В селе нашем не использовалось слово «водка». Хотя сама она, эта водка, очень даже использовалась. Любое спиртное, которое завозили в магазин, всегда называлось одним словом - «вино». При необходимости уточнялось – «белое» или «красное». Белое «вино» – это как раз и была водка.
Так и говорили обычно:
-Сходи купи «вина», там «белого» привезли.
Изредка в магазин завозили «красное», как его ласково называли, «красненькое». На вывеске магазина всегда было написано «КООП», то есть магазин был кооперативный. Кто там владел этим магазином, какие кооперативы, никто, похоже, и не знал. Да люди и не интересовались этим. Всех волновал один вопрос, какое «вино» сегодня имеется в продаже - «беленькое» или «красненькое».
«Красненькое» привозили в огромных пузатых деревянных бочках. Сколько там было литров, не знаю, но точно больше двухсот. Бочку вкатывали в магазин, выбивали пробку и ставили ручной насос, при помощи которого вино можно было разливать в подставленную посуду.
Узнав новость, что бочка уже открыта, народ, а это преимущественно женщины, так как мужики заняты на работе, начинали подтягиваться к магазину. В каждом доме, в хозяйстве, обязательно были трехлитровые эмалированные бидоны с крышкой. Вот в эти бидоны тетя Лиза, продавщица, дородная мощная бабища, и разливала вино. Кому один бидончик, кому два.
Я в то время еще был мальчишкой и не разбирался в винах. Теперь же, приезжая в село к родственникам, я слышу от них, что вино это было отменного качества. Такого теперь не купишь, даже и в красивых бутылках. Понятно, что в советское время никаких порошковых вин не существовало. Вино делалось из натурального винограда и разливалось по бочкам прямо на заводе, в Молдавии, а оттуда развозилось по стране. Наклейка на бочке говорила о том, что вино это было именно молдавское.
Все знали, что наилучшее вино в нашем магазине бывает только в первый день после вскрытия бочки. Назавтра опытная тетя Лиза шла на работу в магазин с полным ведром чистой колодезной воды. На вопросы любопытных она всегда отвечала, что именно сегодня планирует помыть полы в магазине. Полы так и оставались немытыми, и это давало повод заподозрить продавщицу в том, что она это ведро воды доливала в бочку.
«Красненькое» как-то быстро успевало закончиться, так как мужики, вернувшись с работы, успевали наливать из бидона стаканчик за стаканчиком. От этого некрепкого алкоголя к вечеру уже половина села не могла вязать лыко. Удивительно, что суровые сельские механизаторы, предпочитавшие водку всем другим напиткам, с большим энтузиазмом налегали на «красненькое», что считалось делом несерьезным. Но они твердо знали, что красное вино полезно для здоровья, тем более, настоящее, натуральное, советское, из винограда.
В общем, за два-три дня бочка стремительно показывала дно, а мужики и бабы, тоже любительницы выпить, опять переключались на бражку и самогон, периодически вплетая в эту тему сравнительно дорогое, по 3 рубля 62 копейки, «беленькое».
Так и жили – от бочки до бочки, от привоза до привоза. Всегда были уверены в том, что братья-молдаване не подведут, и очередная бочка «красненького» где-то уже катится в нашу сторону.
Он придёт!!!
-Витя!!! Витя!!! – обезумевшая, в полном смысле этого слова, моя родная тётя, тётя Лида, не глядя мне в лицо, и обхватив меня с какой-то совершенно нечеловеческой силой, пыталась целовать мои руки.
С тётей Лидой мы не виделись до этого дня года три или даже больше. Я тогда служил в Германии, и в отпусках не всегда успевал навестить всех своих родственников. Тётя Лида – старшая мамина сестра, и в тот раз мы решили направиться к ней в гости. Мобильных телефонов тогда еще не было, и визит наш, дело обычное, должен был состояться без всякого предупреждения.
Идем с мамой пешком по высокому правому берегу Волги от Верхнего Услона в Печищи. Идти недалеко. Эти два села практически срослись воедино.
На подходе к дому тёти Лиды, мы издалека увидели, что там было какое-то веселье. Как выяснилось позднее, собрались родственники и друзья по поводу чьего-то дня рождения. Наш с мамой визит мог оказаться кстати. К столу. Но оказался совсем некстати.
