Первую неделю апреля LiterMort провёл в путешествии, а перед тем успел побывать на постановке Сергея Алдонина (музей-театр «Булгаковский дом») «Мастер и Маргарита».
#МастериМаргарита #спектакль #СергейАлдонин #БулгаковскийДом #Воланд #ИванБездомный #рецензия #БугаёваНН #LiterMort
В экспозицию спектакля выведена любовная линия между Мастером и Маргаритой: страсть, каблуки, импровизированное танго, скрещенья рук и уст скрещенья (с позволения Пастернака).
Воланд в исполнении самого Сергея Алдонина уподобился старому рокеру с походкой капитана Джека Воробья и скрипучей манерной речью. Этакая любознательная и не утратившая подвижности в суставах темная сила, которая везде успевает, суёт нос и на балкон Пилата, и в дела Аннушки, и от водочки никогда не отказывается.
— «Я прятался у Понтия Пилата на балконе. Я был там инкогнито.»
— «Я бы на вашем месте тоже не высовывался».
Воланду всё интересно, и в этом его дьявольская суть: воровство, взятки, пьянство, сумасшествие, драмы, трагедии. Недаром в спектакле чудовищно разрослась сцена с Лиходеевым, «просыхающим» от пьянства: ей-богу, в творческом видении режиссер эта сцена стала ядром и заняла чуть ли не треть (!) представления. Много физического юмора: комично-шаткая ходьба алкоголика, манипуляции с «боковушкой» койки, комично-невнятные попытки спившегося героя произнести тост, растянувшийся диалог с Воландом…
Очевидно, из эпизодника у Булгакова Лиходеев вырос в фигуру у Сергея Алдонина. Почему? Возможно, причина в личностях. В талантливом актере Константине Богданове, который заслужил в спектакле собственный бенефис: и попрыгать на «боковушке», и потрясти спитым телом, и вдоволь помычать спьяну. Бенефис телесного юмора.
Заметны нововведения и «кивки». Вот Воланд рассуждает о «внезапной смертности» человека. Только человече губу раскатал жить — а тут наводнение какое… или пандемия. Да, это уместно. Тем более что пандемии появились не в XX или XXI веке, вот уж поистине «вечная тема», как и сам булгаковский герой.
Шаркающая кавалеристская походка досталась Воланду. Первое «явление» Иешуа — Ивану Бездомному (Владислав Князев). Много, кстати, юмора о его фамилии. Побратим по фамилии Демьяна Бедного, действительно смешно.
— «Ах вы, бедный.»
— «Я Бездомный».
Вот Иван корчится на койке «психушки» — и он уже не Иван, а Иешуа, то ли пытаемый, то ли допрашиваемый Понтием Пилатом. Иешуа безвинно принимает муку, как и Мастер, как и Иван. Как и интеллигенция.
Второе явление Иешуа — уже через Маргариту. Безвинным агнецом может оказаться любой, кого жизнь отправила на заклание. Маргариты (Ксения Лукьянчикова) вообще было мало: пара страстных изгибов тела в экспозиции, потом 2 часа — ничего. Её игра отделилась от булгаковской фабулы. Вернее, её отделил Сергей Алдонин. На балу Маргарита немного визжит от восторга: «Я в восхищении!» — и порхает по сцене. Видимо, свинцовая тяжесть в коленке осталась в булгаковских рукописях.
Спектакль вступал в диалог с залом. Вот Воланд с Бегемотом ест сосиски из кастрюли и комментирует: «А в Ростове вкусные сосиски! В Москве одна бумага.» А вот на сцене открывается варьете, и у зрителей собирают валюту: «Кто сдал валюту — не расходитесь после спектакля. За вами приедут.» Интерактивно — да. Растянуто? Тоже да.
А страдалицей Фридой оказалась… Гелла.
Гелла у Алдонина разрослась в какую-то «вечную тему» и стала альтер-эго почти всех женских персонажей. Есть же «вечный жид»? Есть. Так и Гелла у Алдонина — «вечная хамка».
Хамство, вульгарная грубость, «хабалистость» и развязная «быдловатость» — истинно демонические черты у режиссёра Алдонина. И потому его Гелла (Наталья Булыга) — это «демоническая хабалка», на которую натыкаешься и в распивочной, и в стационаре больницы, и в любом закоулке нашей унизительно грубой мещанской жизни. Помните у Маяковского: «А улица присела и заорала: Идёмте жрать!» Эта улица — алдонинская Гелла.
Когда Берлиоз пытается заказать напитки в невыносимо жаркий день своей смерти, в фартучке и кружевной наколке его встречает Гелла. Лицом к лицу? Нет, к лицу задом. И свой заказ Берлиоз вынужден раз за разом обращать прямо в вертящийся перед ним, «раскоряченный» в рюшках зад Геллы.
— А «Нарзан» можно?»
— «Нарзана» нет!
— А «Боржоми»?
— «Боржоми» тоже нет!
— А что есть?
— А ничего нет!
Что такое «явление дьявола в Москву»?
У Алдонина ответ дан предельно ясно: это потеря человеком лица, обращение к лицу зада, вот и всё.
Дьявол вообще является и в Москву, и в прочие города гораздо чаще: он в каждом «раскоряченном» заде, вступающем с нами в диалог. У Алдонина на сцене происходит качественная интерпретация булгаковской идеи: дьявол не пришёл в Москву, он уже был там — в каждом акте грубости и скотства, в «вещающих задах», которым ничего не стоит заменить лицо, которое потеряло любое качественное отличие от зада.
Это скотоподобие человека и есть истинный демон, который разнуздался в 20-е — 30-е годы. В людях-скотах, извергающих из пастей потоки матерных отбросов, нечистоплотно справляющих свои обязанности, не имеющих различия между задом и «харей», Булгаков и увидел дьявола.
Роман Хемингуэя «A moveable feast» у нас перевели как «Праздник, который всегда с тобой», это о Париже. Так вот, а булгаковская «хабальщина», всегда ищущая случая втереть свой неряшливо подтёртый зад другим людям в лицо, — это дьявольщина, которая всегда с тобой. Дьявол, который всегда с тобой. И печально до дрожи узнавать его ухмыляющееся лицо в искажённых невежеством лицах своих соотечественников.
