— Вика, квартиру я решила завещать твоему брату, ему нужнее. И скажи Диме, пусть приедет на дачу, ремонт сделает.
Вика прямо поперхнулась от неожиданности. Вот так сюрприз с утра пораньше! И это вместо «здравствуй, дочка, как дела»?
— Мам, ты что, с дуба рухнула? — возмутилась она, крепче прижимая трубку к уху. — Максиму? Почему это ему нужнее? А я, значит, в сарае жить должна?
На том конце провода мать тяжело вздохнула. Вике прямо представилось, как она закатывает глаза и качает головой — мол, несмышленая ты у меня, доченька.
— Вика, ну сама подумай, — терпеливо начала мать. — В каком сарае, господь с тобой! Вы с Димой и так хорошо устроились. Чего вам еще надо? А у Максима, глядишь, семья скоро будет, дети пойдут.
У Вики от возмущения даже в глазах потемнело. Ничего себе заявочка! То есть брат у нас теперь главный наследник, а она так, погулять вышла? Удобно устроился, ничего не скажешь!
— Максим бизнес свой тащил, в лепешку расшибался, — продолжала между тем мать. — Ему поддержка нужна. А у вас и так все есть, живете — не тужите. Мне бы такого мужа когда-то, как твой Дима!
Вика скрипнула зубами. Ну да, конечно. У них с мужем все замечательно. Дима — владелец крупной строительной фирмы, дела идут в гору. Живут они в трехкомнатной квартире в центре, отдыхают за границей.
Но ведь и Вика не на помойке себя нашла! Институт, между прочим, с отличием окончила. На работу хорошую устроилась, карьеру делала. Это потом уже они решили, что незачем ей надрываться. Дима и один семью обеспечит, а Викино дело — дом, уют.
И что же теперь получается? Брату — квартира, почет и уважение. А ей — дырка от бублика и крепкое мужнино плечо? Где справедливость, спрашивается?
— Мам, ну хватит уже, — не выдержала Вика. — Что ты из меня бездельницу-то делаешь? Я, может, тоже пашу, как лошадь. Дом, готовка, стирка — думаешь, это легко?
— Будет тебе! — фыркнула мать. — Можно подумать, ты там надрываешься. А Дима твой пусть и тещу не забывает. Вон, на дачу бы съездил, крышу подлатал, строитель. Сколько можно уже просить?
Вика задохнулась от гнева. Ну все, приехали. Теперь еще и мужа ее в оборот взяли! Мало того, что наследства лишают, так еще и Димку в батраки записывают!
Она хотела уже высказать матери все, что думает по этому поводу, но та вдруг засобиралась:
— Ладно, Вик, мне бежать надо. Ты там Диме передай, что я сказала. И сама подумай хорошенько. Квартира Максиму нужнее, тут и говорить не о чем. Все, давай, целую.
И отключилась. А Вика так и осталась стоять с трубкой в руках, кипя от негодования. Вот так, значит? Вот такой у них теперь семейный раскладец?
Она в сердцах швырнула телефон на диван и принялась мерить шагами комнату. В голове крутились обрывки недавнего разговора. Квартира, наследство, брат, теща…
Господи, да что ж это делается-то? Всю жизнь была любимой дочкой, маминой принцессой. А теперь — здрасьте-приехали! — на обочину спихивают. И кто? Родная мать!
Стоп. Вика вдруг застыла посреди гостиной. А ведь, пожалуй, не все еще потеряно. Надо просто хорошенько все обдумать и правильно разыграть карты. В конце концов, не вчера родилась.
Для начала нужно переговорить с Димой. Уж он-то точно на ее стороне будет. Не позволит любимую жену в обиду дать. А там, глядишь, и с матерью по-человечески побеседует, вправит ей мозги.
Опять же, с Максимом надо бы встретиться, прощупать почву. Может, еще и решит от наследства отказаться. Или на компромисс пойдет. Поделить квартиру, к примеру, или выкупить Викину долю.
В общем, вариантов масса. Это мать зря надеется Вику списать. Не на ту напала, не выйдет. Будет еще любимая дочка у нее квартиру клянчить, ноги целовать…
Вика довольно усмехнулась своим мыслям и потянулась за телефоном. Пора действовать. Сейчас она быстренько перезвонит Диме, обрисует ситуацию. А вечером уже и с братцем можно будет увидеться, чтобы планы строить.
Муж откликнулся почти сразу, будто только и ждал ее звонка.
— Дим, ты представляешь? — выпалила Вика вместо приветствия. — Мать удумала квартиру Максиму завещать! Нет, ты прикинь!
На том конце провода повисла пауза. Потом Дима осторожно поинтересовался:
— А в чем, собственно, проблема? Ну, завещает и завещает. Тебе-то что?
У Вики аж дыхание перехватило от такого вопроса. Все всё прекрасно понимают, а она +
одна тут, что ли, белая ворона? И муж — в кусты?
— Дим, ты вообще о чем? — вскипела она, свободной рукой комкая подол домашнего платья. — Какая «не проблема»? Это ж мамина квартира! Родительская! А она, вместо того чтобы поровну поделить, взяла и Максу все отдает!
Дима вздохнул. Вике прямо представилось, как он устало трет переносицу, собираясь с мыслями. Сейчас начнет нотации читать, как пить дать.
