Во втором романе, «Свидание в Петербурге», всё действие строится вокруг Никиты, хотя сам он выступает тут как довольно пассивная фигура. С самого начала нам рассказывают историю его… нет, даже не любви, а влюблённости (да и то, верно заметит Алёшина мать: «Он и сам этого точно не знает, попомни мое слово…») в великую княгиню – ту, что потом войдёт в русскую историю как Екатерина Великая. «О, милая, милая… Вспоминать о ней тяжкий грех, но ведь вспоминается. Перед глазами стоит зимняя дорога, крутятся колёса, дует ветер, метя позёмку… Или вдруг затихнет всё, и на лес хлопьями посыплется снег. Красота вокруг такая, что хочется плакать и молиться». Случайная встреча на дороге, кажется, перевернула жизнь Никиты Оленева… «У знатной дамы много имен — Софья, Фредерика, Августа и, наконец, Екатерина, но есть ещё одно имя, сейчас наверняка забытое окружающими её царедворцами — Фике. Так звали худенькую девочку в заячьих мехах. Она очень спешила в Россию, что не мешало ей мило переглядываться и кокетничать со случайным попутчиком — геттингенским студентом».
В первом фильме о гардемаринах Саша Белов скажет: «Любить Анастасию Ягужинскую - это то же самое, что пылать страстью к звезде». Эти слова, как мне представляется, мог бы произнести и Никита (естественно, изменив имя любимой), хотя он и не сразу узнал, в кого «сподобила судьба его влюбиться». И даже поняв, что это принцесса Цербстская, не сразу поверил («Здесь ошибка, недоразумение, сплетня, если хотите!»)
И останутся лишь дорогие воспоминания – он «всё ещё таил в душе очаровательное прозвище Фике, губы помнили вкус её губ, и смех звучал в ушах, словно колокольчики в музыкальной шкатулке», «ведь он клятву давал на постоялом дворе близ Риги» («Будете моим рыцарем? Будете верны мне всю жизнь?» — «Да, да…»)
Мы встречаем Никиту в Петербурге после трёх лет обучения в Геттингенском университете, служащим Иностранной коллегии. Он уже официально признан сыном и наследником князя. Друзья считают, что время должно вылечить Никиту от любви, но… «Четыре года — большой срок. У Никиты хватило ума поставить на своих воспоминаниях жирный крест, но с самого первого дня возвращения домой он ждал, что судьба пошлёт ему случай встретиться с бывшей Фике, ныне Их Высочеством, Великой Княгиней Екатериной».
И вот он, случай – билет на бал-маскарад в Зимнем дворце, который «с великим трудом достала во дворце Анастасия». Удаётся уговорить Софью поехать в качестве его дамы (не могу не вспомнить изумительную маменьку Корсака, заявившую упрямой невестке: «Непременно надо ехать. Это такая удача — билет во дворец. Если Софья не поедет, бери, Никита-друг, меня. Уж я-то найду, чем заняться на маскараде»). И удаётся не только увидеть Екатерину (друзья помогут, сообщив, в каком она костюме), но и услышать её слова («Не оглядывайтесь, князь, и не пытайтесь говорить со мной. Это опасно… Я дам о себе знать»). Видимо, это сказано просто чтобы отделаться от него. Но Никита воспринимает всё всерьёз, а потому так радостно мчится на свидание, найдя в карете записку и не подозревая даже, что его просто приняли за рыцаря Сакромозо, пришедшего на бал в таком же маскарадном костюме…
В делах любви, как будто мирных,
Стезя влюблённых такова,
Что русский взнос за счастье милых -
Не кошелёк, а голова!
Кошельку князя ничего не грозит, а вот головы он едва не лишается.
Потом он будет пытаться вспомнить все обстоятельства ареста, удивляться первой фразе Екатерины («Мой Бог, как вы сюда попали?») и вспоминать её ответ на предложение «Сударыня, располагайте мной!» - «Если бы вы знали, как я в этом нуждаюсь!» и самое главное – то, почему не назвался при аресте: «Было в глазах Екатерины что-то такое — испуг, вера, восторг, из-за чего он просто вынужден был совершить то, что она ждала от него. "Не раскрывайте своё имя!" — вот что он прочёл в её прекрасных, испуганных, умоляющих глазах, и жест — поднятый к губам узкий прозрачный пальчик, подтвердил это. И теперь, терзаясь сомнениями, он цеплялся за спасительный лозунг: "Её право решить, твоё — подчиняться!"»
