Когда уж казалось, что и сил не осталось, а ноги не шли и скручивались от судорог, прозвучала команда, пронёсшаяся по цепи: «Ночлег!» Примостились там, где шли, но тем группам, которым выпало оказаться рядом с отдушинами, пришлось переместиться на 50-70 метров дальше по ходу, либо замедлиться, чтобы исключить любую возможность выдачи своего подземного присутствия случайным вскриком во сне, либо непроизвольным громким разговором, или кашлем, громом отдававшимся в трубе, если его не прятать всеми возможными способами. Они давно продвигались по территории, занятой противником, а как-то при очередной остановке слышали у отдушин украинскую и польскую речь, после чего не останавливались рядом с отдушинами, пытаясь исключить любую возможность демаскировки, а если такое, не дай Бог случилось бы, то вся операция оказалась перед реальной угрозой провала, а чем это грозило понимали даже те, кто никогда ни над чем особенно не задумывался. Их бы просто уничтожили, не дав возможности выбраться на поверхность, а уж каким способом? У извергов их много, специально выбрали бы самый зверский и мучительный. Поэтому и молчали бойцы, а говорили вполголоса короткими фразами. Те же, кого донимал кашель, кашляли, прикрываясь обшлагом куртки, даже на коротке не останавливаясь около отдушин, хотя было истовое желание хотя бы разок-другой хватануть свежего воздуха. В группе Силантьева кашлял лишь Карпов, к этому часу прилюдно поклявшийся, что бросил курить, а если останется живым после этого похода, то никогда в будущем не возьмёт в рот эту заразу. Сказал вроде бы более для самого себя, но его слова дошли и до тех, кто курил, и все они сделались солидарными с Виктором в этом вопросе. Зато Силантьев возразил:
‒ Чтобы и мысли более не было о плохом! А то «если останется живым»? Ты хотя бы думай, прежде чем говорить. Предсказатель нашёлся.
‒ Всё понял, товарищ сержант.
Вы читаете окончание. Начало здесь
Разговора не получилось. Все занялись своими делами. А дело у всех одно: сделать глоточек воды, а главное, лечь и вытянуться поудобнее на дне трубы. Они ложились, вытягивались, но долго так не могли нежиться ‒ чувствовался леденящий холод разгорячёнными телами, и были вынуждены усаживаться на сидушках вплотную, чтобы сохранить тепло распаренных тел, хотя и в таком положении старались вытянуть натруженные ноги. Плохо ли, хорошо ли, но все умостились, притихли и первое время спали как дети с открытыми ртами. Кому-то, видимо, снились сны. Первым что-то забормотал во сне Земляков. Он, сладко причмокнув, обнял Медведева, и снилось ему, что он нежно обнял жену Катю… Вот же она, рядом: тёплая, мягкая, покорная. Какое это, оказывается, счастье ощущать рядом любимого человека, который так удачно оказался рядом. Счастье ещё и оттого, что он навсегда вернулся к ней живым и невредимым, и ничто теперь их не сможет разлучить: ни злой человек, ни жизненные обстоятельства, какими они ни будь сложными. «Не переживай, Катюш, видишь, я вернулся, перед тобой стою. Война закончилась, и нет теперь причины переживать обо мне, а мне о вас с Гришей. Всё наладится, и с кредитами рассчитаемся. Какие-никакие, а деньги я получу, весной успеем наше поле посеять, потом собрать урожай. Только на картошке крест поставим: и хлопот больше, и рентабельность не та, а пшеницей заниматься ‒ самое то. Выгодная культура». В какой-то момент сон его прервался, он почувствовал, что задыхается, очнулся и ощутил на лице лапу Медведева.
‒ Вот леший, чуть на тот свет не отправил!
Сергей отодвинулся, повернулся на другой бок, чтобы не дышать на товарища и не лишать кислорода, какой пока имелся в трубе. Сонный Медведев что-то промычал во сне и скривился, вытягивая ногу, положив голову на руку, продолжил тревожный сон. Земляков оглядев в трубе бойцов, почти погрузившихся во тьму из-за кое-где светивших фонариков, убегавших в туманную даль, и вновь ткнулся головой в снятый обвес. Но недолго он спал, проснулся от послышавшегося стона, подумал, что это Карпов мучается, а, пригляделся, ‒ Медведь в свою правую ногу вцепился.
‒ Что с тобой? ‒ негромко спросил Земляков.