Тёплый летний вечер, уже начало смеркаться. Гости вышли из дома к палисаднику подышать вечерним, наполненным запахами сирени воздухом. Кто-то закурил, и красноватые точки сигарет по-дружески сигналили нам из темноты.
Мое внезапное появление из-за раскинувшего ветки сиреней палисадника, из вечерних сумерек, оказалось для всех полной неожиданностью.
Тётя Лида, резко обернувшись и увидев в наступившем мраке только мой силуэт, буквально бросилась ко мне, приняв меня за своего погибшего сына.
Витя!!! Витя!!! Сынок!!! Я знала!!! Я знала!!! Ты придешь!!! - всё кричал она, и её всё никак не могли оторвать от меня.
Истерика эта продолжалась довольно долго. Тётю Лиду никак не могли успокоить. Она не могла поверить в то, что это была ошибка, что Витя не пришел. Я уже пожалел о своем визите, если он явился поводом для такого чудовищного стресса.
Он придет!!! – так всегда отвечала тётя Лида, когда речь заходила о Викторе. То, что Витя погиб, не оставляло никаких сомнений. Никто не сомневался, что он погиб. Никто. Кроме матери. Она была уверена, что он придёт.
Когда моя мама заводила со своей старшей сестрой разговор о том, что, мол, так нельзя, так неправильно, тётя Лида, обычно веселая, даже бесшабашная, резко меняла настроение, поджимала губы. Лицо ее становилось каким-то отрешённым, даже страшным. Она жёстко пресекала все эти разговоры. Речь шла о том, что человек погиб уже много лет назад, а нет даже могилы, нет креста, нет таблички на кладбище, ничего нет. Он ушёл, канул, как в бездну, как в космос. И никогда уже, это понятно, не вернётся назад.
Он придет!!! - упрямо настаивала мать.
Она запретила устанавливать какую-то табличку на кладбище, в семейной оградке, уверяя всех, что он жив, просто пока не может вернуться.
И вот этот случай с моим внезапным появлением из темноты, который оставил на многие годы очень тяжёлое впечатление. Понятно, что вечер был испорчен. Получалось, что невольным виновником такого поворота событий оказался именно я.
...
Все случилось в последний день ноябрьских праздников 1972-го года. Мои родители, воспользовавшись длинными выходными, приехали ко мне в Ульяновск, навестить меня и, заодно, родственников, с которыми тоже давно не виделись.
Я в тот момент был курсантом – первокурсником командного танкового училища.
Восьмого ноября я провожал их на поезд до Казани со станции Ульяновск-3, которая называлась Сельдь. До поезда оставалось минут сорок, и мы сидели в пустом зале ожидания втроем. Вообще там больше не было ни души. Станция маленькая. Все пассажиры, уезжавшие из Ульяновска, предпочитали садиться в вагоны на станции Ульяновск – Центральная, чтобы не суетиться с чемоданами здесь, где не было нормальной платформы. Поезд на станции Сельдь останавливается буквально на несколько минут. У моих родителей вещей с собой практически не было, какая-то сумка, да и всё.
Вечерело, ноябрьский день короток. Внезапно, это было хорошо видно через огромные стекла зала ожидания, повалил снег. Он обрушился буквально белой стеной, быстро заметая асфальтовые дорожки возле здания вокзала. Даже рельсы исчезли под его толстым слоем.
Отец, слегка пьяненький, так как выпил на дорожку со своей двоюродной сестрой, тётей Валей, сидел как-то ссутулившись и опустив плечи. Он поднял голову, чтобы посмотреть на этот снегопад. Глаза его были наполнены слезами.
Пап, ты чего? - мой вопрос повис без ответа.
Оборачиваюсь на всхлипы. Это разрыдавшаяся мама пыталась угомонить внезапно хлынувшие потоки слез.
-Да что с вами, ёлки палки? - пытаюсь я понять, что происходит. У самого тоже - ком к горлу от всей этой непонятной ситуации. Рыдающие родители, снегопад, вечер, поезд, очередная разлука.