И во время всех допросов он будет держаться одной линии поведения: «"Не впутывать её!" — это было столь однозначно, что не стоило отдельной мысли».
И ему совершенно невдомёк, что та, ради которой он жертвует собой, с трудом вспоминает его: «После ареста русского князя Екатерине очень хотелось вспомнить его имя, но сколько она ни рылась в памяти, он по-прежнему оставался студентом из Геттингена». А когда имя напомнят, вновь мысли только о себе: «Никита Оленев, такой любезный, восторженный, покорный. Все эти воспоминания волновали… Взгляд, которым она успела обменяться с Оленевым, сказал ей всё — словно и не было пяти лет, он продолжал любить её. Арест — это плохо, но это тоже волнует. На постоялом дворе в снегах он сам сказал, что будет её рыцарем. Какое забытое слово — рыцарь. Дон-Кихот был рыцарем… А здесь судьба вдруг посылает двух рыцарей разом — один на словах, романтический, другой, Сакромозо — подлинный». А он ведь рыцарь не «на словах», он, как те средневековые трубадуры, лелеет свою «любовь издалека», и ему в голову не могут прийти её рассуждения: «Зачем он не стал спорить?.. Это ясно, чтоб не устраивать скандала… Значит, он в крепости… Но Бог свидетель, она ничем не может помочь князю. Она сама в опасности. Может быть, дурно так говорить, может быть, это эгоизм, но как не быть эгоисткой, если ты супруга наследника?»
Она будет мечтать о красивом турнире: «Он красив — князь Никита, и Сакромозо красив. Но Сакромозо опасен, а Оленев наивен. Будь её воля, она бы устроила турнир на зелёном поле. Всадники в доспехах, лошади в кольчуге, пики наперевес… И у каждого рыцаря на металлическом локте шарф её цвета — розовый!» Мне тут вспоминается шекспировское «И этот бог - какой ничтожный идол!»
А он ведь едва не погибнет, когда друзья похитят его из заточения… А потом, поправляясь после ранения, совершенно неожиданно узнает правду. Ведь всё было так ясно: «Я не мог тогда не пойти к ней. Она позвала, и я пошёл». И вдруг – «Записка предназначалась не вам. Податели её перепутали на маскараде кареты. На вас и Сакромозо были одинаковые костюмы». Более того – «Известная особа вообще никому не назначала свидания. Записку сочинили в Тайной канцелярии… Лядащев предполагает, что этой запиской хотели скомпрометировать известных вам особ».
Мария, думается, верно поймёт мысли Никиты: «Наверное, сейчас он нашел наконец объяснение несуразностям, которые преследовали его последние два месяца. Он оскорблён, обижен. Ведь это так мучительно чувствовать себя глупцом, занявшим чье-то место. И сколь велика плата за его самомнение!»
От своей любви Никита излечится – «мысль о женщине с ласковыми глазами, которую звали Фике, не только не причиняла боли, но даже не развлекала». И дальше мы прочитаем: «Годы сделали своё, полностью разрушив его былую любовь». И при встречах очень трезво станет он оценивать ту, перед которой некогда преклонялся, когда встанет вопрос о спасении действительно любимой: «Екатерина рассматривала его спокойно и доброжелательно… Она выглядела очень добропорядочной и искренней. Чистоплотность внешняя как бы однозначно предполагает опрятность внутреннюю, душевную, а Никита смотрел на её алый рот и думал: "Обманщица… Блазница… как сказал бы Гаврила. А может, он сам себя завёл в этот самый блазнь, сам ошибся?"»
А она… Наверное, всё же кое о чём пожалеет, иначе почему вдруг такая реакция:
«— Я женился, ваше высочество.
"На этой очкастой худышке, на этой бледной, юной и невзрачной?" — хотелось воскликнуть Екатерине, но она не произнесла этих слов, только горло её завибрировало, как у надрывно поющей птицы.
— И счастливы? Вижу, вижу… Я вам завидую, князь. Мне меньше повезло с браком».
Да, это воспоминание задвинуто «в самый глухой угол сознания. Так бросают на дно сундука отслужившую вещь, зная заранее, что она не понадобится. Было и прошло…» Но будет и другое…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!
Путеводитель по всему циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь
