К середине мая, когда распустились деревья, а на газонах зазеленела трава, дворник Абдулла успел убрать зимний мусор, покрасил краской скамейки у подъездов, деревянных зверей на детской площадке и принялся прочищать заросли возле подъездов, которые не прочищали четверть века: ровно столько, сколько стоит дом. Руководила работами техник Марина Сидорова ‒ чистая, светлая девушка, совсем не похожая на прежних растолстевших тёток-смотрителей.
Экономивший даже на еде и почти все деньги отсылавший семье в Таджикистан, поджарый Абдулла, неумело размахивая бензопилой, чекрыжил заросли зацветающей сирени, жёлтой акации и свозил их на тележке к мусорному контейнеру. Спилил он и сухую иву у третьего подъезда, засохшую, видимо, от многочисленных кобелиных меток. Ветки ивы Абдулла вывез, а обрубок ствола зачем-то брезгливо бросил на проплешину, образовавшуюся в прошлом году на месте разлатого клёна, сваленного бурей. Бросил и забыл, частенько сиживая на лавочке у четвёртого подъезда с таксистом Костей. Полгода назад Костю, немного не дотянувшего до пенсии, парализовало, ходил он плохо, но с наступлением тепла потихоньку начал выбираться из подъезда ‒ небритый и неухоженный ‒ и удивлённо смотрел на двор и людей, от которых отвык за зиму. Единственно, от чего он не отвык, ‒ от привычки выпивать. Поэтому Абдулла частенько бегал ему за бутылкой, иногда и сам остаканивался с ним.
Забытой на газоне ивой неожиданно заинтересовался «хозяин» двора, как он себя называл, бывший рецидивист Антон, свихнувшийся после трёх или четырёх ходок в зоны. Отпущенный недавно из психушки, он с утра до вечера бесцельно слонялся по двору, пугая всех своим сумасшествием, особенно молодежь. Да и старожилы отвыкли от него за те двадцать лет, какие он провёл вдали от дома, потому что помнили его молодым хитроватым парнем, рано бросившим школу. Но теперь, после возвращения, все быстро привыкли к нему, считали своим. Ходил Антон в выгоревшей парусиновой куртке, носил на поясе нож в ножнах и всем говорил: «Пока я жив, во дворе будет порядок!» И однажды доказал это, отстояв Абдуллу от нескольких шпанистых пацанов, пытавшихся избить дворника.
– Это наш азиат, союзный! ‒ кричал Антон, защищая носатого Абдуллу. ‒ Валите от него, а то всех зарежу!
«Лучше участкового следит за порядком!» ‒ говорили о нём во дворе после того случая. Это нравилось Антону, хотя он ненавидел участкового, и вообще всех милиционеров. Ему нравилось, что он ‒ хозяин двора, хотя прежде хозяином считался Костя. Но теперь тому ни до чего дела нет, а он, Антон, за всё в ответе. Поэтому даже такая мелочь, как валявшаяся ива, показалась ему явным беспределом, с которым он решил разобраться по-своему: раздобыв где-то лопату и оголив синие от наколок руки, начал копать яму. Со стороны посмотреть ‒ непонятно зачем. Костя, сидевший в это время у подъезда, увидев такое дело, шумнул, желая отпугнуть:
‒ Эй, чудо, зачем газон-то курочишь?!
Но Антон лишь отмахнулся, не желая тратить силы на слова, или, может, оттого, что очень был занят. Он быстро вырыл яму, опустил в неё засохший обрубок ивы, завалил землёй, а вокруг ствола начал делать вал из земли, чтобы было удобно поливать. И сразу же принёс ведро воды.
‒ Сходи, узнай, чего это он затеял?! ‒ послал Костя дворника к Антону.
Абдулла хотя и уважал Антона после того случая, но пошёл нехотя, потому что в душе побаивался его, как и все во дворе, из-за ножа; ведь когда что-то было не по нему, Антон, не церемонясь, говорил любому: «Зарежу!» Правда, участковый проверил и доложил пугливым гражданам, что вместо ножа у него деревянный обрубок, но рукоятка выглядела по-настоящему грозно, и Антон, пугая малознакомых людей, частенько хватался за неё. И чужаки шарахались, не желая связываться. Но «нож», следуя блатным понятиям, он никогда не доставал из ножен. Абдулла всё это знал, но всё-таки старался держаться на почтительном расстоянии. Он и теперь остановился в сторонке и с опаской в голосе спросил:
‒ Что делаешь, уважаемый?
‒ Яблоки будут… Зачем спилил? ‒ вместо ответа, укорил Антон и покачал головой.
‒ Он сухой, ‒ показав на дерево, пояснил Абдулла, ‒ не мог расти… Давно чик-чик надо делать…
‒ Тебе бы чик-чик по самые… ‒ Антон не стеснялся в выражениях, вовсю матерился, и Абдулла не знал, как с ним говорить.
Потоптавшись около, он вернулся к Косте, пожаловался:
‒ Ай, вай ‒ совсем больной… Сказал ‒ яблоки будут расти…
‒ Ладно, не связывайся, ‒ посоветовал Костя, ‒ чего взять с сумасшедшего… Держись от него подальше, а то ножом пырнёт!
Абдулла ничего объяснять не стал. Промолчал. Тем более что нож ненастоящий, и говорить не о чем.
О «яблоне» Антона жильцы поговорили день-другой, посмеялись и забыли. Даже техник Марина старалась не замечать непорядок на вверенной территории. Зато, когда через неделю по дворам пошла комиссия из муниципалитета, этот непорядок сразу заметили и спросили у невысокого, краснощёкого начальника ДЭЗа, прятавшегося за спинами членов комиссии:
‒ Это что такое?