— Солнышко, давай ты не будешь горячиться, — наконец, произнес муж. — Ну завещала мать квартиру Максиму и завещала. Может, ему нужнее. А мы с тобой и так не бедствуем. Чего нам делить-то?
Вика задохнулась от возмущения. Нет, ну что за человек! Ему тут про справедливость талдычат, а он в благородство играет!
— Можно подумать, у Максима денег мало! — язвительно бросила она. — Бизнесмен хренов, три машины, два офиса! А я, домохозяйка несчастная, обойдусь?
— Вик, ну что ты заладила — «денег, денег»! — поморщился Дима. — Я ж не про деньги толкую. Я про отношение. Про семью. Ну хочет мать брату квартиру оставить — ее право. При чем тут дележка-то?
— Да при том! — взвилась Вика. — Я, между прочим, тоже дочь! Родная! Что ж меня в утиль-то списывать? Максимке, значит, все, а мне — фигу с маслом? Где любовь материнская? Где, я спрашиваю?!
Она шмыгнула носом, чувствуя, что вот-вот разревется. Господи, да за что ж ей это? И от кого — от собственной матери!
— Вик, — устало протянул Дима. — Ну хочешь, я тебе эту квартиру сам куплю? Или еще что-нибудь? Лишь бы ты не убивалась так. Дело ж не в наследстве, а в…
— Да! Дело не в квартире, дело в семье! — отчеканила Вика сквозь зубы. — Ты, Дим, этого не понимаешь. А мне обидно. До слез просто. Всю жизнь для матери старалась, угождала. И что в итоге? «Максимке отдам, ему нужнее». А я в семье просто так, в качестве декорации, да?
Она судорожно всхлипнула, размазывая тыльной стороной ладони слезы по щекам. В трубке повисло молчание. Потом Дима вздохнул и мягко произнес:
— Вик, хочешь совет? Ты сейчас с подружкой какой пообщайся. С Ленкой своей, например. Посидите, кофейку попейте. Поговори с ней, душу отведи. А потом уже и решение принимай.
Вика шмыгнула носом. Может, и правда — Ленку вызвонить? Поплакаться ей, пожаловаться. Глядишь, вместе и придумают чего. Не зря же подруги столько лет…
— Ладно, — нехотя буркнула она в трубку. — Пойду я. Кофе так кофе. Но ты особо-то не радуйся. Я еще с Максом переговорю. Сегодня же. И все выясню, вот увидишь.
— Конечно, солнышко, — покладисто ответил Дима. — Ты только это… Ты там поаккуратнее, ладно? Без наездов чтобы, без претензий. По-человечески спроси. Брат все-таки, не чужой.
— Ладно-ладно, — отмахнулась Вика. — Все, давай. Созвонимся еще.
И, не дожидаясь ответа, отбила звонок. Созвонилась с Ленкой, условилась. Потом, все еще кипя праведным гневом, принялась собираться. Сумку прихватила, бумажник, ключи. Губы подкрасила, ресницы подвела. Все как полагается — при параде, при марафете.
А то ишь, удумала мама! Родную дочь на обочину, надо же!
С этими мыслями Вика и выскочила из квартиры. Кофе пить, с Ленкой сплетничать. Глядишь, еще что-нибудь умное в голову придет. Не зря же они подруги столько лет…
Через полчаса они с Леной уже сидели в их любимой кофейне. Вика, тщательно размешивая сахар в чашке, в лицах пересказывала разговор с матерью. Подруга слушала, сочувственно кивая и прихлебывая свой латте.
— Нет, ну ты прикинь! — горячилась Вика, чуть не выплескивая кофе на блюдце. — Это ж какую наглость надо иметь, а? Родную дочь на обочину, а братцу — все!
Вика и сама надоела себе с этой «обочиной», но в душе не рождалось ничего, кроме гнева. Лена вздохнула, покачала головой. Отставила чашку, сложила руки на коленях.
— Вик, ну а чего ты хотела-то? Максим — сын. Наследник, продолжатель рода и все такое. А ты приложение к чужому мужику. Сама ж не работаешь, сидишь на шее у Димки.
Вика задохнулась от возмущения. Ничего себе! Она тут, значит, душу изливает, а подруга — туда же! Вот ведь…
— Я, между прочим, вкалываю! — буркнула Вика, чувствуя, что закипает. — Готовлю, убираю, стираю! Это, по-твоему, не работа? Баклуши бью, думаешь?
Лена поморщилась. Поправила идеально уложенные волосы, одернула пиджачок — и завела, прямо как мама, слово в слово:
— Ой, да брось. Кто ж это работой-то считает? Ты ж не за зарплату горбатишься. Семье своей служишь, мужу. А Макс бизнесом рулит, людей кормит. Ясное дело, мать его ценит. Гордится им, наверное.
Вика медленно поставила чашку на блюдце. Облизнула пересохшие губы, пытаясь совладать с обидой и гневом. Ну, Ленка, ну удружила! Прямо в душу плюнула, не стесняясь!
— То есть, по-твоему, я никто? Ноль без палочки? Приложение к мужу? — процедила она, прожигая подругу яростным взглядом. — Ну спасибо, удружила. Прям от сердца отлегло!
Лена закатила глаза. Всплеснула холеными руками, звякнув браслетами.
