его могли употреблять только те воспитанники, которые только поступали в колонию. Которые еще не окунулись в новый, удивительный для себя мир Раскрепощенного Человека.
Говоря просто, стукач возможен там, где истинные цели не совпадают с декларированными. А ведущие и ведомые к цели не являются единым коллективом. В противном случае никаких стукачей быть не может.
Именно поэтому в современной школе для них было специальное, почетное место. Потому что государство и школа, не хотели научить. Не хотели выпустить в жизнь «всесторонне развитую личность». Они лишь «предоставляли образовательные услуги», рисовали оценки, подводили статистическую отчетность, совершенно не думая о ребенке.
Пока еще никто не называл вещи прямо. Никто не говорил: «Мы не хотим учить детей. Нам не нужны образованные люди. Образование, в лучшем случае, их собственное дело». Так не говорил никто, но и имеющаяся полемика была крайне близка к подобному. И дети прекрасно понимали, что школа и государство представляли в лучшем случае безразличную сторону. А то и откровенно враждебную, например, ожидающую денег за диплом, подарков за отношение к ребенку или «пилящую» бюджет в «конкурентных процедурах».
И вот в таких условиях сдача своего являлась не чем иным, как стукачеством! Так говорил «код» «Своему помоги!». Но и информатичка не была своей.
Нельзя сказать, что Гоша и Тарик этого не понимали. Нет, они конечно не мыслили подобными категориями, примерами и даже словами. Но они отчетливо и очень живо, пожалуй даже живее взрослых, чувствовали и переживали это понимание. Дмитрию только оставалось перевести на доступный для них язык их собственное ощущение и дело было сделано. Оба согласились идти с имеющейся проблемой к директору. Только вот Дмитрий побывал у Твари первым, без ребят.
Он рассказал ей о том, что произошло. Рассказал о том, как классифицирует случившееся уголовный кодекс Российской Федерации. О том, что может случиться, если они проигнорируют данную проблему и предоставят ее решение самому Тарику.
Он не надеялся на человеческое понимание той, которая давно потеряла человеческий облик. Но рассчитывал загнать её в угол, заставить действовать так, как нужно ему. Рассчитывал на то, что она очень боится проблем, а Тарик действительно мог создать их.
Через полчаса после разговора «с глазу на глаз», учитель входил в директорский кабинет с двумя пацанами. Сели за стол.
– Так, ну что? Рассказывай. – Обратилась Татьяна Егоровна к Тарику.
Парень растерялся. Он знал, что Дмитрий Николаевич уже всё рассказал и не ожидал такого вопроса. Улыбнулся растерянно.
– А что рассказывать?
– Ты хочешь сказать, что Светлана Александровна так про тебя сказала?
– Ну да! – Тарик, как делал это очень часто, улыбался во все лицо. Он вообще был улыбчивым, симпатичным парнем.
– Ну и что?
– Как ну и что? – Улыбка еще не успела сползти с лица, но глаза похолодели. – Почему она так говорит? «Чуркой» называет! Откуда она что знает? Я с наркотиками вообще никогда не связывался!
– Ну хорошо, хорошо! Успокойся. А скажи мне, откуда ты узнал? – Мягко улыбаясь, прошипела хитрая. Переводя взгляд с чернявого парня на русоволосого.
Тарик сразу не ответил, собираясь с мыслями. А Гоша быстро отвел взгляд, склонив голову к столу. Только Дмитрий смотрел на Тварь не мигая, приоткрыв рот.
– Мне Гоша сказал.
– Гоша… Ну и что, ты думаешь, что это поступок друга, мужчины?
Тарик не отвечал.
– А я вот думаю, что друг не должен был передавать тебе обидные слова. Он должен был сам подойти к учителю и сказать, что она говорит неправду. – Она замолчала, улыбнулась своей искусственной улыбкой. Добавила: – Ыы!
Помолчала. Посмотрела на прожигающего взглядом столешницу Гошу.
– Гоша, как у вас называется то, что ты сделал?