‒ Нога застыла ‒ сводит, того гляди жилы полопаются.
‒ Погоди, ‒ шепнул Земляков, вспомнив, как футболисты во время матча снимают судорогу. ‒ Ложись на спину.
Медведев послушно лёг, а подползший Земляков выпрямился, насколько можно было и, приподняв ногу Михаил, удерживал пятку, а другой рукой давил на стопу: раз, второй, третий…
‒ Погоди, ‒ зашевелился Медведев, ‒ а то ласту отломишь. Вроде полегче стало.
‒ Встань, походи немного, разомни, ‒ предложил Земляков.
Тот осторожно приподнялся, сделал два-три шага туда-сюда, радостно выдохнул:
‒ Ты как доктор Айболит! Где этому научился-то?
‒ Жизнь научила… Ложись, ещё разок потяну мышцы для закрепления успеха.
На этот раз Медведев почти без проблем лёг на спину, приподнял ногу. Земляков знающе поработал с его ступнёй, спросил:
‒ Лучше?
‒ Нормально. Всё вроде прошло.
‒ Ну, вот, а ты боялся, даже платье не измялся.
На Михаила Медведева пробежала чуть заметная улыбка, он вздохнул:
‒ Спасибо тебе! Ты настоящий земляк!
‒ Обращайтесь, ‒ посоветовал Земляков и был рад, что сумел помочь товарищу.
Он было устроился спать, но вдруг Карпов ‒ в этот раз уж точно он ‒ надсадно закашлялся.
‒ Хлебни водички, ‒ посоветовал Земляков, ‒ и постарайся глубже дышать.
‒ Пробую, ни хрена не получается, глотку как при ангине дерёт.
‒ Никто драть не будет, если сам перестанешь языком ворочать. Постарайся дышать аккуратно и глубоко.
Карпов сделал глоток, убрал бутылку, продышался и, действительно, перестал кашлять, а Земляков, убедившись, что товарищу полегчало, вновь устроился спать. Подумал, чувствуя, как слипаются глаза: «Здесь поневоле доктором станешь!»
Он почти проспал до того часа, с перерывами, но проспал, когда вдалеке раздался негромкий голос Силантьева:
‒ Просыпаемся, бойцы! Нас ждут великие дела!
Вскоре появился невысокий коренастый «Спутник», которого непросто можно было узнать из-за потемневшего от копоти лица.
‒ Выспались? ‒ спросил он у Землякова. ‒ Как спалось?
‒ Отлично!
‒ Вот и прекрасно… Выпейте по глотку водички, и далее будем выдвигаемся. Вчера более половины пути прошли, осталась меньшая часть. Вода осталась?
‒ Почти вся…
‒ Терпите. В конце пути обещают по бутылке на брата.
‒ Есть терпеть!
‒ Молодец! Как фамилия?
‒ Земляков!
‒ Запомнил… Выдвигайтесь, не засиживайтесь.
Он пошёл по трубе навстречу движению: через кого-то переступал, кто ещё спал, кого-то обходил, кому-то помогал подняться на ноги, у кого-то останавливался, говорил о чём-то, и чувствовалось в его движениях, манере разговора желание сплотить бойцов, создать им доброе настроение, а будет настроение, то и надежда на счастливый исход будет подогревать в трудную минуту. Поэтому и говорил с ними мягким голосом, хотя и простуженным, и доверительные слова в этот момент оказывались очень кстати. Действовали они гораздо надежнее, чем если бы он отдавал резкие команды, особенно в эти минуты. Их уже ой как много минуло, если считать с той самой, когда они погрузились в подземное, не особенно гостеприимное царство. Теперь начинался второй день их бесподобного путешествия, и никто не знал, каким оно выдастся, чем отзовётся в сердцах и душах, и как оно подействует на них. Что лучше не станет, это очевидно, по крайней мере до того часа, пока они не выберутся на поверхность, где, даже не верилось, хватанут полные лёгкие весеннего воздуха. И станет он для них самым вкусным и бесподобным подарком. И будут они дышать им, орать, захлёбываясь от счастья, и будет им казаться, что лёгкие вот-вот разорвутся. Сергей вспомнил, как бросал курить, когда родился Гришка, какое он ощущение испытал после нескольких лет жизни в никотиновом дыму. Тогда казалось, что лёгкие не выдержат, лопнут, когда он вдыхал во всю грудь, но и этого оказалось мало, хотелось дышать глубже и глубже. Что-то похожее будет и с ними, когда они выберутся из подземелья, только в тысячу раз комфортнее. И когда Земляков представлял этот момент, то старался не очаровываться мимолётными грёзами, зная, что только тогда он достигнет желаемого, когда придёт к тому часу, такому долгожданному. Пока же, как ни старайся, как ни терзайся, раньше определённого часа ничего не получится. А сейчас… А сейчас волю в кулак, глаза в кучку, чтобы не споткнуться, не упасть, потому что ой как тяжело падать в металлической трубе, а то он вчера упал и едва колено не расшиб, хорошо наколенник помог спастись от травмы. А что значит стать хромым в это месте? Это беда. Никто, конечно, не бросит, но каково быть обузой для других, когда самих себя-то нести тягостно.