— Да господи, Вик! Что ты так злишься-то? Я ж не со зла! Просто, ну… Ну вот скажи, если б не Димка — ты бы как жила? На что? То-то же. А Максим сам всего добился. С нуля поднялся, не хуже Димки твоего зарабатывает. Вот мать и уважает его.
Она отпила кофе, промокнула губы салфеткой. А Вика все сидела, комкая подол платья. В голове — звенящая пустота, в груди — тянущая боль. Права Ленка, ой как права. Ничего она без мужа не стоит. Ни-че-го-шень-ки!
— Ладно, проехали, — глухо произнесла она, отворачиваясь к окну. — Чего уж там. Подумаешь, квартира. Не в ней счастье.
— Ой, да брось ты! — отмахнулась Лена. — Поговори с Максом, разузнай, что к чему. Глядишь, еще передумает мама. Или компромисс какой найдете.
Она подмигнула и заговорщицки подалась вперед:
— Слушай, а давай-ка мы ему Стеллу нашу сосватаем, а? Максу-то твоему. Он же не женат? Вот и славно! А Стеллка — баба видная, может, глянется ему.
И засмеялась, довольная собой. А Вика только вздохнула устало. Ну что за человек, а? Тут семейная драма, понимаешь, а она — сводничать! Глупая. Мама-то потому и отписывает Максиму квартиру, что на женитьбу его рассчитывает…
Распрощалась Вика с подругой без особого энтузиазма. Плелась домой, едва ноги волоча. И думала невесело: права Ленка. Нечего на мать бочку катить. Надо с Максом говорить. Выяснять, что к чему. А там, глядишь, и решат вместе что-нибудь путное…
Но поговорить с братом ей так и не удалось. Максим не брал трубку, а заявиться к нему без приглашения Вика постеснялась. Мало ли, занят человек.
На том и порешила — вопрос подождет до завтра. А там, глядишь, все и образуется само собой. Без ее участия.
Но мысли не давали покоя, грызли изнутри. Хотелось выговориться, излить кому-то душу, раз уж Ленка ее не понимает. Вика схватила телефон, набрала номер другой подруги, Маринки. Та откликнулась не сразу, будто неохотно:
— Алло, Вик? Ты чего так поздно? Случилось что?
Вика жалобно шмыгнула носом, завела свою песню:
— Мариш, представляешь? Мать квартиру Максу отписала!
— Да уж, Вик, дела… — протянула Маринка озадаченно. — Я, конечно, все понимаю — обидно, когда тебя вот так в сторону отодвигают. Но, может, у матери были свои резоны? Ты с ней-то говорила, объяснений просила?
У Вики от негодования аж щеки вспыхнули. Еще чего не хватало — оправдываться перед собственной матерью! Она тут, понимаешь, в праве своем ущемлена, а Маринка ей про «резоны» какие-то толкует!
— Подруга называется, могла бы и поддержать! — обиженно выпалила Вика. — Я-то думала, хоть ты на моей стороне будешь! А ты заодно с ними, да? Им, значит, все, а мне — ничего?
В трубке повисла напряженная пауза. Было слышно, как Маринка медленно выдыхает, будто стараясь подобрать слова поделикатнее.
— Вик, ну что ты как маленькая, ей-богу! При чем тут «я» или «они»? Может, у Макса и впрямь обстоятельства какие-то, вот мать и решила подстраховаться. Ты б лучше с ним поговорила, что ли. А то развела тут драму на пустом месте, ей-богу!
У Вики от обиды аж слезы подступили. Ну все, приехали! Ничего себе «на пустом месте»! Теперь еще и Маринка туда же — мать ее понимает, брата оправдывает. А она так, истеричка ненормальная, из мухи слона раздувает!
— Ладно, Мариш, проехали, — процедила она сквозь зубы. — Вижу, тебе не до меня сейчас. У самой, наверное, дел невпроворот. Ты уж извини, что потревожила. Счастливо оставаться!
И, не дожидаясь ответа, сбросила звонок. Швырнула телефон на диван, зло сверкнула глазами. Ну и подружка, нечего сказать! Пес бы с ней, с этой Маринкой. Не очень-то и надо было!
Вечером, когда Дима вернулся с работы, Вика встретила его холодно, почти враждебно. Молча подала ужин, стараясь не смотреть мужу в глаза. Тот недоуменно покосился на нее, но промолчал. Видно, не хотел накалять и без того напряженную обстановку.
За столом царило гнетущее молчание. Лишь звяканье приборов нарушало тишину. Дима пару раз пытался завести разговор, но Вика отделывалась односложными «да-нет», всем своим видом давая понять, что не расположена к беседе.
После ужина муж засел за ноутбук — дела, как всегда. А Вика, ссылаясь на головную боль, ушла в спальню. Упала на кровать, даже не раздеваясь, уткнулась лицом в подушку.
В голове роились мысли — тяжелые, мрачные. Все о том же — о неправильности жизни, о несправедливости мира. И главное — о черствости матери, о ее пренебрежении родной дочерью…
Обида разрасталась, ширилась. Поднималась горечью к горлу, застилала глаза злыми слезами. Ну как же так-то, а? Как можно взять и вычеркнуть ее, Вику? Будто нет ее вовсе, будто она пустое место!
