А портрет-то не получился, и Алексей про него больше не вспоминал. И злополучный пейзаж в бурю погиб, не родившись. Может быть потому и не родился, что мук у художника не было, настоящих мук…"
– Ира, я, конечно, понимаю, превращаюсь в альфонса, но мне опять нужны деньги. Я отдам! Я скоро отдам! – воскликнул он, видя, что Ирина Петровна восприняла это сообщение без радости. – С этим морем сплошные неудачи! Только что-то обломилось, как Генка толстый про должок напомнил, пришлось отдать. А он, дурак, погулял вечер в ресторане, да ещё меня пригласил. Ну и теперь и я, и он на мели.
– Алёша, подожди, давай разберемся. Денег я, конечно, дам. Сколько тебе? Сто? Двести?
– Да нет, не меньше штуки.
– Опять долларов?
– На этот раз рублей.
– Ну это уже легче. Хотя я Светке новую куртку обещала… Подождет. Но я о другом. Алёша, надо работать.
– А я не работаю? – сразу начал заводиться он.
– Подожди, подожди. Работать – это значит выполнять обязанности, которые не всегда связаны с удовольствием. Понимаешь?
– Служить, что ли?
– Да, если понадобится, служить.
– Служить бы рад – прислуживаться тошно!
– Да нет, судя по всему, ты и служить не рад. Я же тебя рекомендовала в рекламное агентство, так?
– Ну, так!
– Ты встречался с директором?
– Напыщенный дурак и бездарь!
– Зато отличный организатор. Какое дело развернул! От тебя же ничего не требовалось – только вовремя приходить на работу, демонстрировать свой талант и получать зарплату.
– Выполнять заказы всяких дурацких аптекарей и ресторанщиков!
– А на Арбате ты чьи заказы выполняешь?
– Людей!
– А в рекламе нелюди?
– Знаешь, давай оставим этот разговор! А то поссоримся. Иди сюда!
…Ирина Петровна презирала себя за малодушие, за слабость, но поделать с собой ничего не могла. Была у Алексея какая-то неуловимая интонация, от которой она становилась покорной.
А в сентябре случилась командировка в Москву. Москва всегда была в радость. Там Таганка, книжный рынок в Олимпийском, каток на Чистых прудах и первая любовь, которая сейчас жената на толстой бабище и после рабочей смены, как настоящий столичный пролетарий, накачивается пивом с друзьями. А тогда он провожал её на вокзале в дождь, и мокрыми были их лица – не от дождя – от слез! Смешно вспоминать!
Нынешняя поездка оказалась некстати: нужно оставлять Алексея. А впрочем, почему оставлять? Нельзя ли исхитриться и взять его с собой? Поселить в гостинице, в соседнем номере, а ночью... Ирина Петровна даже задрожала от этой мысли и стала продумывать план до мелочей.
Дома она сообщила о поездке самым небрежным тоном, да, впрочем, Игорь Николаевич в последнее время был вял, занят своими мыслями и не приставал к Ирине Петровне ни с вопросами, ни, слава богу, ласками.
…В Москве все тротуары были устланы золотом. И дворники, как скупые рыцари, яростно мели его к себе в закрома, стараясь не оставить прохожим ни единого листочка, ни одной пропитанной солнцем веточки. Букет она все же насобирала. И принесла его к себе в номер, вызвав недовольство горничной.
– Вы уедете, а мне потом этот хлам выносить.
В другое время у Ирины Петровны мигом испортилось бы настроение: она ненавидела стычки с совковой "прислугой", которая всюду чувствовала себя гегемоном. Но только не сегодня! Сегодня она вышла на балкон, вобрала в себя всю Москву, промурлыкала песню про обручальное кольцо и села у телевизора дожидаться Алексея, который побежал повидаться с друзьями из Суриковского училища.
…Незаметно она задремала – совещания выматывают даже влюбленных женщин. Когда проснулась – Москва с высоты десятого этажа превратилась в цепочку дрожащих огоньков…
– Да где же он? Что случилось? – ей вдруг стало тревожно и холодно. Она вышла в коридор, подошла к соседнему номеру, прислушалась. Музыка, громкие голоса, шум. Стука её никто не услышал. Она вошла и остолбенела. Номер был битком набит народом. Оказалось, что гостей всего четверо, но стоили они целой армии!
– А, рыбка моя, я твой тазик! – с трудом выкарабкался из глубокого кресла Алексей. – Знакомься, мои друзья, знаменитые художники-передвижники, – он так широко развел руки, что задел бутылку мартини и смахнул ее со стола вместе с графином воды.
Из-за дыма Ирина не разглядела лиц. Сильный спазм сжал ей горло, и она, прижав к груди руки, выскочила в коридор. В своем чистеньком номере ей стало ещё хуже: она лежала в холодной гостиничной постели и прислушивалась к звукам за стеной…
– Неужели не придет? Да он такой мне и не нужен. Пьяный, гадкий. Рассказывает, наверное, всем, как трахает старую банкиршу.
Ирина Петровна находила самые злые и хлёсткие слова для Алексея, еще более обидные для себя, но всё равно чувствовала, что её злость – это злость матери на ребенка. Неразумное, несмышленое дитя, которое зароется завтра в её юбку, захнычет, попросит прощения, и она простит.
Продолжение здесь
Понравилось? У вас есть возможность поддержать автора добрым словом! Подписывайтесь, ставьте лайки и комментируйте. Делитесь своими историями!