Во всех мысленных наслоениях Сергею вспоминались слова «Спутника» о том, что большая половина пути вчера была пройдена. А что это значит? Что сегодня вечером они должны узнать дальнейшие планы командования, или крайний срок ‒ утром, которые понемногу проясняются, хотя ничего конкретного им никто не говорил. Ведь и без того понятно, что не просто так они выдвигаются куда-то по трубе. Труба куда ведёт? Ясно ж, что не в свой тыл, в свой тыл можно и без трубы добраться, а ведёт труба в тыл врагов, причём глубокий. И если учесть, что труба тянется в юго-западном направлении со стороны села Большого Солдатского в сторону Суджи, занятого врагами, то тогда понятно расстояние, какое им необходимо пройти. Получается, что сегодня к вечеру они должны достигнуть окрестностей этого города и, как ангелы-хранители и защитники, должны воспарить над ним, выбив нацистов и защитив оставшихся жителей. Если так рассуждать, то всё сходится, и теперь особо и голову нечего ломать, а надо делать, что должно, а там… А там прозвучит от «Спутника» команда, ибо он отвечает за вверенных бойцов, за их жизни и судьбу. Главное, чтобы она оказалась грамотной.
Когда разломались, разогрели негнущиеся спины, размяли ноги, Земляков спросил у Медведева:
‒ Ну, что, дорогой товарищ Миша, готов в путь-дорогу?!
‒ Готов-готов... Дорогу осилит идущий ‒ говорит мой внутренний голос.
Сказать легко, а каково осуществить ‒ это вопрос. Медведев, переговорив с Земляковым, знал от него, что к вечеру они должно дойти до конечной точки, если, конечно, смогут дойти. Вчера-то они сгоряча, можно сказать, отмахали большую половину, а сегодня даже первые шаги даются ой как тяжело, а что будет дальше, можно лишь предположить. И ведь ни с кем это не обсудишь, не переговоришь, не станешь жаловаться на судьбу: в таком случае либо засмеют, либо отвернутся пацаны. Да и не для того он шёл на СВО, чтобы пыхтеть и гундеть. Самому противно сделается. «Терпи, Михаил, и это тебе зачтётся!» ‒ успокаивал и подбадривал он себя и вспоминал приснившуюся ночью жену.
***
Они немного поговорили лишь на первой остановке второго дня, когда Медведь улёгся на дне трубы и сказал Землякову:
‒ Новость есть!
‒ Говори.
‒ Сын у меня вскоре будет. Второй Димка!
‒ Откуда известно?
‒ Жена сообщила.
Земляк хмыкнул:
‒ Ещё, что скажешь? Или уж глюки начинаются?
‒ Глюки не глюки, а видел её, как тебя сейчас вижу. Во сне, конечно. Сказала, что врач определила пол ребёнка. Всё на мальчика указывает. Значит, так и будет!
‒ Ну, поздравляю!
‒ Сейчас-то чего поздравлять. Вот когда родится, а мы с тобой отвоюем, то приедешь из своих диких степей и окрестим сынульку, и станешь ты крёстным отцом ему, и породнимся мы навеки-вечные.
‒ Заманчиво, конечно. Будем верить в это.
‒ А как иначе! Хотя и говорят, что загад не бывает богат, но у нас-то особый случай. Не каждому такой выпадает. Веришь этому?
‒ Верю, верю…
‒ Твоя-то снится?
‒ За ночь по нескольку раз. На другой бок повернусь, а она тут как тут.
‒ Чего говорит?