Мысли путались, наскакивали одна на другую. Вот, значит, как мать о ней думает! Выходит, Максимка ей дороже, а дочь — так, до кучи… Вика перевернулась на бок, подтянула колени к груди. Позвоночник прострелило от неудобной позы, но она будто не заметила. Мысли неслись, чувства бурлили.
Максу, значит, берег правый, Вике — левый. Сыночку — квартирку, доченьке — от ворот поворот. Живи с мужем, да радуйся, а на мать — и не рассчитывай вовсе!
В носу защипало. Не нужна она, Вика, никому. Ни подругам, ни матери, ни Максу, наверное. Только Димке, и то… Хоть волком вой!
Слезы покатились по щекам, и Вика зарылась лицом в подушку, всхлипывая. Ну почему, почему все так несправедливо? Чем она хуже-то, за что ее так? Не заслужила, что ли, родительского тепла?
Рыдания рвались из груди, застревали в горле. Вика комкала простыню, кусала губы. Нет, ну надо же! А мать, мать-то! Взяла и плюнула, растоптала ее чувства… Вика зажмурилась, пытаясь прогнать жгучую обиду, но воспоминания, как нарочно, поплыли перед глазами — яркие, почти осязаемые.
…Вот ей восемь, Максиму — двенадцать. Они всей семьей — мама, брат и она — на море, в Анапе. Веселые, загорелые, счастливые. Носятся по пляжу, визжа от восторга, брызгаются теплой водой. Строят замки из песка — высоченные, с башенками и зубчатыми стенами.
А мама сидит под зонтиком, улыбается ласково. Зовет их обедать, достает из сумки припасенные бутерброды. И они, голодные и довольные, плюхаются рядом, жадно глотают разогретый на солнце чай. А потом — снова к морю, к играм, к беззаботному веселью…
…А вот Вике двенадцать. Она впервые влюбилась — в одноклассника, смешливого веснушчатого Витьку. Виктор и Виктория, красиво было бы. Только тот её чувств не оценил — дергал за косички, обзывал «дылдой» и «очкастой».
Вика убегала за школу и ревела там украдкой, сотрясаясь от беззвучных рыданий. А Максим каким-то чудом всегда её находил. Садился рядом, обнимал за плечи. Гладил по спутанным волосам и утешал неуклюже:
— Ну ты чего, Викусь? Из-за этого дурака сопливого убиваешься? Да он тебя не стоит! Ты ж у нас красавица, умница. Отличница, в конце концов. Найдешь еще себе принца, вот увидишь!
И Вика, шмыгая распухшим носом, утыкалась брату в плечо. Обнимала его, цеплялась, как за спасательный круг. И в самом деле — отпускало, легче становилось на душе. Раз Максим сказал — значит, так и будет. Уж брат плохого не посоветует…
…В четырнадцать Вика вовсю бунтовала против маминой строгости. Та, разумеется, и слышать не хотела о вечеринках с ночевкой. Какие еще подружки, какие гулянки? Рано тебе еще, школу сперва окончи!
Вика злилась, хлопала дверью, рыдала в подушку. Несправедливо, ну вот несправедливо! Все подружки гуляют, один она как чучело огородное — из дома не выпускают. Можно подумать, Максиму запрещали!
А брат, уже студент, вдруг стал самым верным союзником. Отпрашивал Вику у мамы, прикрывал ее, если та задерживалась. И все приговаривал со смешком:
— Ты, главное, мозги не теряй, сеструх. Голову на плечах держи. Мама — она же беспокоится просто. Каково ей одной нас поднимать? Любит она тебя. Как и я.
Вика фыркала, кривилась для виду. А на душе теплело, оттаивало. И мама уже не казалась тираном. И запреты ее вдруг становились не глупой блажью, а искренней заботой…
Воспоминания текли, наслаивались одно на другое. Вика уткнулась лицом в ладони, пытаясь сдержать рвущиеся рыдания. Господи, и что теперь? Что станет с ними — с ней, с Максимом? С мамой, которая одна-одинешенька тащила их, не жалея себя?
Злость снова вскипела в груди, плеснула горечью и обидой. И вроде понятно все — натерпелась мама, настрадалась. Двоих в люди вывела, каждому свое место под солнцем выбила. Имеет право теперь решать, как добро делить.
Да только ей-то, Вике, обидно до слез. Всегда считала, что мама к ним с Максом одинаково. Но теперь как всплыло, как кольнуло — любит она Максимку больше. И кто она такая, чтоб с этим спорить?
Вика зажмурилась до боли, до цветных кругов перед глазами. Ничего. Ничего, она стерпит. И это переживет, и не такое видала. Что ей, впервые обделенной быть? Эка невидаль!
Высморкалась украдкой, вытерла слезы подолом ночнушки. Села на постели, обхватив колени руками. За стеной бубнил сериал — должно быть, муж, закончив с делами, сел отдохнуть. Ну и пес с ним, с Димкой. Не до него сейчас. Совсем не до него.
Вика решительно выдохнула и нашарила на тумбочке телефон. Сейчас она быстренько наберет Максиму. Поговорит с ним по душам, выяснит все как есть. А там видно будет. Может, и вправду квартира ему нужнее. Может, и следует брату уступить, не позорить семью склоками…
Но позвонить Вика так и не успела. На грани сна и яви, когда телефон уже жег ладонь, а палец завис над кнопкой вызова, настойчиво затрезвонил дверной звонок. Вика вздрогнула, роняя сотовый, вскочила с постели. Кого это принесло на ночь глядя? Не случилось ли чего?