Лишь потом мама сказала, что сама не понимает, почему именно в этот момент ее пронзило какой-то острой внутренней болью. Непонятная паника в душе, на самом деле никак не была связана со всей этой историей – приезд - уезд из Ульяновска.
-Что-то навалилось, - стала она оправдываться, -что-то навалилось, страшное, тёмное, тяжёлое. Не знаю, что.
Отец, обычно разговорчивый, почему-то молчал, погрузившись в себя.
Именно в эти минуты там, далеко, под Казанью, на Волге, погибал Витя, мамин любимчик, который называл её, свою тётю, не иначе, как мама-Зоя. Кто-то говорит, что телепатия не существует, кто-то верит в неё. Как объяснить, что здесь происходило?
Виктора любили все. О нем можно рассказывать бесконечно. Весельчак, спортсмен, никогда не унывающий, способный на любую работу, мастеровитый, стопроцентный романтик. Много было романтиков в шестидесятые – семидесятые советские времена. Но таких, как Витя, больше не было. Он был один такой, он был особенный. Заводила, душа любой компании, всегда с гитарой, всегда готовый к любому походу с палатками, без палаток, с лыжами, без лыж, всегда готовый броситься на выручку, не думая о себе.
Месяц назад женился на своей любимой Нине, с которой дружил много лет. Они долго готовились к этому событию – к свадьбе. Все были рады, когда это случилось, все были счастливы тоже, глядя на эту красивую, влюбленную друг в друга «до дрожи», как говорила Нина, пару.
Виктор после армии окончил Казанский авиационный институт и работал на вертолетном заводе. Инженер. Из армии он пришел в звании «старшина». Мало кто из срочников мог дослужиться до такого звания. Не удивительно, что Витя, при его качествах, смог.
Он играл в футбол за дубль казанского «Рубина» и мечтал попасть в основной состав. Когда по телевизору шел репортаж об игре сборной СССР по футболу, он прибегал к нам, чтобы в компании с моим отцом, заядлым футбольным болельщиком и бывшим футболистом, поболеть за наших. Двадцать пять километров в одну сторону, двадцать пять в другую по крутым спускам и подъемам пробежать для него было обычной нормой.
Мать его, тётя Лида, яростно ругала сына только за одно – за дурацкое чудачество, связанное с тем, что он иногда со своими друзьями, такими же спортсменами, позволял себе непростительную выходку, бездумное мальчишество. Они, положив в кармашки плавок деньги, набирались смелости переплывать Волгу наперегонки, брассом, чтобы попить пива на другом её берегу, в Аракчино.
И это через Волгу!!! При том чудовищном движении, которое тогда было на реке. Одна за другой шли баржи, огромные туристические теплоходы, сновали «омики» и «мошки». Но самое опасное – носились Метеоры и Ракеты, суда на подводных крыльях. Лодок моторных на Волге в то время было как комаров. Понятно, что это был безумный, ничем не оправданный риск, но они иногда делали это из какой-то дурацкой лихости.
Тётя Лида, под всеобщие насмешки, панически боялась только одного, что Витя может исчезнуть в Волге, что река заберет у неё сына.
Так вот, именно в это время, когда мои родители, сами не понимая от чего, плакали на станции Сельдь, всё и происходило.
...
Лодочный мотор заглох и не желал больше заводится. В лодке находилось четыре человека. Волны, поднявшиеся на реке, начали захлёстывать дюралевую Казанку через низкие борта. Тот же самый снегопад, который валил в Ульяновcке, обрушился и на Казань, и на Волгу. Это был настоящий шторм. Внезапный.
За час до этого на реке был полный штиль, и вода, чёрная, осенняя, какая-то на вид маслянистая, стояла без малейшей ряби, гладкая, как стекло. Чего же не плыть?
В лодке они оказались по причине, которую, как все потом говорили, можно было игнорировать. Младший брат Володи Крымова, лучшего друга Виктора, получил повестку. Необходимо было явиться к 9.00 девятого ноября в Приволжский военкомат города Казани. Тогда они решили с вечера отвезти парня на тот берег, где он мог переночевать у родственников, и с утра явиться без опоздания в назначенное место.