‒ Деньги спрашивает. Чего она скажет… Как-то сказала, чтобы я тебя поменьше слушал, а то за эти сутки ты мне столько в уши надул ‒ голова ходуном ходит.
‒ У тебя-то от чего она ходит. Наша прогулка тебе в радость должна быть. Мы, когда пацанами были, нор в стогах нароем или зимой в снежном овраге целые города выстраивали. Домой прибежишь, а с головы до ног сосульки. А если день морозный, то одежда ото льда хрустит. Есть, что вспомнить.
‒ Ладно, Миша, поднимайся ‒ дорога зовёт!
Тот покряхтел по-медвежьи, приподнялся, ткнулся рюкзаком в трубу, вздохнул:
‒ Жалко выпрямиться нельзя, а то давно дошли бы
На следующей остановке Медведь достал из аптечки марлевый тампон и, промокая им тяжёлые капли, выжимал тампон себе в рот. Напиться таким способом не напьёшься, но хотя бы горло от сухости драть перестаёт и кадык работает, правда, почти вхолостую, помогая проглотить хоть какую-то каплю. Смотрел на товарища Земляков, смотрел и достал из кармана рюкзака пластиковую полторашку с остатками воды, отдал товарищу:
‒ Сделай полглотка! Сделаешь больше ‒ задушу!
‒ Что так строго?!
‒ Нормально. За это спасибо скажи.
Взял Медведев бутылку, посмотрел на свет фонаря, а в ней почти и пить-то нечего.
‒ Ну, такой водой, только душу дразнить.
‒ А ты не дразни, а глотни, пока я добрый. Зато без мазута.
‒ Ну, если позволяешь, придётся отведать.
Аккуратно, чтобы и капли не пролить, Медведь приложился к горлышку и, сделал, как и приказывал Земляков, полглотка, сказал:
‒ Хорошо быть мелким в нашем случае. Мелкие букашки, похоже, вовсе не пьют. Или росой обходятся, а на зиму в спячку уходят. Хорошо им… А ты ‒ молодец. Вторую бутылку заканчиваешь. И куда в тебя столько влезает.
‒ Куда и у всех. Зато теперь меньше тяжести нести.
‒ Да нет уж… Я бы только такую тяжесть и таскал с собой. Вот что делать будем, когда вода совсем закончится.
‒ Ты нашёл способ. Труба большая ‒ конденсата на всех хватит.
‒ Это что же получается: мы своё дыханье пьём, круговорот воды в природе.
‒ А ты ‒ молодец, жалко, что сочинять не умеешь, а то какую-нибудь статью нацарапал на эту тему или стихи актуальные.
‒ Куда уж мне. Мне только в лесу брёвна тягать на трелёвочнике, только, скажу тебе по секрету всему свету, что вполне скоро останемся без работы. Наш арендатор, на которого мы пашем, совсем край потерял ‒ ещё немного и все леса в нашей округе сведёт. Потравы на него нет. Пилит и пилит, пилит и пилит. Настоящий хозяин одно дерево спилит, другое посадит. А нашему это не по чину: только пилить горазд. Иногда, конечно, делает посадки для плана и отчёта, но за ними никто не ухаживает толком, и они зарастают сорными породами.
‒ Ладно, лесоруб-лесовод, поднимайся ‒ все зашевелились.
Медведев поднялся, посмотрел в глубь трубы, а оттуда влажный воздух волной. Воздух холодный, химический, озноб от него. Благо, что потеть почти перестали. И ещё чувствовалось, что труба живая ‒ она гудела, казалось, дрожала от собственного гула, исходившего из её глубины. Подумал: «Этот сколько же там душ собралось, это сколько людей страдания принимают. А спроси каждого, никто не скажет, что страдает. Да ‒ устал, да ‒ пить хочет, да ‒ спать охота, но никто не признается, что жалеет, что подписался на этот поход. И кто бы ни спросил такого в этот момент, мол, как чувствуешь себя, дружок, ответит через силу, но бодро: «Отлично чувствую, всем на зависть!» И ни в чём не упрекнёшь его, ничего не скажешь обидного, а только удивишься и подумаешь: «А ведь он прав, негоже показывать слабость и слабину, если они есть».
Очередная стоянка не располагала к разговорам. Лежали, молчали и, похоже, ни о чём не думали. Зато на следующей началась суета, когда Карпов упал на дно трубы и захрипел:
‒ Всё, не могу, подыхаю!