Тихонько выскользнула из спальни, прокралась к двери. Замерла, прислушиваясь. Голоса — встревоженные, громкие. Димкин и… Максима?! Вика прижала руки к груди, чувствуя, как бешено заходится сердце. Брат? Здесь? Среди ночи?
Не помня себя, бросилась к двери, распахнула ее рывком. На пороге стоял Макс — всклокоченный, постаревший будто враз на двадцать лет. Дима удерживал его за локоть, что-то лихорадочно бормотал.
— Макс? — пролепетала Вика, не веря глазам. — Что ты тут… Зачем…
Братец медленно поднял голову. Посмотрел на нее — и столько муки было в этом взгляде, столько отчаяния, что Вику будто ледяной водой окатило.
— Вика… — выдохнул он, пошатываясь. — Вика, беда у меня. Прости, что так поздно, но я не знал, к кому еще…
И осел на пол — прямо в прихожей, у ног ошарашенной сестры. А та стояла столбом, хлопая глазами. И думала отрешенно — вот и свиделись, голубчик. Вот и поговорили по душам…
Дима и Вика, не сговариваясь, кинулись к Максиму. Подхватили под руки, втащили в квартиру. Усадили на диван в гостиной, суетливо забегали вокруг. Дима метнулся на кухню — чай ставить. Вика принялась стаскивать с брата куртку, которую тот даже не подумал снять.
— Макс, да что случилось-то? — причитала она, путаясь в рукавах. — На тебе лица нет! Говори толком!
Брат только головой мотал, отмахивался вяло. Мол, сейчас, погоди. Дай в себя прийти.
Дима вернулся с кухни — с дымящейся кружкой, с каким-то бутербродом на тарелке. Пристроил все это на журнальном столике, бухнулся в кресло напротив.
— Ну, рассказывай. Чего приключилось-то на ночь глядя?
Максим отхлебнул чаю, скривился. Видно, горячо было. Потом вздохнул тяжко и выпалил, зажмурившись:
— Я разорен. В дым. Партнеры кинули, кредиторы в дверь ломятся. Бизнес накрылся медным тазом.
У Вики даже руки затряслись. Она медленно опустилась на диван рядом с братом, вцепилась в его локоть.
— Погоди… Это как? В смысле — разорен? У тебя же все в шоколаде было! Контракты, заказы! Сам говорил!
Максим невесело усмехнулся. Потер лицо ладонями — зло, до красных пятен.
— В шоколаде, как же! Я уже полгода еле концы с концами свожу. Долги раздаю, новые беру. Думал — выкручусь, вылезу. Куда там! По миру пойду…
Дима нахмурился, подался вперед. Переводя взгляд с Максима на Вику и обратно.
— Стоп, ребят. Давайте по порядку. Макс, ты сам-то понял, что сказал? Какие долги, какие партнеры? Ты же вроде не жаловался ни на что!
Брат только отмахнулся. Мол, долгая история. И принялся рассказывать — сбивчиво, спотыкаясь на каждом слове.
Оказывается, дела у него давно уже шли из рук вон плохо. Партнер — давний друг и товарищ — подставил по-крупному. Увел клиентов, перехватил заказы. А сам Макс, дурак доверчивый, и не почуял подвоха.
Пришлось влезать в кредиты, брать деньги под бешеные проценты. Лишь бы удержать бизнес, не пустить его ко дну. Да только где там! Долги росли как снежный ком, прибыль таяла на глазах. А тут еще и налоговая нагрянула с проверкой…
— Короче, все, — обреченно выдохнул он. — Приплыли.
Вика смотрела на брата округлившимися глазами. В голове не укладывалось. Как же так-то, а? Максим — гордость семьи, надежда и опора — и на тебе!
А еще обидно стало — за себя, за свои мысли дурацкие. Дура ты, Вика. Дура набитая! Максимка-то вон в какой переплет попал! Ему сейчас любая копейка — спасение. Не до дележки наследства, тут бы выжить.
Видно, все эти мысли у нее на лице отразились. Потому что Максим вдруг сгреб ее в охапку, притиснул к себе. Зашептал лихорадочно на ухо:
— Вик, ты прости меня, что так ворвался… Ты-то тут при чем…
Вика только губу закусила, сдерживая слезы. Обняла брата, гладя его по спине — как в детстве, когда он разбивал коленки или получал двойки. Успокаивая, утешая.
— Дурак ты, Макс. При том я, при том! Семья мы или кто? Сказал бы сразу, начали бы решать проблему раньше!
Дима слушал их перепалку, хмурясь все больше. А потом не выдержал, вклинился:
— Погодите, ребят. Давайте мыслить конструктивно. Макс, ты вот что… Ты завтра ко мне в офис зайди, ладно? Посидим, в цифрах покопаемся. Глядишь, что и придумаем.
Брат вскинулся было, но Дима жестом осадил его:
— И не спорь! Сам же сказал — семья. Я ведь тоже не чужой вам. Зять, как-никак. Так что давай, завтра жду. Прямо с утра подгребай.
