Главные герои «Двенадцати стульев» И. Ильфа и Е. Петрова — это не столько трансформация, сколько инверсия двух монументальных для мифологии архетипов, описанных Карлом Юнгом. Остап — молод, могуч, здоров, весел и беззаботен. Киса — стар и слаб. Воробьянинов, безусловно, «старик», но отнюдь не «могучий». Вдвоём они образуют архетипическую пару «старик — дитя».
#ДвенадцатьСтульев
#ИльфиПетров
#ОстапБендер
#КисаВоробьянинов
#КарлЮнг
#архетипы
#АрхетипыЮнга
#БугаёваНН
#LiterMort
Согласно Карлу Густаву Юнгу, архетипы — априорные организаторы человеческого опыта. Цитируя «О психологии бессознательного», Т.С. Афанасьева пишет, что архетипизация придаёт общекультурную значимость изображённым явлениям, как бы пропускает их через призму общечеловеческого сознания, делая предмет изображения достоянием не только узкой эпохи, но и социокультурного универсума целого человечества.
Остап — личность инфантильная в своём крайнем индивидуализме, непоседливая, пылкая. Архетип инфанта, или ребёнка, соответствует определённому психофизическому этапу в жизни и не означает, что речь идёт о непосредственном ребёнке. Например, в «Преступлении и наказании» каторжники, в эпилоге называющие Соню «матушкой своей болезной», изображены через архетип младенцев, а сама Соня — матери, заступницы и нравственного супер-эго. Даже Раскольников, бросающийся перед ней на колени, предстаёт как провинившийся сын, со слезами просящий прощения у доброй матери. Соня — Мадонна, жертвенная мать, принимающая в объятья заблудшего сына.
Почему архетипическая пара «старик — дитя» претерпела инверсию?
В мифологическом сознании старик — это символ мудрости, а дитя символизирует как пробуждение индивидуально-сознательного в коллективном бессознательном, так и антиципацию (предчувствие) смерти и перерождения. Однако Ильф и Петров не делают Кису носителем мудрости. Напротив, это Остап «кормит, поит и воспитывает» старика, называя его чуть ли не «мальчишкой», Кисулей. Сам же Остап предстает в двух ипостасях: порой беспечным, «чистосердечно смеющимся и приникающим щекой к рукаву своего друга», как бы льнущим к нему, как дитя к старику-отцу. А порой — «могучим интеллектом», пастырем, руководителем, «техническим директором». Роли старика и дитяти претерпели инверсию — поменялись местами. «Старенький» Киса в этом союзе — дитя, а молодой Остап — мудрый глава.
Наконец, на мой взгляд, важнейшим сюжетным мотивом выступает убийство Остапа Кисой: без этого движения бритвой «дитя» не сможет пройти через смерть и перерождение в «Золотом телёнке». Вызывающее «брезгливую жалость» прошлое наносит удар по настоящему, молодому и такому «бескорыстно алчному». Старость губит молодость. Одичавшее прошлое пытается перерезать глотку брызжущему здоровьем (но отнюдь не моралью) настоящему. Впрочем, моралью у Ильфа и Петрова не брызжет никто. Но разве ирония не для того создана, чтобы делать особый акцент на отсутствии чего-то значимого, чтобы тем более явным стал этот недостаток?
Благодарю за прочтение!
Ваша Надежда Николаевна Бугаёва