‒ Респиратор надень ‒ поможет! ‒ подсказал Володя Громов, шедший с Карповым в паре.
‒ С ним ещё хуже ‒ воздух задерживает. И весь уже мазутом пропитался с обеих сторон.
‒ Не кричи так ‒ укров переполошишь.
‒ Сколько ещё идти? Почему никто не скажет?
‒ До конца трубы! ‒ подсказал подошедший сержант. ‒ Как она закончится, так и баста! Лагерем встаём.
‒ Никогда она не закончится!
‒ Ладно не кричи и не хнычь ‒ здесь не детский сад. Будь мужиком. Метров через двести должна быть отдушина. Около неё посидишь, в себя придёшь. Вот тебе баллончик от астмы ‒ подышишь потом. И не вздумай около неё хай поднимать!
‒ Договорились.
Карпов, действительно угомонился, лежал без движения и пытался дышать во всю грудь, насколько позволял бронежилет. Вскоре, пробравшись меж бойцов, появился командир штурмовой группы.
‒ Кто кричал? ‒ спросил он.
Ему указали на притихшего Карпова, и он опустился перед ним на корточки, дотронулся до плеча, окликнул:
‒ Боец, как дела?
Карпов пошевелился, открыл глаза, спросил:
‒ Ты кто?
‒ Ваш командир, «Спутник».
‒ Извините.
‒ Как самочувствие?
‒ Нормально, но почему-то кажется, что мы всё время идём под гору, а там огонь бушует.
‒ Нет там никакого огня… Это от усталости и нехватки воздуха галлюцинации появляются. Потерпи, боец. Дыши глубже. Ведь сможешь же?
Карпов приподнялся, сел, несколько раз глубоко вздохнул.
‒ Ну вот! Легче стало?
‒ Немного.
‒ Вот и прекрасно! Продолжаем движение.
«Спутник» помог Карпову подняться, поддержал его, когда тот переступил с ноги на ногу, сказал подвернувшемуся Сергею:
‒ Земляков, помоги в случае чего товарищу.
‒ Есть, товарищ командир!
‒ Пошли, дорогие. Пошли. Осталось немного.
«Спутник», конечно, знал, сколько предстояло пройти, хотя и трудно в полумраке ориентироваться, но он более ориентировался по времени, на среднее время прохождения, делая поправку на усталость группы. Он и сам устал и знал, что лицо его к этому времени покрылось грубыми складками, под глазами набухли мешки, но и у всех лица не пылали здоровьем, срытые под масками из копоти. Откуда она бралась здесь, не понять, хотя можно предположить, что копоть от загазованности, остаточного метана, которым пропитаны стены трубы до последней, самой мелкой молекулы, и теперь он выходил в трубу, смешивался с воздухом, отравленным дыханием сотен бойцов, и получалась смесь, от которой кружилась голова и накатывали галлюцинации. В такой ситуации оказаться на пять, десять минут ‒ подвиг, а что тогда говорить о вторых сутках, когда, казалось, плавится мозг от напряжения. В какой-то момент Карпов, немного придя в себя, от глубоких вздохов, а более от внимания командира группы, радовался, что полегчало. И не хотелось вспоминать, что дал сегодня слабину, вынудил командира суетиться, говорить детские слова. Парни не осудят, поймут, но стыдно сделалось перед самим собой. И он не стал ни оправдываться, ни просить прощения, тем самым ещё сильнее заставив бы себя устыдиться.
Он и у отдушины долго не торчал, отодвинулся, позволил другим хватануть воздуха, казавшегося чистым кислородом и мгновенно придавшего сил и настроения. И он пошёл далее, вспоминая «Спутника», годившегося ему в отцы, и ставшего им на несколько минут, которые он запомнит теперь на всю жизнь. К нему подошёл Земляков, подал почти пустую бутылку с водой, предложил:
‒ Попей!
‒ А сам?
‒ Сам потом. Сделай полглоточка и оставь себе. Пригодится.
Виктор, изогнувшись, промочил рот и, всё-таки возвращая бутылку, пожал Землякову руку. Эта капля воды заставила Карпова ещё более воодушевиться. Теперь почему-то и Земляков, и идущий рядом с ним Медведев, и даже молчун Володя Громов показались в этот момент необыкновенными пацанами, такими, какими он их навсегда запомнит. Если вчера, когда ныл о курении, они казались чёрствыми и сухими мужланами, в коих не имелось и капли сострадания, то теперь всё поменялось. Они стали своими в доску, с ними теперь жить и не тужить.