‒ Техник Сидорова нам сейчас объяснит… ‒ переложил тот вину на свою подчинённую.
‒ Это местный больной посадил… Ничего с ним сделать не можем!
‒ Убрать! ‒ прозвучала команда.
‒ Кого?! ‒ не поняла Сидорова.
‒ Не кого, а что ‒ дерево!
Команда была дана, и, хочешь не хочешь, её следовало выполнять.
Чтобы не создавать лишнего шума, иву решили выкопать ночью, но Антон каким-то образом узнал о коварном намерении местного начальства и теперь круглосуточно дежурил у подъезда. Седовласая мать, на которую Антон очень походил, только не был седым, звала домой, просила хотя бы часок поспать, но он отказывался.
‒ Яблоки будут! Яблоки! Почему вы, мама, даже мне не верите?! ‒ убеждал и укорял Антон родного человека, и на его глазах появлялись слёзы.
Старушка качала головой, сморкалась и уходила в подъезд тоже в слезах.
Никто не знал: стараниями ли Антона или само по себе, как и положено обрубку ивы, попавшему во влажную землю, но на нём, прямо из шершавого ствола появились два побега и очень быстро выкинули листочки, начали расти буквально на глазах. Антон ликовал.
‒ Скоро зацветут… Яблоки будут, ‒ говорил он всем во дворе, и с ним соглашались, кивали, не желая обижать больного человека. А когда он окончательно надоел, то его начали обходить стороной, чтобы не портить себе настроения.
Но неожиданно Антон пропал, никто не знал, где он, но потом кто-то сказал, что люди видели, как однажды поздним вечером трое крепких санитаров скрутили его у подъезда и затолкали в медицинскую машину. И мать после подтвердила это, сказав, что сына отвезли на профилактику.
‒ Хоть два месяца отдохну! ‒ вздыхала и тихо радовалась она.
И все во дворе радовались, потому что теперь, хотя бы два месяца, не надо будет сторониться навязчивого больного человека, не надо входить в подъезд и вздрагивать при неожиданном возгласе: «Зарежу!» Радоваться-то радовались, но никто не верил слухам, просочившимся недели через три, будто Антон удавился в психиатрической больнице: распустил на лоскуты пижаму и свил из неё верёвку… А перед этим несколько дней просил, как рассказывала санитарка его матери, чтобы отпустили на час-другой полить иву, а то, мол, цветы на ней засохнут и яблоки не уродятся… Его, конечно, не отпустили, да и не могли отпустить… Но всё это стало известно не сразу, а лишь когда мать Антона начала ходить по июльской жаре в чёрном платке. И только тогда все вздохнули спокойно, и все говорили ей о своём соболезновании.
Кроме матери, об Антоне по-настоящему горевал только Абдулла. Он пока не верил в его гибель, и каждый день поливал иву, будто исполнял обещание, данное своему заступнику. Поливал регулярно, даже когда выпивал с Костей, но это всё равно не помогло. Побеги на иве, так и не успевшие по-настоящему отрасти, мало-помалу завяли, пожелтели, а из трещин ствола начал сочиться жёлтый пенистый сок, словно ива плакала по Антону, плакала долго и постепенно от своего горя умерла. Во второй раз. Теперь уж, видно, навсегда. Может, поэтому окончательно погибшую иву никто не решался выкапывать, а Абдулла по-прежнему не жалел воды, надеясь на чудо, чем сильно раздражал опрятную, чистенькую Марину, ничуть не огрубевшую от общения с рабочим людом. Правда, научившуюся ругаться.
‒ Тоже, что ли, свихнулся?! ‒ зло топала она ногой. ‒ Не двор стал, а настоящий дурдом!
Тот отмалчивался, не желая раздражать начальницу. Часто скрывался от её гнева в подвале соседнего дома, где было общежитие на восемь человек, забытое всеми комиссиями, и подолгу лежал на засаленном ватном одеяле. А когда появлялся из подземелья, то засиживался на лавочке с Костей, опять ставшим без Антона хозяином двора, выпивал с ним. Поэтому Абдулла работал всё хуже, Сидорова на него постоянно ругалась, а Костя подзуживал:
‒ Пошли куда подальше, шалаву эту. Всех ваших ребят по нескольку раз прошла!
Как-то ненароком спросил:
‒ Сам-то, наверно, тоже оскоромился?!
Абдулла промолчал и стеснительно опустил глаза.
Он, конечно, молчал и с Сидоровой, не смея обидеть молодую начальницу, но работал всё хуже, поэтому в начале сентября Сидорова уволила его за пьянство. Он пытался устроиться в соседнюю ДЭЗ, но безуспешно. Тогда, помыкавшись, собрался в далёкий город Куляб, где ждала жена и трое детишек, и уехал из Москвы без подарков, так как даже на билет денег едва хватило. Вместо Абдуллы, к которому за полтора года успели привыкнуть во дворе, Марина откуда-то привела его молодого земляка. Он не столько работал, сколько звонил по мобильнику и разъезжал на старом, но вполне исправном велосипеде.
Вскоре после появления нового дворника ива исчезла, на её месте посеяли траву, и через неделю плешина заросла молодой, не осенней зеленью, усыпанной жёлтыми листьями липы. Новичок быстро завёл знакомство с Костей, удивительно окрепшим и посвежевшим за лето, узнавал от него о порядках и обычаях двора. Желая угодить, дворник часто ездил на велосипеде за водкой. Хотя до магазина метров двести, не более, но на велосипеде всё равно получалось быстрее, чем пешком.
Такая вот обычная история.
Tags: Проза Project: Moloko Author: Пронский Владимир