Она прекрасно знала детей. Знала их язык, их жизнь. Знала то, что им дорого и то, что для них постыдно. Дмитрий не сомневался, что речь идет о «стукачестве». Как не сомневался он и в том, что после их разговора Гоша не согласится с Тварью. Вот только беда, что обосновать свою обновленную уверенность он не сможет. Да и не стал бы, если бы мог. Просто потому, что у него ещё нет привычки биться за себя в любой ситуации, но есть ложная скромность: «Передо мной директор».
– Чего ты добился? – Продолжила Татьяна Егоровна, не дождавшись ответа. Улыбалась она почти так же часто, как обычно Тарик. С той лишь разницей, что пацан не улыбнулся ни разу с тех пор, пока первая улыбка стекла с его лица. – Тарик злится. Может испортить себе жизнь, если сам пойдёт разбираться. Ты передал ему чужие слова, поступив не как друг. Ведь ты же не заступился за него сразу? – Она улыбнулась еще шире, демонстративно не глядя на заместителя. – В итоге чьи-то глупые слова так портят всем жизнь.
Бред! Вздор! Абсурд и ересь! Но какие искусные абсурд и ересь! В учителе кипела ярость и ненависть, но даже они не затмевали восхищения. Тем, как ловко Тварь переворачивала с ног на голову людские ценности.
– Татьяна Егоровна! Слова глупые, вы правы. Да только вот они не «чьи-то», а учителя. Который не может себе позволить так говорить.
А что, спорить с ней? Объяснять давно продавшейся Чёрту Твари смысл людских ценностей? Да она знала его прекрасно. И прекрасно зная, продала.
– Дмитрий Николаевич! – Проявила Татьяна Егоровна не свойственную ей твердость. – Мы с вами уже поговорили.
Они смотрели друг другу в глаза не мигая. Секунд пять. Сидеть так и дальше, ожидая пока Тварь отведет свой взгляд, было глупо. Дмитрий коротко кивнул. Приподнял стул и стремительно, но тихо встал.
– Пойдем пацаны!
Ребята встали вслед за ним. Не смотря друг на друга, вышли в коридор, сопровождаемые немым любопытством секретарши.
Откуда их подавленность? На чем она основана? Пацаны грустят от того, что поверили словам директора? Ой ли! Не смешите мои носки, как говорят в Одессе.
Вот они – идут подавленные, чуть ли не шаркая ногами и тщательно рассматривая пол. С опущенными плечами, ссутуленной спиной.
Не в её словах дело. Совсем не в них…
Так идут побежденные!
Поймав эту мысль, Дмитрий моментально выпрямился, «словив» привычную осанку и подняв голову. Вышел чуть вперед, перед пацанами и скомандовал:
– Пойдём!
Вскоре они подошли к дальней лестнице, остановились в её закутке, где легче было поговорить без посторонних ушей и глаз.
– Для начала я перед вами извиняюсь. Извините пацаны!
– Да за что, Дмитрий Николаевич… – Начал было Тарик, но умолк, перебитый учителем.
– За то, что вас вместе со мной избили. Как в драке, дали нам по щам. Но только за это!
Он замолчал, осматривая почему-то засветившиеся пока еще скрытыми улыбками лица. Да и самому ему захотелось улыбнуться.
– Послушайте и запомните. У вас по жизни должен быть стержень вместо позвоночника. Стальной. Из ваших убеждений, принципов, из вашей Правды. И вот это Свое вы никому не должны позволять топтать. В этот раз Моё требовало пойти туда, в эту драку. Я не рассчитывал победить, но должен был драться. И повёл вас за собой. Да, нам дали по морде. Но мы сделали то, что должны были. А эту тварь запомните. Пусть будет, как пример того, во что никогда нельзя превращаться. Как, знаете, в песне поется… «Если я стану одним из них, вышибу себе мозги сразу из всех калибров!» А с информатичкой мы еще разберемся, обещаю. Я что-нибудь придумаю. Но сам ты к ней не лезь! – Дмитрий посмотрел на Тарика.
После этих слов на лицах засветились улыбки, а значит на душах – легкость. Пожав друг другу руки, они разошлись.
Апрель выдался теплым, по-весеннему ласковым. И хотя Москва практически полностью исключала возможность появления ручьев, отсутствие этого весеннего атрибута не омрачало общего настроения. Те остатки снега, которые не вычистил, не «вылизал» «дворник маленький таджик» растаяли очень быстро. А вездесущие суховеи так же быстро высушили те клочки почвы, которые остались не закатанными под асфальт. Более того, уже стали появляться пылевые поветрия, швырявшие в лицо прохожим горстки песчинок.
Радовала глаз недавно появившаяся зеленая поросль, еще свежая, не присыпанная мутно-белёсой пеленой, но одновременно с этим огорчал мелкий мусор, скрытый до того под снегом.
По мере того, как сохло все за окном, становилось все более нежелательным держать его открытым. И это несмотря на то, что весеннее солнце в моменты своего пика пригревало весьма ощутимо. Пыль от движения сотен тысяч, если не миллионов колес, трамбующих Кутузовский проспект, запросто поднималась на уровень четвертого этажа, где располагался кабинет заместителя директора по безопасности. Буквально за час-полтора отсутствия учителя за своим рабочим столом, на нем оседал видимый пыльный осадок. Не говоря уже о большем времени.
Поэтому окно приходилось держать закрытым, что в сочетании с солнечной стороной и ритмом той беготни по этажам, которой жил Дмитрий, доставляло понятные неприятности.
Зайдя в кабинет, Дмитрий прикрыл дверь, ухватил пальцами рубаху ближе к вороту и потряс ткань, принудительно приводя воздух в движение. Но затянутый на шее галстук сводил на нет все усилия. Пришлось ослабить и его, расстегнуть верхнюю пуговицу. Только после этого разгоряченная кожа почувствовала прохладу.
Не спеша «упаковываться», Дмитрий стал ковыряться в файлах ноутбука. Нужно было подготовить статистический ответ в одно из многочисленных ведомств, которым вечно должна школа. Через пятнадцать минут спокойной работы – удивительно, но за это время никто не вошел и не отвлек – бумага была готова. Оставалась подпись директора и дело сделано.
Встав со стула, приведя в порядок внешний вид, учитель схватил бумагу и поспешил на первый этаж, где его и ждал неприятный сюрприз.
Едва спустившись с лестницы и выйдя из-за угла, Дмитрий заметил знакомых по рассказам бородатых крепышей. Они стояли у ближайшего к директорскому кабинету окна, и весь их внешний вид говорил о скрытой силе и опасности для окружающих.
Во-первых, поза. Они не подпирали стены, не сидели на лавочках, не закидывали ногу на ногу. Стояли в таком положении, которое позволяло моментально отскочить в сторону, не теряя на подготовку бесценных секунд.
Во-вторых, внешний вид. Не было и в помине никаких гламурных и стильных рюшечек, рубашечек и штанишек. Никаких пикантных рваных дыр на ногах. Никаких татуировок на крепких волосатых руках, скрытых материей свободных футболок лишь до локтя. Одежда оптимально пригодная и удобная для выполнения физических упражнений.
Бороды. Густые постриженные бороды, закрывающие переднюю часть шеи. И сумки. Напоминающие деловые «барсетки» торгашей формой, но отличающиеся от них размером. Сумки висели не просто на плече, как у всех остальных. Лямка перекинута через плечо и шею и имеет необычную длину. Такую, которая позволяет самой сумке висеть на уровне «солнечного сплетения». В целом все эти детали сильно напоминали висящий на груди солдата автомат. А учитывая рассказы о том, что телохранители главы семьи Магомадовых до этого приходили в школу с автоматами, не сложно было сделать вывод о содержимом сумок этих суровых бородатых горцев. Тем более что их крепкие руки лежали на коричневых кожаных сумках так, что видна была специфическая привычка.
Но кроме всего этого, оставались еще глаза. Глаза не праздно шатающихся зевак, а холодные, сконцентрированные на выполнении задачи горные озера. Глаза ощупывали с ног до головы каждого, кто попадал в поле видимости.