К тому моменту навигация на Волге уже была прекращена, теплоходы больше не ходили, поэтому люди, как могли, на моторных лодках, пересекали реку по тем или иным делам. Все ждали ледостава, когда можно будет ходить через неё пешком. Моста, соединяющего берега Волги, тогда еще не было.
Идея о том, что можно не явиться в военкомат по какой бы то ни было причине, просто не могла такими людьми, как Витя и Вова, даже обсуждаться.
Взяли лодку у друга. С мотором. Лодка, старая дюралевая Казанка, оказалась без вёсел. Мотор тоже старый. Такое случалось и раньше. Погрузились в лодку Виктор, Володя, его младший брат-призывник и подруга парня, которая, как и положено деревенским девчонкам, обязана проводить своего суженого в армию. До околицы. А околица на том берегу.
Казанка устроена так, что в ее носовой части имеется водонепроницаемая, наглухо заклепанная камера. Она позволяет дюральке в критической ситуации сохранить плавучесть.
После того, как лодка оказалась полностью затоплена, она встала вертикально, как поплавок. Из воды торчал только ее нос, на котором была прикреплена ручка, похожая на дверную. Держаться четверым за эту ручку было невозможно. Тогда Виктор и Володя принимают решение. Ремнями привязав к этой ручке молодёжь, они поплыли в ледяной воде к берегу, до которого уже оставалась всего метров триста.
-Ерунда, доплывем, - решили они.
В бушующей штормовой воде Володя Крымов сумел доплыть до берега и, выбравшись на песок, замёрз там среди коряг. Виктора не нашли. Он не доплыл.
Кто-то с берега увидел, что происходит на воде и поднял тревогу. Подошедший катер спас двоих, получивших тяжелейшие воспаления легких, ребят – парня и его девушку.
Виктора искали долго. Катерами, лодками, сетями, бреднями. Не нашли. Волга после обильного снегопада и при минусовой температуре начала замерзать.
Володю Крымова похоронили, а Виктор так и остался без могилы, без креста, без надгробия, без таблички, без некролога.
Его молодая жена, Нина, не смогла больше оставаться на берегах Волги и смотреть на воду, которая унесла ее мужа. Она уехала куда-то «на севера». Навсегда.
Витя ушел, исчез. Без следа, без весточки.
Он придёт!!! – упрямо твердила тётя Лида до самой своей смерти. Ей не довелось увидеть Виктора мёртвым. Она ждала сына почти сорок лет.
Сапоги
Служил в нашем полку Серёга. Парень он был веселый, отчаянный, решительный, безалаберный, добрый и отзывчивый. Все это – в одном большом флаконе. По доброте душевной он всегда был готов прийти на выручку, а по безалаберности всегда был готов любому оказать медвежью услугу и кого угодно подвести. И подводил. Неоднократно.
Но, несмотря на это, к нему все относились хорошо, и даже начальники его ругали (а делать это приходилось часто) как-то по-доброму, без зла. На зависть другим командирам взводов, которым много приходилось перемещаться "самотопом", у Сереги был мотоцикл "Восход", старый и разбитый, весь связанный на каких-то проволоках.
У мотоцикла этого, например, прямо на ходу могло, если Серега привставал на ухабах, потеряться сиденье. Фара у него, которая всегда светила куда-то вниз и в сторону, во время движения осуществляла произвольные колебания, непредсказуемым образом сканируя обочину дороги. Рычаг кик-стартера при нажатии на него ногой, как правило, падал на землю.
Времена дефицита были известны тем, что простой народ в гарнизонах всегда находился в состоянии какого-то напряжения или озабоченности. Люди постоянно что-то добывали, где-то записывались, куда-то бежали. Где-то кто-то постоянно что-то делил – то сапоги, то холодильники, то мотоциклы "Урал", то автопокрышки, то еще что-нибудь нужное.
Возглавляла все эти делёжки жена начальника политотдела дивизии, большая плутовка, которая вместе с начальником военторга (были же такие должности!) сумела создать сложную и запутанную систему распределения дефицита, в которой жёны всяких там старлеев имели очень мало шансов.
