(«Поздняя любовь»)
Последняя статья о пьесе «Поздняя любовь» касается не только персонажа пьесы, но и его положения в обществе.
«Дормедонт, младший сын Шабловой, в писарях у Маргаритова» - авторская характеристика. И в связи с этим у моих читателей возникли вопросы – и о, так сказать, степени бедности Маргаритова, раз он имеет возможность нанимать писаря, и о том, мог ли «стряпчий технически работать без писаря». И тут же отмечено: «Компа-принтера-ксерокса-сканера-диктофона нет, нет даже пишущей машинки». Совершенно верно, не мог. Вспомним разговор братьев Шабловых в начале последнего действия:
«Дормедонт. Присесть за дело! (Разбирает бумаги на столе.) С одной только доверенности семь копий писать. Хоть бы помог, что ли, в самом деле.
Николай. Давай, я наверху займусь».
С одной доверенности – семь копий! Это сейчас копир решит все проблемы за несколько минут, а тогда приходилось всё писать вручную. И существовал при каждой приличной канцелярии целый штат копиистов, или переписчиков бумаг. Копиисты стояли, наверное, на низшей ступени служебной лестницы, и с этой ступеньки начинался карьерный подъём (если, конечно, были способности). И в литературе мы таких копиистов увидим немало.
Вот незабвенный Иван Александрович Хлестаков начинает свой рассказ о Петербурге: «Вы, может быть, думаете, что я только переписываю; нет, начальник отделения со мной на дружеской ноге». Немного раньше он будет рассказывать об отце: «Рассердился старик, что до сих пор ничего не выслужил в Петербурге. Он думает, что так вот приехал да сейчас тебе Владимира в петлицу и дадут. Нет, я бы послал его самого потолкаться в канцелярию». Хлестаков явно начинает с места копииста и никак не выслужится - и, похоже, способностей к этому не имеет, как и другой герой Н.В.Гоголя: «Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его… Один директор, будучи добрый человек и желая вознаградить его за долгую службу, приказал дать ему что-нибудь поважнее, чем обыкновенное переписыванье; именно из готового уже дела велено было ему сделать какое-то отношение в другое присутственное место; дело состояло только в том, чтобы переменить заглавный титул да переменить кое-где глаголы из первого лица в третье. Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тёр лоб и наконец сказал: “Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь”. С тех пор оставили его навсегда переписывать». Узнали? Это, конечно же, Акакий Акакиевич Башмачкин из «Шинели».
Не будет углубляться дальше, а обратимся к творчеству Островского. «Какой же ты писарь после этого, когда крандаш потерял… Ведь крандаш у тебя все равно что у солдата ружьё. Так нешто солдаты ружья теряют?» Это кухарка Матрёна упрекает Мишу Бальзаминова. И ему возразить нечего, остаётся только с апломбом сказать: «Какой я писарь! Я скоро барин буду».
Конечно же, писарь стряпчему был необходим. И у Маргаритова раньше он тоже был: «Бывало, пошлёшь писарька: достань, мол, в такой-то коробке дело; ну, он и несёт». Да и беда с ним приключилась из-за того, что «выкрал писарёк один документ, да и продал его должнику».
Платит Дормидонту он «десять рублей в месяц». «Что ж, это ничего, хорошо», - заметит Дороднов. Действительно, неплохо: столько же получает у себя в суде Бальзаминов («теперь получаю жалованья сто двадцать рублей в год»).
Как служит Дормедонт? Без сомнения, усердно, и пишет чётко, но «врёт», по замечанию Маргаритова - вместо «департамент» написал «фиксатуар»: «Это я завиться думал, так, чтоб волосы крепче держались, фиксатуар-то в уме и держал» (тут уж точно Бальзаминов вспомнится!).
Имя Дормедонт – от греческого Доримедонт, что означало «начальник копьеносцев». Однако ни на начальника, ни вообще на военного человека никак Дормедоша не походит, да и не мечтает ни о чём подобном.
Умом он явно не блещет. «Глуповат, а парень исправный», - скажет Маргаритов. Мать в ответ на его вопрос «Разве я вас не покою, разве я для дому не радетель?» лишь вздохнёт: «Так-то так, да ждать-то от тебя много нечего», - а после заметит: «Для матери, чем плоше дитя, тем оно милее». Склонен излишне паниковать: то, когда Людмила «облокачивается на стол и поддерживает голову руками», воскликнет: «Маменька, Людмила Герасимовна умирает!» То, заглянув к ней в комнату и увидев пистолет, станет кричать: «Убита! Герасим Порфирьич, убита, без движения! А-а-й!» - и тем чуть не убьёт уже Маргаритова…
Несколько раз прозвучит примерно одно и то же: «Он по домашней части». При этом сам он этим мало смущается и даже несколько хвастливо сравнивает себя с братом: «Я всё для дому, а он нет. Я если когда и дров наколоть, так что за важность! Сейчас надел халат, пошёл нарубил, да ещё моцион». Правда, иногда он вспоминает и о гордости (вот начало разговора с Дородновым: «Ты… как тебя?.. Пописухин, поди сюда поближе!» - «Вы бы поучтивее, коли не знаете человека»).
Он влюблён в Людмилу (в этом, конечно, он выгодно отличается от Бальзаминова – и за богатством не гонится, и «предмету» своему верен) и надеется на её взаимность, перетолковывая в свою пользу каждое слово («А вот я сейчас пришёл, бросилась к двери, говорит: “Это вы?”») Слова матери о том, что он «не из таких мужчин, каких женщины любят», принять всерьёз никак не может. И поэтому только и ждёт случая, когда можно будет с ней «поговорить, очень серьёзно». И его самоуверенность выглядит даже смешно, когда, например, он заявит брату: «Погляди, что ещё у нас будет с Людмилой Герасимовной!» Примерно так же прозвучат и его слова о будущем брата, которому предстоит «за долги сидеть»: «Мы с вами, Людмила Герасимовна, станем навещать его — все-таки брат. Калачиков ему будем носить». И, напомню, что именно он (конечно, не зная причин просьбы брата о встрече с Людмилой перед тем, как она увидится с отцом) помешал предотвратить тяжёлое объяснение Маргаритова с дочерью.
Хотя о брате он по-своему заботится, пытается привести его из трактира домой: «Уж я и плакал перед ним. “Брат, говорю, вспомни дом! Какой же ты добычник! Люди работы ищут, а ты сам от дела бегаешь”… А вот у меня последний рубль выпросил. Что ж, я отдал — брат ведь».
И в конце пьесы найдёт в себе силы успокоиться: «А ты говорил, что она тебя любит». – «Что ж, маменька, ничего, пущай! Я для дому. Ему хлопот будет много, по судам бегать, а я по домашней части; я, маменька, детей его буду нянчить».
Так, видно, и останется «при доме», выполняя поручения. Маргаритов говорил: «Хлопот куча, а уж стар становлюсь, не прежняя пора. А теперь бы мне бодрость-то и нужна; повалили дела, Дормедонт, повалили процессы». «Бодрость», думаю, он получит в лице Николая, но и без усердия Дормедонта дело не обойдётся.
Недаром и завершит всё Островский его ответом на приказ писать доверенность: «В аккурате сделаю. А вы не сомневайтесь, у нас всё честно и благородно».
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
"Путеводитель" по пьесам Островского здесь