Подземная людская вереница продвигалась под землёй всё ближе к конечной точке, где они получат приказ в наступление, каждому проговорят его действия, на картах покажут примерный маршрут, и тогда только вперёд, только к победе. Но пока все знали, что ещё много будет испытаний, прежде чем они окажутся на свободе, вырвавшись из трубы, а пока надо терпеть.
Стиснуть зубы и терпеть.
***
Чем больше делалось остановок, тем меньше бойцы разговаривали. Ни сил не осталось болтать, ни возможностей, если язык не хотел слушаться и еле ворочался, обдирая нёбо. Даже Володя Громов перестал вспоминать стихотворения. А когда ему говорили, что, мол, если начал, то продолжай, а то не солидно получается, не в жилу, он лишь отмахивался и делал страшные глаза, выделявшиеся белками на закопчённом лице. Они вообще стали на одно лицо, и сразу не узнаешь кто есть кто. Даже вблизи. Особенно, когда им вдогонку из трубы наплывал то ли туман, то ли морось от испарений бесконечной массы людей, следовавшей за ними. Все они шли, согнувшись, останавливались, чтобы отдышаться или просто поглубже вздохнуть, но не удавалась, потому что дыхание было поверхностным, слабым. И сколько часто ни дыши, воздуха по-прежнему не хватало даже тем, кто более или меня держался. Но это не значило, что всё благополучно у человека, если он молчит или заставляет себя молчать, а если и прорвётся голос и сил хватит лишь на реплику, то и не поймёшь, что он говорит, еле ворочая языком. Но когда даже самый молодой из них, тот же Громов, схватил Землякова за рукав и, указав рукой впереди себя, промычал: «Там свет! Мы пришли!» ‒ Сергей не знал, что ответить ему. Когда тот повторил: «Там свет!», Земляков достал бутылку, подал Громову:
‒ Хлебни полглоточка.
Володя сделал глоток и нехотя вернул бутылку Землякову, спросившему:
‒ Полегчало?
‒ Почти… А там всё равно свет…
‒ Ладно, согласен, но идти ещё далеко. Не думай об этом. Шагай себе и шагай ‒ так легче. И вдаль не смотри.
Громов кивнул, успокоился, зато Медведев что-то промычал, указав на бутылку: мол, давай и мне. Когда отпил полглоточка и поработал языком, спросил:
‒ Откуда у тебя столько воды?
‒ Щёлкать не надо было одним местом, когда на входе все запасались водой. Вам было лень взять лишнюю бутылку. А я не поленился, хотя и от этой бутылки ничего не осталось. ‒ Он тоже немного хлебнул, плотно закрыл пробку. ‒ НЗ остался, на всякий пожарный случай.
Но тут Силантьев подошёл, посмотрел на воду. Пришлось и ему позволить присосаться. Когда же почти ничего не осталось, Земляков отдал остатки Карпову:
‒ Допивай!
Тот жадно вцепился в бутылку, осушил её до дна, а Земляков сказал, как похвалит:
‒ Отлично! Теперь мы все обнулились! Теперь терпите до финиша, может, там что-нибудь перепадёт.
Никто ему не ответил. Да и что скажешь. Две или три остановки они отдыхали молча, а на третьей неожиданно разрыдался Карпов. Никто его особенно не уговаривал, лишь Медведев подошёл, обнял, прижал к себе ‒ так и сидел с ним в обнимку. Перед тем как отлепиться, негромко сказал:
‒ Держись, Вить! Ведь ты же Победитель!
И Карпов услышал его, смахнул слёзы и ничего не сказал, лишь сжал его пятерню и первым поднялся, непонятно произнёс:
‒ Надо идти…
Никто ему не ответил, послушно и тяжело поднялись и продолжили считать шаги. Теперь до ста. Радовались и этому. А то как бы не пришлось ползти.
В какой-то момент, будто зная, что у них настроение и силы на нуле, появился «Спутник», а Земляков подумал: «Жаль, что ему воды не оставили…»
‒ Как дела? ‒ спросил он у него, почему-то более всего его запомнив из их небольшой группы.
‒ Нормально, ‒ ответил тот коротко и не знал, о чём ещё говорить.
‒ Как дела с водой?
‒ Отлично. Только сейчас допили остатки.
