Представляем вниманию читателей статью Е.В. Келпша, автобиографические очерки которого ранее мы уже публиковали . Материал, касающийся сложного и во многом трагического периода нашей истории, написан специально для канала "Молодость в сапогах". Коллектив канала так или иначе, но причастен к созданию "щита Родины" - боевой техники ВС СССР (ракетной, авиационной и др.), так что от слова "конверсия" нас откровенно корежит, однако мы не экономисты, "академиев не кончали" и не можем объективно судить об уместности решения "разделать" танки на металлолом. Утилизация устаревающей боевой техники это проблема и ее надо было решать. В любом случае историю своей страны, своей армии надо знать в изложении профессионалов и честных, преданных до конца своей стране офицеров, а не "прогрессивных журналистов" и зарубежных правозащитников.
По статистическим данным Министерства Обороны СССР, на 1 января 1990 года в строю имелось 63 900 танков, 76 520 боевых машин пехоты и бронетранспортеров различных типов и модификаций. Большая часть этого парка находилась на базах длительного хранения, в состоянии консервации.
Тем не менее, для содержания этой стальной армады требовался обученный личный состав, горюче-смазочные материалы, места хранения, расходные материалы и ЗиП. Периодически бронетанковую технику ДХ надо было расконсервировать, обслуживать, запускать двигатели, проворачивать механизмы.
Головная боль, связанная с явно избыточным количеством бронетехники, возникла у руководства ВС СССР еще в середине 80-х. Помните такой термин: «конверсия»? В рамках этой самой конверсии на танковой базе пытались делать «мирные» машины. Частично удалось, танковые базы применялись для создания пожарных машин, работающих в условиях бездорожья, аварийных тягачей для тех же условий, платформ для размещения оборудования аварийно-спасательных служб (МЧС тогда ещё не было).
Но для этого нужны были сотни единиц техники, а тут – десятки тысяч...
В общем, возникшие 7-го мая 1992-го года Вооруженные Силы Российской Федерации и экономика страны в целом получили замечательное наследство.
И несмотря на то, что часть парка распихали по республикам СНГ, основная нагрузка упала на плечи нашего народа. Переделывать танки и БМП в гражданские машины оказалось дорого и бесперспективно: эти «зверюги» предназначены крушить и громить, они обладают огромной, с точки зрения экономики, прожорливостью и имеют ограниченный моторесурс – 500 моточасов, потом ремонт. И как ни страдали правоверные танколюбы, как ни причитали об утрате наступательного потенциала, решение руководителей страны и армии было единственно верным (что для персонального состава руководителей того времени надо признать удивительным), итак – резать.
В металлолом всю эту гордость и красу, ставшую обузой. А как в металлолом? Танк, БМП, БТР целиком в печь не закатишь. Попробовали резать обычным путем, автогеном. Не тут-то было. Броня-то крепка, вот и получилось, что разделка корпуса танка в металлургический габарит традиционным способом обходилась дороже, чем стоимость этого металлолома. А надо сказать, что в 1992 году у руля молодых Вооруженных Сил совсем юной Республики встали достаточно своеобразные люди. Каждый смотрел на свою подведомственную часть, как на собственную «поляну», и к взаимодействию с коллегами-конкурентами не стремился.
Но тут, как говорится, назрело… Или приперло – это кому как больше нравится. Короче, собрались начальники родов войск – ГБТУ, ГРАУ, НИВ МО РФ, и выяснили товарищи генералы, что проблемы у них похожие. ГБТУ не знает, куда девать бронетехнику, у артиллеристов в арсеналах скопились миллионы подлежащих уничтожению снарядов, у начальника инженерных войск на складах – сотни тысяч несвежих противотанковых мин. Нет, конечно, пытались эти проблемы решать конверсионным способом и с помощью передовых технологий. Например, изымать из корпусов мин и снарядов ВВ и перерабатывать его в аммиачные удобрения. И продавать за рубеж. Даже линию такую заказали, но почему-то в Великобритании, британцу афганского происхождения. Помню, что звали его Джефф, а дальше забыл. Я в составе рабочей группы специалистов присутствовал на некоторых раундах этих переговоров. В общем, чуть было не договорились, но начальник ГРАУ Ситнов А.П. на финишной прямой почему-то включил реверс. И, наверное, хорошо. Потому что представить жутко, сколько отравы мы могли наковырять, и при этом потерять и рассыпать.