Максим слабо улыбнулся, кивнул. Потом поднялся, пошатываясь. Махнул рукой устало:
— Ладно, ребят, пойду я. Извините, что напугал среди ночи. Сам не свой был, даже не соображал ничего…
Вика тут же вскочила, повисла у него на локте:
— Никуда ты не пойдешь! Тут останешься, в гостевой переночуешь. Куда ты на ночь глядя, в таком состоянии!
И, не слушая возражений, потащила брата в комнату. Постелила ему, подоткнула одеяло. Прямо как в детстве, когда мама задерживалась на работе, а Макс ее спать укладывал.
Брат улыбался смущенно, отнекивался. Но Вика была неумолима. Еще чего! Отпускать его такого по ночным улицам! Страшно было — а ну как глупостей наделает сгоряча?
Уложив Максима, Вика на цыпочках прокралась в спальню. Дима уже лежал, уткнувшись в планшет. Бросил на нее встревоженный взгляд поверх очков:
— Ну что, уснул наш горе-бизнесмен?
Вика только рукой махнула, плюхнулась на кровать рядом:
— Уснешь тут, как же! Он же сам не свой, бедолага. Представляю, что у него на душе творится…
— Да уж, влип так влип, — вздохнул муж, откладывая гаджет. — Ну ничего, прорвемся. Завтра посмотрим его дела, разберемся что к чему. Может, и впрямь что надумаем.
Вика прижалась к его плечу, благодарно чмокнула в щеку:
— Спасибо тебе, Дим. Правда. Если бы не ты…
— Перестань, — буркнул тот, обнимая ее. — Не чужие ведь. Максим твой — и мой брат тоже. Выкарабкаемся, куда денемся.
Вика закрыла глаза, чувствуя, как по щекам катятся слезы. Ну надо же, а! Столько лет считала Макса этаким супергероем — несгибаемым, всемогущим. А он, оказывается, тоже живой человек. Уязвимый, слабый.
И так вдруг захотелось ему помочь — до дрожи, до спазмов в горле! Плечом к плечу встать, поддержать. Потому что дело ведь и правда — не в квартире дело. И даже не в долгах проклятых. А в том, что есть у них друг у друга. В любви, которая сильнее всех бед и напастей.
Вон мама, даром что своих забот полно, а о Максе думает. Да и сама Вика хороша! Тоже, понимаешь, губы надула — наследство ей подавай! Эгоистка чертова!
— Ладно, — пробормотала она, утыкаясь Диме в плечо. — Завтра все решим. И с братом поговорим, и с мамой. В конце концов, одна семья. Справимся как-нибудь.
— Справимся, — эхом откликнулся муж, целуя ее в макушку. — Прорвемся. Мы же вместе, забыла?
Вика тихонько фыркнула сквозь слезы. Ну да, забудешь тут! Куда она без своих мальчиков — без Димки, без Макса? Никуда, вот и весь сказ.
Потому что семья — это главное. Всё остальное — дело наживное. И квартиры, и бизнесы эти. Тьфу на них, прости господи!
А братскую любовь, а материнскую ласку — разве купишь? Разве выторгуешь где?
С этими мыслями Вика и уснула — в обнимку с мужем, со спокойной душой. И снилось ей море — лазурное, теплое. И мама на пляже — молодая, веселая. И они с Максом — совсем еще дети, беззаботные, счастливые…
Утро и впрямь оказалось вечера мудренее. С самого начала закрутилось — только поспевай!
Дима подорвался ни свет ни заря, умчался в офис. Максим тоже умотал — собирать бумаги, выписки всякие. А Вике выпало гостей принимать.
Раздался звонок в дверь. Вика вздрогнула, на миг застыла посреди кухни с полотенцем в руках. Глянула на часы — ого, мама ранняя пташка! И девяти еще нет, а она уже тут как тут.
Накинув на плечи халат, Вика торопливо пошла открывать. На пороге стояла мама — взбудораженная, встревоженная. Даже не поздоровалась толком, сразу выпалила:
— Вика, что происходит? Дима с утра звонил, нес какую-то околесицу. Макс в беде, все плохо, срочно приезжай… Да что стряслось-то?!
Вика молча посторонилась, пропуская маму в квартиру. Закрыла дверь, повернулась к ней. Вздохнула тяжко, собираясь с мыслями.
— Мам, ты только не волнуйся, ладно? Присядь вон, на кухне поговорим.
Мать послушно прошла за ней, опустилась на стул. Сложила руки на коленях, напряженно глядя на дочь.
— Ну? Рассказывай уже, не томи. Что с Максимом?
Вика прикусила губу. Опустила глаза, не зная, как начать. Потом вздохнула и выпалила:
— Мам, Макс разорился. Бизнес его накрылся, долгов куча. Вчера приходил вечером, такое рассказывал — глаза на лоб. Еле удержали, чтоб глупостей не наделал.
У матери даже лицо побелело. Она судорожно вцепилась в край стола, будто боялась упасть.
— Господи… Господи, да как же это… А что говорит-то сам? Совсем все плохо?
Вика передернула плечами. Закусила губу, вспоминая вчерашний разговор.
— Да куда уж хуже, мам! Партнер кинули, кредиторы, говорит, в дверь ломятся. Так и сказал. У него долгов — мама не горюй! Сам не знает, как выкручиваться будет.