‒ Если шутите, то всё остальное ерунда. Терпите, ребята. Осталось часа два-три. И будет вам счастье! Тогда отдохнёте, поспите.
‒ Дальше-то какие планы?
‒ Будем ждать приказ к наступлению. Как говорится, как только ‒ так сразу. Держитесь, парни! Всем тяжело, особенно тем, кто за вами идёт. Пойду туда.
Вроде ничего особенного не сказал «Спутник», хотя как посмотреть. Всё-таки главное донёс, обнадёжил.
‒ Слышал, чем старшой порадовал? Часа два-три осталось! ‒ доложил Сергей Медведеву. ‒ Так что надежда появилась.
Да, действительно, появилась, именно ей теперь и жил Земляков. Хоть какая-то ясность. А она сил придаёт, прогоняет сомнения, переживания, даже временами накатывавшийся страх. Да-да ‒ именно так. А что это, если не он, когда в какой-то момент, задумавшись, Сергей вдруг вздрогнул, увидев, что труба впереди сужается. Еще немного и она превратится в узкое горлышко, в которое не только пройти ‒ протиснуться будет невозможно, потому что она уменьшалась на глазах. «Разве мы такой конец ожидали? ‒ подумал он. ‒ В конце будут накопители, уж какие они ‒ бог весть, но всё, поди, попросторнее трубы. В них наверняка можно будет сесть и вытянуть ноги. И воздуха будет побольше. Красота будет. А что сейчас происходит: край, каюк, амба! Труба толстенная ‒ попробуй удержи её… Он даже закрыл глаза, страшась увидеть, как труба будет окончательно схлопываться… и что потом? Представить страшно. Какое время находясь будто в обмороке, Сергей заставил себя скинуть наваждение, привести чувства в норму, вдруг осознав, что и к нему пришли галлюцинации, как у Громова. И ведь главное ни с того ни с сего. Только со «Спутником» поговорил, и вот оно накатило: смотри и радуйся. Он открыл глаза и увидел на месте трубы волнообразный зеленоватый свет, будто от Северного сияния. И понял ‒ сам же подсказывал Громову ‒ что не надо смотреть в ту сторону, и глаза закрывать не обязательно. Надо лишь сосредоточить взгляд на чём-то одном, близком, таком, до чего можно дотронуться рукой. И он уставился взглядом себе под ноги, и наблюдая за ними, чувствовал, как светлеет голова, и ничего более не мнится, и впереди лишь чёрная труба, правда, необыкновенно широкая. В конце концов галлюцинации прошли. Либо он их перестал замечать. Потому и не смотрел по сторонам, а шёл и шёл, считал и считал шаги.
Всё заканчивается, похоже и их дорога пошла к завершению, когда они увидели горящую впереди лампочку и людей, мелькавших в её свете. И теперь, когда манящий свет лампы казался совсем близко, то почему-то совсем не осталось сил, чтобы добраться до него и сказать самому себе: «Я это сделал!» Это были не очередные глюки, а всё по-настоящему, и люди были настоящие, из бригады «Ветераны», несколько недель жившие в трубе и готовившие её к их беспримерному походу. И вот они встречали долгожданных гостей, к ним вышел «Спутник» и первым обнялся с ними.
‒ Располагайтесь, парни! ‒ сказал один из них. ‒ Давно вас ждём!
Они рухнули там, где стояли, не в силах что-то сказать, о чём-то спросить. Сидели истуканами и глотали воздух. Которого здесь, как показалось, поболее, чем в глубине трубы.
‒ У нас тут выход приготовлен с временной земляной перемычкой, которую разрушим, как только будет получен приказ к наступлению, а в ней небольшое отверстие не толще руки, но и через него происходит вентиляция воздуха, ‒ пояснил один из «ветеранов» с закопчённым лицом, походивший на негра. ‒ Так что, парни, располагайтесь, кто желает, забирайтесь в накопитель, а то в трубе оставайтесь, но не кучно, чтобы промеж вас можно было пройти. А вот отсюда, он указал на лаз, уходящий вверх, вы будете десантироваться. Всего три ступеньки по лестнице, и вы на свободе!
‒ Нам воды обещали… ‒ не очень-то дружелюбно напомнил о себе Карпов.