Тут на помощь инженерные войска пришли, не даром же сплав науки и отваги. Специалисты УНИВ МО России предложили: а давайте совместим полезное с приятным, и резать танки в габарит будем взрывным способом, одновременно утилизируя ненужные боеприпасы? Всё гениальное просто. На том и порешили. Но гладко-то всё, как известно, на бумаге, а как осуществить это на практике? И где? И сколько снарядов/мин нужно на один танк/БМП/БТР? С местом определились быстро – в/ч 93268, Отдельный Инженерный Испытательный Полигон УНИВ МО РФ, Карельский перешеек. Остальное устанавливали методом проб и ошибок. А ваш покорный слуга в это время как раз там и служил в должности научного сотрудника Лаборатории инженерных боеприпасов, в звании аж старшего лейтенанта. Как старлей в 24 года на майорскую должность попал? Учился хорошо. У жизни и старших товарищей. Так вот, поставили нам вот такую инженерную задачу государственной важности, и начали мы её добросовестно выполнять.
Надо сказать, что время-то было, мягко говоря, смутное. Личного состава в батальоне обеспечения осталось только на наряды, караул да водители с кочегарами ещё. Все хлопоты по организации взрывных работ легли на плечи офицеров нашей лаборатории, а было нас целых 5 человек, пенсионер-подполковник, обиженный бездельник-майор и наша троица: начальник Женя Зубков, капитан, майор – афганец Юра Фроленков и я, дерзкий юноша. Трудились мы ударно, с рассвета до рассвета, благо, ночи белые и здоровья было много. Выглядело это дело так: с танкоремонтных заводов на танковозах привозили корпуса машин, с демонтированным вооружением, двигателями, приборами и снятыми гусеницами. Размещали их на подрывной площадке, в карьере. Внутри корпуса подвешивали вдоль бортов по 8 противотанковых мин или по 16 осколочно-фугасных снарядов калибра 122 или 152 мм, соединяли их между собой детонирующим шнуром во взрывную сеть. Тщательно затыкали все отверстия в корпусе, а у бронемашин корпус герметичный, главное, нижний люк у танка закрыть правильно и вентиляционные отверстия. Выводили концевик ДШ наружу, делали «боевик», подсоединяли электродетонатор. Заполняли корпус водой под самые люки, бежали в блиндаж, концы проводов в клеммы КПМ-3, ручку в гнездо, покрутили, индикаторы засветились – огонь.
Корпус бронемашины аккуратно раскладывался на бронелисты: бортовые, верхний, задний и т.д… Башня улетала метров на 100, её потом добивали. Листы брони резали в габарит подлежащими утилизации инженерными зарядами – еще со времен ВОВ запасы были. Удлиненный заряд инициировали с 2-х концов сразу, получалась встречная волна очень эффективно. Так нарезали мы за рабочий день до 8-10 корпусов, в зависимости от состояния машины. Подрывать начинали с 8 утра, и рвали до 19-20 часов вечера. Весь городок на ушах стоял всё лето, грохотали на славу. Опытным путем установили, сколько надо боеприпасов, сколько ДШ, сколько времени на один корпус. Данные обобщили, передали в Управление, в Москву, и к процессу разделки бронекорпусов взрывным способом подключились и другие полигоны. Я получил огромную практику в организации и проведении взрывных работ, но до конца эпопеи – материального поощрения личного состава, не дошёл: Б.В. Громов стал первым заместителем Министра обороны и, по старой афганской дружбе с моим Отцом, направил меня в ЗГВ. Но это уже совершенно другая история...