Мать тихонько застонала, закрыла лицо руками. Зашептала сбивчиво:
— Боже ж ты мой, да за что ж ему такое… И угораздило же влипнуть… И что делать теперь, как быть?
У Вики сердце сжалось от жалости — уже к маме. Так и захотелось кинуться к ней, обнять, утешить. Да только что толку-то? Слезами делу не поможешь.
Она потянулась через стол, накрыла мамину ладонь своей. Заглянула в покрасневшие, глаза.
— Мам, ну ты чего, а? Справимся как-нибудь, прорвемся. Мы же семья, забыла? Макс не один, мы ему поможем. Уж как-нибудь да выкрутимся, слышишь?
Мать подняла на Вику взгляд. Взяла ее руки в свои, чуть сжала, заглядывая в глаза.
— Вика, дочка, ты прости меня, пожалуйста. Я ведь как лучше хотела, с квартирой-то, а получилось… сама не знаю что. Не подумала, не нашла правильных слов. А еще и про дачу эту дурацкую ляпнула, ремонт какой-то. Тоже мне, время нашла!
Она покачала головой, горько усмехнувшись. Потом снова посмотрела на дочь — прямо, открыто. В глазах стояли слезы.
— Понимаешь, я ведь не знала, что у Максимки такая беда. Чувствовала что-то нехорошее, сердце болело. Думала — может, квартирой проблему решу. Глупая, да? Разве ж этим горю поможешь…
Вика молча смотрела на мать, кусая губы. В груди теснилось, щипало от подступающих слез. Господи, ну что же это такое! И как им теперь разгребать это все, спасать Макса?
— Мам, — сипло выдавила она, сглатывая комок в горле, — ну что же делать-то? Сил нет уже смотреть, как Макс мучается. Хоть что продавай. Лишь бы брата вытащить, лишь бы… живой остался.
И разрыдалась — горько, безутешно. Уткнулась лицом в мамины колени, содрогаясь всем телом. А та гладила ее по волосам, что-то тихо шептала, утешая. Хотя у самой слезы катились по щекам, смывая горе, страх за сына.
— Ничего, Викуся, ничего. Справимся как-нибудь. И квартиру мою продадим, и дачу. Вы же не выгоните меня? Хоть что продадим, а Макса вытащим. Не бросим его, слышишь? Семья мы или кто?
Вика часто-часто закивала, размазывая слезы по лицу. Подняла на мать покрасневшие глаза, выдохнула решительно:
— Продадим, мам. И мы все сбережения выложим. Мы же… мы же одна кровь, понимаешь? Нельзя нам друг друга бросать, никак нельзя.
Мама порывисто обняла ее, притянула к себе. Крепко стиснула в объятиях, будто боялась, что Вика исчезнет. Зашептала лихорадочно:
— И не бросим, Вика. Ни за что не бросим, слышишь меня?
— Ой, мам, — спохватилась вдруг Вика, — я ж совсем забыла! Дима с утра к юристам своим побежал, насчет Максимкиных дел разузнать. Может, еще и не все потеряно, может, найдут они лазейку какую, отсрочку выбьют или еще чего. Ты же знаешь Диму — он тоже своих не бросает.
Мать просияла, на глазах помолодев лет на десять. Схватила дочь за руку, сжала в своих ладонях.
— Правда? Ой, Викуся, да это же… Это ж такое счастье, господи! Дима-то, Дима! Вот уж зять так зять, нечего сказать!
Глаза ее сияли надеждой и благодарностью. А Вика смотрела на мать и думала – как она преобразилась, расцвела прямо. И все почему? Потому что надежда появилась. На то, что выкарабкаются, справятся.
Словно в подтверждение ее мыслей, в двери провернулся ключ. На пороге возник взъерошенный, но донельзя довольный Дима. Глянул на тещу с женой, расплылся в улыбке:
— Ну что, мои дорогие, вот и я! А у меня для вас новости хорошие. Считай, вытащили мы Макса. Ребята мои золото, а не юристы — такую схемку отыскали, закачаешься!
Он прошел на кухню, плюхнулся на стул рядом с Викой. Накрыл ее руку своей, подмигнул лукаво:
— В общем, так, девочки мои. Максу банкротство объявлять пока рано: рыпнется — только хуже будет. Надо тянуть время и долги потихоньку гасить. С процентами, понятно, замучаемся — но это уже мелочи, голова дороже.
Мать нетерпеливо подалась вперед, впилась взглядом зятю в лицо:
— Димочка, сынок, не тяни! Что удумали-то? Как спасать Максимку будем?
Дима ухмыльнулся, откинулся на спинку стула. Взъерошил пятерней волосы, сделал загадочное лицо.
— А вот слушайте сюда, дорогие мои. Юристы пошерстили бумаги Максовы — и накопали-таки жемчужину…
Прошло три месяца. Непростых, тревожных — но все же не без просвета. Тот контракт, что откопали юристы Димы, и впрямь оказался спасительным. Максим вцепился в него, как в соломинку: последний шанс удержаться на плаву.
Пахал как проклятый — днями и ночами, без продыху. В долги влез, последние силы из себя выжимал. Но — справился, вытянул. Заказчик остался доволен, расплатился щедро. Глядишь, и на жизнь хватит, и кредиторам перепадет.
В общем, отпустило потихоньку. Утряслось, устаканилось. Можно было уже и вздохнуть спокойно, и в себя прийти. Чем семейство и занялось с превеликим удовольствием.