Не знаю, как в других гарнизонах, но в нашем всегда было именно так. И надо было всегда и везде вовремя успеть. Понятно, что главной движущей силой всех этих процессов выступали женщины. Мужикам же, за исключением нескольких профессиональных гарнизонных бездельников типа начальника дома офицеров или начальника ВАИ, было некогда.
Несмотря на то, что существовали какие-то очереди, какие-то списки, решающим всегда был фактор личного присутствия. Чуть зазевался и всё – ты пролетел. Такова женская логика. Ждать очередного завоза придется долго. А на носу отпуск и убытие на "большую землю". Туда надо ехать, приодевшись и запасясь этим самым пресловутым дефицитом – подарки родственникам и т.п.
Вот поэтому весной, накануне летних отпусков, напряжение на ниве распределения ресурсов ощущалось особенно остро.
– Галька!!! - в штабе полка раздался истошный женский крик. Дежурный по полку нахмурился и выглянул в коридор. Кричала Римма, делопроизводитель службы РАВ - ракетно-артиллерийского вооружения.
– Опять прозеваешь! Там обувь привезли! – продолжала на высоких нотах Римма, заглядывая в соседний кабинет, где располагалась коммунально-эксплуатационная служба.
Где это "там" и что за обувь расшифровывать было не нужно. Галина – делопроизводитель КЭС, женщина молодая, фигуристая и, как выяснилось далее, отчаянная не менее Серёги, была уже раньше неоднократно обделена на распилах дефицита. Но уж в этот раз она решила отыграть свое во что бы то ни стало. От расположения полка до конторы военторга - два километра, пешим ходом не успеть! Галька заметалась по штабу. К дежурному:
– Какой-нить уазик не едет в штаб дивизии? Нет? Дай дежурную машину! Уехала караул проверять? А автобус? Опять в ремонте? Бля! Чей это мотоцикл за казармой?
– Это Серёгин. Галя, ты беги к мотоциклу, а я сейчас Серёгу разыщу по телефону, – сочувственно отнесся к решению вопроса дежурный.
Искать Серёгу пришлось недолго. Истинный рыцарь, он, как всегда, был отзывчив и галантен. Быстро вникнув в обстановку, он в очередной раз бросил свой взвод на сержантов (опять получит втык) и пошел заводить мотоцикл. Прокатить Гальку, кстати, была его давнишняя мечта. А она постоянно кочевряжилась, не хотела ехать с ним на таком позорном мотоцикле. Но тут нужда заставила!
"Восход", на удивление, завелся с полпинка. И вот уже экипаж мотоцикла – Серёга и крепко обхватившая его сзади Галька, предусмотрительно надев танковые шлемофоны, начал выдвижение в сторону военторга.
Времена наши были чудные во многом. Мания запретительства, кстати получившая новый, более грандиозный, размах уже теперь, во времена либерализма, зашкаливала всякие разумные пределы. Запрещалось, например, ездить "вот тут" и "вон там", а можно было только "вот здесь". И то не всем, и не во всякое время.
Для того, чтобы установленные правила соблюдались, по всему гарнизону и в расположении частей были во множестве расставлены странные шлагбаумы. Это были мощные стационарные конструкции из толстых труб, наглухо заваренные. Снести их можно было только танком, что разрешалось делать при выходе полков по тревоге. Такой шлагбаум не позволял проехать грузовикам и легковым автомобилям. Мотоциклисты же имели возможность, пригнувшись, проскочить снизу.
Серёге и Гальке, избравшим хитрый (чтобы в рабочее время не попасться на глаза начальству) маршрут, предстояло в этом, как оказалось драматическом, рейсе преодолеть несколько таких шлагбаумов. Хрустя гравием и поднимая пылищу, "Восход" мчал Галину к вожделенной цели. Сапоги ей были нужны позарез. Снизив скорость перед очередным шлагбаумом, Серёга голосом подавал нужную команду. Перекрывая тарахтенье мотоцикла (глушитель у него отвалится еще возле казармы, а времени на устранение неполадки уже не было), он каждый раз кричал Галке:
– Пригнулись!
