Они вошли во двор, завешенный сохнущим бельем, и стали подниматься по деревянной расшатанной лестнице. Стены сочились от влаги, кругом валялись куски штукатурки. Ирина Петровна ожидала, что хотя бы внутри найдет что-то, похожее на человеческое жилье. Но там была "мастерская": огромная комната с железной кроватью, которую добрые люди давно бы выбросили на помойку и тусклой лампочкой без плафона на потолке.
– Алеша! – только и смогла произнести Ирина Петровна, без сил опускаясь на скрипучую кровать. – Что же ты мне не сказал, что у тебя и холодильника нет. Я колбасы принесла, сыра. Потом, почувствовав в своем тоне какие-то бабьи, жалостливые интонации, поднялась с кровати и пошла к картинам, приставленным лицом к стене. Одну, самую большую, повернула к свету. Старенькая бабушка сидела в кресле-качалке и курила трубку. Бабушка показалась иностранкой. Русские бабушки ведь трубок не курят. И всё же в ней чувствовалось что-то очень знакомое, почти родное…
"Да это же я в старости! – вдруг подумала Ирина Петровна. – Или Маринка. Вот такими мы и будем: сверлящий взгляд, пергаментное лицо, сухие, в веснушках, руки…"
– Да брось ты её! Скажи лучше: скучала?
Алексей обнял её, оттянул от стены и усадил на кровать.
Она внутренне сжалась: как, здесь? Одно дело море, солнце, гостиничный номер со всеми удобствами, а тут… Но Алексей уже стаскивал с её плеч пиджак и расстегивал пуговицы на блузке.
– А губы у тебя до сих пор соленые, – только и смогла произнести Ирина. Через минуту ей уже не мешал тусклый свет с потолка. Ей было наплевать на то, какой свежести простыня, кто спал на этой подушке и во что превратится блузка, брошенная на грязный пол. Если бы кто-то заснял эти безумные минуты на видеокамеру и показал ей, она бы вознегодовала и совершенно искренне стала убеждать себя и других в том, что это не она. Она такой не бывает.
“А вот бываю! – с каким-то торжеством вспомнила Ирина Петровна, сидя утром в своем кабинете и подписывая бумаги.
В кабинет заглянула секретарша – длинноногая девушка в фирменной белой блузке:
– Ирина Петровна, шеф зовёт.
Прямо сейчас?
– Ну да.
Шеф вышел из-за стола, усадил её на мягкий кожаный, почему-то голубого цвета диван, сел рядом и стал рассказывать о своей поездке "наверх", внушительно, с большим почтением к московскому руководству, но в то же время как-то интимно. В его рокочущем басе появились новые, воркующие интонации.
"Начинается!"– обреченно подумала Ирина Петровна и приготовилась увиливать от предложений, от которых она, как существо разумное, не должна бы отказаться.
Но и шеф не был простаком. Иначе бы столько лет не продержался в кресле, на которое метили многие местные тузы. Хоть он и дотрагивался, в знак особого доверия, до рукава её пиджака, но сразу раскусил напряженность в облике до удивления похорошевшей подчиненной. А может быть из-за доступности молоденьких секретарш в фирменных блузках утратил навыки настоящего, матерого ловеласа, и не стал торопить события.
Во всяком случае, разговор закончился по-деловому, на высокой ноте. Прозвучал торжественный призыв "Работать, не покладая рук" и обычное заверение, что "работы непочатый край".
Какая уж тут работа! Ирина Петровна вздрагивала от каждого звонка, а после обеда отпустила секретаршу, чтобы самой брать трубку. Но звонка так и не было.
Она поехала домой, накормила мужа, уютно устроившегося в кресле перед телевизором, отпустила Светку погулять и сообщила, что едет к Маринке пообщаться.
Слово "пообщаться" она выговорила машинально и тут же залилась краской. Ну что за дурацкая привычка краснеть на пятом десятке! И потом так глупо врать?! Маринки ведь нет в городе, она опять умчалась за тридевять земель, не успев даже выслушать подружку.
Поднимаясь по шаткой грязной лестнице и прислушиваясь к шуму голосов, Ирина Петровна досадовала: как некстати! В мастерской было дымно, шумно и многолюдно. Незнакомые люди держали стаканы с портвейном в руках, закусывали, конечно, сигаретами, говорили громко, перебивая друг друга. Все картины стояли лицом к зрителям, и, судя по всему, предметом обсуждения была вон та – коричневого тона, с золотистыми брызгами по краям.
– А вот мы сейчас спросим прагматика, трезво мыслящего человека, что здесь изображено? – Алексей в нетрезвом возбуждении больно схватил Ирину Петровну за руку и подтянул ближе к картине.
– Ну, не знаю, – замялась она. – Глаз? Или разбитое яйцо…
– Вот! Устами младенца! – закричал Алексей. – Яйцо, конечно яйцо! Эта вещь называется "Генезис", зарождение мира!
Все зашумели с новой силой, но уже через минуту забыли о предмете спора и включили музыку. Знакомая мелодия: заунывные, лесные звуки, медленный ритм, Светлана часто слушает.
– Любишь Бьёрк? – спросил Алексей, кивнул в сторону покачивающихся пар и обнял её за талию. И она пошла танцевать! Лишь бы прижаться к любимому телу! Алексей больно стиснул её в объятиях и так же, покачиваясь, стал выводить из комнаты, шепча на ухо какие-то жаркие слова.
– Куда? – тоже шепнула она. Но уже поняла, куда. В маленький чулан, на грязный, прожженный матрац на полу.
– Ну что ты, что ты… Нас же увидят, услышат… Но Алексей уже опустил её на пол…
“Бесстыдство, вот как это называется, бесстыдство!” – ругала она себя, возвращаясь в пустом троллейбусе. – Меня же могли узнать, я же там была как белая ворона! И как я могла согласиться с ним... почти при всех! Позор! Он ведь был пьян! Она его никогда не видела таким пьяным!
Продолжение здесь
Понравилось? У вас есть возможность поддержать автора добрым словом! Подписывайтесь, ставьте лайки и комментируйте. Делитесь своими историями!