Дмитрий видел, как они ощупали всю его фигуру, как настороженно вернулись в коридор взглядов, но расслабились, когда зашедшие в центральные двери старшие братья Магомадовы улыбнулись ему.
– Здорово Дмитрий! – Громко, по-хозяйски развязно сказал Андарбек.
Его интонации совершенно не понравились учителю, но долго разговаривать он не собирался. О чем? Горцы не появлялись в школе уже больше двух недель. Честно говоря, Дмитрий успел привыкнуть к отсутствию нервного напряжения, которое неизменно сопровождало его, пока они учились в стенах здания.
Состоялось рукопожатие, после которого замдиректора собирался пройти дальше, но Андарбек не отпускал его руку, ухватив её после старшего брата. Это чувствовалось. Поэтому и Дмитрий не спешил её вырывать, не желая чтобы этот жест был истолкован им, как слабость. На самом деле ситуация и без того была совсем не в его пользу. Инициативу взял наглый пацан, видя за собой подобное право. А это значило, что ни о каком настоящем уважении к Дмитрию речи идти не может. Скорее всего, он озлобился окончательно после того, как излил учителю свою душу. Так часто бывает, когда человек слаб душой. Те люди, которые делают ему добро, становятся ненавистны или неприятны. Они как бы напоминают своим присутствием о слабости, становятся невольными её свидетелями. Не зря говорится в народе, что «от добра добра не ищут».
– Как дела Дмитрий?
– Нормально. – Стараясь не выдать своего раздражения, улыбаясь так же, как и его собеседник, ответил учитель. Их руки при этом уже перестали покачиваться и замерли в нижней точке, сцепленные ладонями. Этот жест на уровне животного чутья говорил о том, что ситуация накаляется. Плюс к нему еще и повисшая пауза.
Дмитрию показалось, что горец ждет от него проявления слабости. Ждёт, когда он начнет вырывать свою руку для того, чтобы насладиться моментом собственной значимости. Так оно было или нет – точно сказать было нельзя. Но, вполне возможно, если бы всё произошло так, как было задумано агрессором, дальнейшего разговора бы не произошло. Как бы там ни было, но Дмитрий не дёргался, предпочитая поединок воли и выдержки.
– Слушай, до меня тут дошли слухи… – Все-таки надумал продолжать Андарбек, давя с акцентом произносимыми словами. – Что ты директору говоришь, как будто это мы тут наркотик… травку продаем. А?
Казалось ли или на самом деле сдавливающие друг друга ладони чуть усилили обоюдное давление? Однозначно то, что они стали потеть – сказалось общее нервное напряжение и почти жаркий ветерок из открытых дверей.
Дмитрий смотрел прямо, не отводя взгляда. Мгновенно в голове пронеслась уйма мыслей. Стало понятно, что Тварь его сдала. Что, скорее всего, именно с этим связан приезд главы Магомадовых в школу. Да и напряженно заинтересованные взгляды телохранителей теперь получали определенное обоснование. Хотя, может быть, это у страха глаза велики?
– Это он меня сейчас стукачом назвал? – Дмитрий прекратил дуэль взглядов, первым отвернувшись и посмотрев на Батырбека с улыбкой. Тот тон и тембр, с которым была сказана фраза, та мимика, которая её сопровождала – всё это передавало очень сложный эмоциональный комплекс. Дмитрий давал понять, что не собирается прогибаться, что знает об их «грешке» и не боится, что готов идти до конца и, вместе с тем, презрительно относится к случившемуся.
Батырбек сдавленно засмеялся, быстро и с опаской взглянув на брата. Этот его взгляд лучше любых доводов говорил о том, кто из них главный. Но, вопреки его опасениям, как их видел Дмитрий, брат не вспылил. Наоборот, он поддался встречному напору и дал слабину, отпустив руку.
О том, насколько неожиданно это было для него самого, можно было судить по тому, как он спохватился. Дмитрий только собрался отвернуться от кавказца, только возвращал руку в её нормальное положение, как он уже опомнился. Резко дернувшись, ухватил руку учителя за запястье. Но продолжать прежнюю тему не стал.
– А где мой кубок?