Вот и сегодня они собрались все вместе — дома у Вики с Димой. Макс примчался сразу после работы, даже переодеться не успел. Мать прибыла часом раньше — с кастрюлями и сковородками, нагруженная снедью, как верблюд.
Теперь сидели за столом — веселые, довольные. Макс травил байки про рабочие будни, размахивая вилкой с нанизанным куском мяса. Дима степенно поддакивал, еле сдерживая смех. Вика хлопотала с закусками и салатами, то и дело сбегая на кухню.
А мать… Мать просто сидела и смотрела на всех — счастливая до слез. Смаковала каждый миг, каждую улыбку. Никак не могла поверить, что все закончилось, все обошлось. Что дети ее — живы-здоровы, сыты-целы. Что беда отступила, сгинула.
— Мам, ну ты чего притихла? — окликнул ее Макс, подцепляя с тарелки огурчик. — Расслабься, отдыхай. Все ж хорошо теперь, чего нос вешать?
Мать улыбнулась, смахнула слезу. Покачала головой — ласково так, понимающе.
— Да я не вешаю, сынок. Я радуюсь. Сил нет как радуюсь — что все обошлось, что справились мы. Семьей, заодно.
Макс смущенно хмыкнул, отвел глаза. Вика тоже улыбнулась неловко. А Дима сказал — просто и искренне:
— А как же иначе-то, мама? Мы же семья. А семья — это… ну, как один организм, понимаешь? Если одной клеточке плохо — считай, всему организму конец. Потому и держаться надо друг за друга.
Все притихли, переглянулись. Будто в самую точку Дима попал, в самую суть. И ведь правда же — только так и выстояли. Тем, что вместе были, что душа в душу жили.
Мать шмыгнула носом, утерла слезы. Улыбнулась — светло так, растроганно. Обвела всех взглядом, задержалась на Вике.
— А с квартирой-то, Викуш, как помру — вы уж сами решайте, ладно? Продадите, деньги поделите по-честному. Я вам всем верю, знаю — не обидите друг дружку.
Вика всплеснула руками, подскочила к матери. Обняла ее за плечи, прижала к себе.
— Ну что ты такое говоришь, мам! Типун тебе на язык, рано еще о таком думать! Ты у нас еще сто лет проживешь, с правнуками понянчишься!
Максим тоже нахмурился, отставил тарелку. Махнул рукой недовольно:
— Да брось ты, мам! Что за разговоры вообще? Никто тут помирать не собирается, ясно тебе?
Мать рассмеялась тихонько, погладила дочь по руке. Кивнула сыну — мол, будь по-твоему, не серчай.
— Ладно-ладно, молодежь, не бушуйте. Я ж просто так, на всякий случай. Чтобы вы знали — я о вас всегда думаю, всегда пекусь. Даже когда меня не станет…
Вика сидела, притихнув, крутила в руках салфетку. Слушала мать, Диму, брата — а в голове крутилось, вертелось. Будто наяву видела себя — ту, прежнюю. Обиженную, растерянную. Брошенную на произвол судьбы — как ей тогда казалось.
И ведь из-за чего расстраивалась, дурочка? Из-за квартиры паршивой, будь она неладна! Из-за метров этих злополучных, из-за стен да потолков. А главного не понимала, не видела за своей обидой. Того, что мать ей в два слова объяснила: не в квартире счастье. Счастье — в семье, в близких. В том, чтобы рядом были, плечо подставляли.
Вон Димка — и впрямь ведь сокровище, а не муж. Не сплоховал, не отвернулся, когда Макс в беду попал. Бросился спасать, выручать. Будто брат родной. И мама — туда же. Последнее отдать готова была, лишь бы сыну помочь.
А она, Вика, куда смотрела? Где глаза-то ее были? Вон они, ценности истинные, — рядом совсем, только руку протяни. А ты, дуреха, все стены считаешь да метры меряешь. Эх, и впрямь — дура набитая, вот что!
Вика вздрогнула, очнулась. Глянула на притихших родных, улыбнулась смущенно. Покачала головой, будто собственным мыслям удивляясь.
И вдруг вспомнила — ярко, отчетливо. Тот самый разговор с Димой, когда все только закрутилось. Когда брат уже влип по полной, а она, дура, не знала, все о наследстве думала.
Ведь сказала же тогда мужу сгоряча: мол, дело не в квартире, а в семье. А сама-то, сама? Разве этим принципом руководствовалась? Как бы не так! Все о себе думала, о своей мнимой обиде. Мол, обделили ее, родную кровиночку. Ан нет, выходит, не там искала правду-то!
Семья — вот что главное, вот где истина. Что мать, что муж, что братец горемычный: одно целое — неделимое, нерушимое.
Права она была тогда. В семье дело. Только сама она своей правоты не понимала. Ничего, жизнь научила. Всему свой срок, свое время. Теперь прозрела, поумнела вроде. Опыт — он такой, бесценный. Лучше поздно, как говорится, чем никогда.
Вика улыбнулась, встряхнула головой. Мысли мыслями, а дело делом. Вон родня сидит, заждалась небось. Пора за семейный стол возвращаться. Quod erat demonstrandum, как любил говорить ее преподаватель по латыни. Что и требовалось доказать!