‒ Будет вам и вода. По бутылке в руки. Не больше. Хотите сразу выпейте, хотите позже. Я не настаиваю. И ешь-то поменьше. Меньше ешь, меньше пьёшь. Норма ‒ глоток на полдня. Если в это уложитесь ‒ молодцы. Это я к тому говорю, что неизвестно, сколько вам здесь томиться до получения приказа.
«Ветеран» вынес из «кладовки», тоже вырубленной в грунте, упаковку с водой, начал раздавать. Все, конечно, сразу сделали по большому глотку, кто-то добавил полглоточка и заставил себя на этом успокоиться, даже самые нетерпеливые.
Земляков думал, что накопители ‒ это большие комнаты, а оказались они узкими каморками, вырубленными в грунте через вырезанную боковушку трубы, и не более того. Единственное, что он успел понять, так это то, что в накопителях относительно сухо и не капало с потолка, не текло по земляным стенам. Хоть в этом благодать, хоть от этого радость. Они расположились без особенного разбора. Кто где стоял. Земляков с Медведевым по обычаю рядом. В накопителе действительно дышалось легче, потому что труба уходила от него вдаль, создавая запас воздуха. Уж какого он качества, другой вопрос, но всё равно состояние у всех улучшилось, правда, ненадолго; из-за создавшейся скученности, когда другие подразделения волей-неволей подтянулись поближе к будущему выходу, вновь стала ощущаться нехватка воздуха. Но теперь выручало то, что не надо было двигаться, гнуться, сдавливая дыхание, хотя с опущенной головой казалось, что дышалось легче.
Постепенно они успокоились, нагрели места и полезли в рюкзаки за сухпаем. Аппетита не было, но немного пожевали, помня высказывание «ветерана» о вреде еды в их положении. Мало-помалу пришла сонливость, относительная, но всё-таки успокоенность, как после удачно выполненного большого дела. Теперь им оставалось одно: отдыхать и ждать приказа, почему-то всегда приходящего внезапно.
Перекусив, Земляков почти сразу заснул, и снилось ему его поле, на котором он весной посеет пшеницу: или сам в отпуск отпросится с передовой, либо свояк организует ‒ технику найдёт и семенами разживётся ‒ в сельхозуправлении всё-таки работает. Ещё когда уходил на СВО, он решил с женой Екатериной, что именно так и нужно поступить. Главное, чтобы вовремя отсеяться, с погодой подгадать, чего же земле пустовать. Она не виновата, что война идёт.
Сергей Земляков спал в накопителе, а во сне видел, что идёт краешком зрелого золотого поля пшеницы. Плотно она растёт, туго ‒ рукой не раздвинешь, и на каждом стебле тяжёлые колосья, слегка наклонившиеся к пашне. И радость от вида спелой пшеницы на душе необыкновенная, вот он, урожай, налицо: убирай, сдавай на элеватор, получай деньги за свой труд и расплачивайся с кредитом. Без этого нельзя, из-за него и воевать пошёл, желая из банковской кабалы вылезти… Сон понравился, хороший сон. А за полем он увидел жену и сына Гришу-старшеклассника, бегущего навстречу. «Вы куда же это собрались?» ‒ спросил он, поздоровавшись. «Мы в лесопосадку за грибами, ‒ ответила жена, ‒ а ты далеко ли идёшь?» ‒ «Домой, к вам. Так что грибы отменяются. Сегодня будете меня встречать! Можете здесь начинать!» ‒ Екатерина обняла его, расцеловала: «А мы ждём и ждём, все глаза просмотрели. Звонишь ты редко, да и коротко, никогда ни о чём не поговоришь!» ‒ «Зато теперь говори сколько душе хочется. Как у вас дела?» ‒ «По тебе скучали… А Гриша, как медалист, легко в университет поступил, на физика и математика будет учиться. Вот такая у нас радость!» ‒ «Григорий, дай твою руку, поздравляю! ‒ подозвал он сына. ‒ Не зря на олимпиады ездил ‒ добился своего! Молодец!» Он обнял сына и прильнувшую жену обнял, и стояли они втроем на фоне зрелой пшеницы ‒ самые счастливые на свете. «Ладно. Засветились, пошли домой, ‒ позвал он. ‒ Соскучился!»
***
Бойцы в трубе спали, и никто из них пока не знал, что в ней им предстоит прожить ещё четверо суток.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Пронский Владимир
Новый роман Владимира Пронского "Дыхание Донбасса" можно купить здесь
Начало публикации здесь
Другие рассказы этого автора здесь, и здесь, и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь и здесь