А вот эти нотки в его голосе Дмитрию уже нравились. Никакого лицемерного прикрытия в виде улыбок и расшаркиваний. Парень злился. Скорее всего из-за того, что оказался слабее, прекрасно это понимая. Но если так, если он проиграл в мыслях, то на более низком уровне физического столкновения проиграет и подавно.
Дмитрий усмехнулся, глядя на захват. Посмотрел в лицо Батырбеку.
Кубок у него просила заместитель директора по воспитательной работе ещё перед началом зимы. Он был нужен для липового участия в каком-то липовом конкурсе. Да и сама заместитель тоже была липовой. Она уже давно не занималась тем делом, которое на самом деле было нужно детям. И прекрасно понимала это, неоднократно жалуясь Дмитрию на бессмысленность и вредоносность всего происходящего, обещая уволиться.
Вот и уволилась. А Дмитрию теперь предстояло возвращать кубки горцу.
Кстати, были подозрения, что и кубки тоже были липовые. Потому что в наше время почти все продается и покупается, потому что Батырбек был таким, каким он был. Потому что хоть и был он здоровым, но спортивной, по-настоящему опасной силы в нем не чувствовалось. Он и на верхние этажи поднимался с сильной одышкой. Потому что настоящие профессионалы – телохранители его отца – смотрели на него весьма специфически, что было заметно со стороны. И еще много «потому что».
– Кубок наверху, в моем кабинете. Там открыто и сидит Елена Александровна. Зайди и возьми.
После этих слов Дмитрий легко, даже играючи, провернул свое предплечье в сторону большого пальца Батырбека, освобождаясь от захвата. И зашагал к кабинету директора.
– Ну принеси ты! – С обидой, отчаянием и даже просьбой в голосе бросил Батырбек в спину.
В этот момент он напомнил Дмитрию маленького капризного ребенка. Чуть повернув голову и улыбнувшись, он ответил:
– Нет! Это же не мне нужно! Давай-давай, ты же спортсмен, тебе по лестнице подняться – раз плюнуть. – И скрылся за очередным поворотом, который обеспечивало округлое, выступающее отделение раздевалки.
Охранники проводили внимательными взглядами заходящего к директору зама.
Дмитрий оставил бумагу Саше, объяснив, что это и для чего там нужна гербовая печать. После этого вошел в «деловую» часть директорских апартаментов.
Он не собирался помогать Твари, страстно желал продемонстрировать, что всё понимает и ничего не боится.
– Здравствуйте! – С достоинством кивнул головой развалившемуся на мягком диване горцу.
Тот с любопытством оглядел вошедшего. В короткую паузу каждым из них решался вопрос о рукопожатии. Но никто так и не захотел первым подать руки.
– Здравствуйте! – С еще большим, чем у сына акцентом произнес отец.
– Татьяна Егоровна, всё в порядке? – Дмитрий посмотрел на Тварь так, будто вот сейчас же был готов вступить в битву, если оно окажется «не в порядке».
– Да-да, Дмитрий Николаевич! Спасибо! – Поспешила с елейным ответом собеседница.
В свой кабинет учитель поднимался, вспоминая заинтересованно-уважительный взгляд кавказца. Уж, наверное, поведение учителя кардинально отличалось от того, с чем он привык сталкиваться!
Если Вы заметили "смешную" или очень глупую ошибку, то пишите. Я не претендую на звание учителя словесности и даже на звание шибко грамотного писаки, – не обижусь. Большое спасибо за помощь!
Содержание:
Первая глава: 1 часть, 2 часть, 3 часть, 4 часть, 5 часть
Вторая глава: 1 часть , 2 часть, 3 часть, 4 часть, 5 часть, 6 часть, 7 часть, 8 часть, 9 часть, 10 часть, 11 часть, 12 часть, 13 часть, 14 часть, 15 часть, 16 часть, 17 часть, 18 часть, 19 часть, 20 часть, 21 часть, 22 часть, 23 часть, 24 часть, 25 часть, 26 часть, перед Вами 27 часть, 28 часть.
Все в одной подборке – тут.