По этой команде сам он ложился грудью на бензобак, а она должна была наклониться вперед и в сторону, чтобы обеспечить соответствие транспортного средства установленному шлагбаумом габариту по высоте. То ли один из шлагбаумов оказался слишком низким, то ли Серёга сорвал голос (а танковый шлемофон почти не пропускает внешние шумы), то ли Галка замешкалась, никто в точности не знает.
Короче говоря, на одном из них она, не успев пригнуться, и повисла. Ноги ее по инерции продолжили движение вслед за мотоциклом. После этого Галька, сделав пируэт, шлепнулась на гальку. Спасибо шлемофону, голову она не разбила.
На следующий день, Галка, прихрамывая, с изрисованными зеленкой ногами пришла на работу хмурая.
– Галь, ну чё там? Досталось? – заволновались подруги.
– На хер мне теперь сапоги эти? Куда я их надевать буду? Посмотри, нога как распухла. А на той неделе уже в отпуск улетать.
Собачонка
Визг подняли сразу две персоны – истеричная собачонка и такая же, судя по реакции на происшествие, её хозяйка.
Молодой лейтенант, прибывший после окончания танкового училища с предписанием в штаб третьей ударной армии, прохаживался неподалеку от контрольно-пропускного пункта, ожидая начала рабочего дня.
Магдебург – очень приятный, ухоженный город, а возле штаба армии находился большой парк с аллеями, располагавшими к прогулкам.
Лишь в последний момент, засмотревшийся на симпатичную велосипедистку в обтягивающем трико, лейтенант успел заметить, как этот гадёныш, немецкий кобелишка начал задирать ногу, чтобы пометить его, старательно выглаженные утюгом и начищенные до лунного сияния хромовые сапоги-бутылки.
Реакция не подвела танкиста, и собачонка, получив хорошего пинка, полетела, хотя и не высоко, вдоль брусчатой дорожки.
На шум немедленно явился полицейский. Эти немецкие полицейские, хотя и демократические, но, все-таки немецкие, – отдельная тема. Они умели появляться вовремя. Не склонные к взяточничеству и злоупотреблениям, блюстители порядка всегда были на высоте. Обычно, не разводя занудных процедур, связанных с оформлением каких-то протоколов, опросов и допросов, немец быстро выносил решение. Прямо на месте.
Случалось, что какой-нибудь наш лихач-прапорщик, который летал на новеньком ЗиЛ-130 по делам военторга из конца в конец не маленькой страны, мог зацепить неосторожно перебегавший дорогу фанерный «Трабант» с тормознутым пенсионером за рулем.
Дорожный полицейский, в течение минуты оценив ситуацию, тут же объявлял приговор:
-Вы, товарищ прапорщик, свободны, Вы не виноваты. А Вам, товарищ Курт, сильно повезло, что у русской машины нет никаких повреждений, и к Вам по этой части претензий не имеется.
И пенсионер, привязав веревочкой отвалившуюся дверь, не зная, то ли радоваться, то ли горевать, отправлялся ремонтировать машину.
Так произошло и в этот раз. Полицейский, ни секунды не раздумывая над эпизодом и не задавая никаких вопросов, объявил лейтенанту:
-С Вас штраф – десять марок. Вот Вам квитанция.
Офицер, еще не привыкший к немецким деньгам, начал суетливо копаться в карманах в поисках нужной купюры. Краем глаза он увидел, что через КПП в штаб армии людей уже начали пропускать.
-Ещё не хватало опоздать из-за этой шавки на прием в управление кадров, – подумал он, торопливо листая какие-то деньги.
-Вот, – наконец протянул нарушитель полицейскому двадцатимарочную купюру.
У полицейского сдачи не нашлось, а хозяйка собаки, которая с удовлетворением и злорадством наблюдала за неотвратимо наступившим актом возмездия, тоже не смогла располовинить сумму, так как вышла погулять без денег.
Ситуация тупиковая. Немец лишнее не возьмет, но и не отпустит, пока скрупулезно не доведет дело до конца и не предоставит оштрафованному сдачу. А её в это утреннее время просто негде взять.
-Не надо сдачи! – сообразил лейтенант и, как следует примерившись, влепил ещё одного пинка противной собачонке.
Немец выписал ещё одну квитанцию.
Инцидент был исчерпан.
Все разошлись.
