Эта метафора — царство победившего желудка — возникла у меня в сознании во время полемики с одним из читателей, только там вместо слова «царство» используется слово «мир».
Не настаиваю на своей правоте, просто выражаю собственную точку зрения, а раз канал, вообще говоря, появился из-за желания делиться мыслями по поводу прочитанного, пусть даже и давно, в нежные детские годы, то неудивительно, что привлекаются художественные произведения, которые всплывают в памяти, о существовании которых хочется напомнить.
Ключевое слово в этой метафоре — желудок. Он как вместилище пищи совершенно необходим человеку. В концепции триединого мозга за функционирование тела и биологическое выживание отвечает так называемый мозг рептилии, который находится в задней и центральной части мозга. Но человеком нас делает не он, а неокортекс, располагающийся в верхнем слое полушарий, ответственный за мышление и речь, позволяющий нам анализировать, обобщать, планировать, мечтать.
Так что не желудок (не тело, не биологические потребности) должен управлять человеком, а разум, вдохновлённый добрыми чувствами. Иначе, если мы не будем использовать свой сложный, изначально гармоничный организм по назначению, род человеческий деградирует, выродится, и из сапиенсов мы превратимся во что-то совершенно иное.
Но слово «желудок» прозвучало и породило ассоциации, в том числе литературные.
Помните, какой замечательный аппетит был у Павла Ивановича Чичикова? Гоголь так пишет о господах средней руки: «Автор должен признаться, что весьма завидует аппетиту и желудку такого рода людей», желудку, который в любое время дня и ночи мог вместить в себя много разной еды.
Все мы едим, как и другие живые существа. А как иначе получить энергию, продлить свою жизнь? Есть такая фраза-перекрест (хиазм): «Мы едим, чтобы жить, а не живём, чтобы есть». Смею надеяться, что большинство людей живёт именно так, не для того, чтобы есть, а для чего-то большего. Для меня здесь слово «есть» как бы мерцает смыслами: с одной стороны, это значит поглощать пищу, питаться, насыщаться; с другой — поглощать всё что можно, забирать, потреблять. Такие, кто жил, чтобы есть, были всегда. Начнём с прямого значения, с поглощения пищи.
Уж на что Чичиков был хорошим едоком, но и он встретился с тем, кто заткнул его за пояс. Я имею в виду помещика Петра Петровича Петуха, который ненадолго появляется во втором томе «Мёртвых душ». Толстяк этот, которого Чичиков про себя назвал кулебякой, совсем не скучал, потому что на это у него было времени. Петух говорит скучающему Платонову:
— Мало едите, вот и всё. Попробуйте-ка хорошенько пообедать. Ведь это в последнее время выдумали скуку. Прежде никто не скучал.
— Да полно хвастать! Будто уж вы никогда не скучали?
— Никогда! Да и не знаю, даже и времени нет для скучанья. Поутру проснёшься, ведь тут сейчас повар, нужно заказывать обед, тут чай, тут приказчик, там на рыбную ловлю, а тут и обед. После обеда не успеешь всхрапнуть, опять повар, нужно заказывать ужин; пришёл повар, заказывать нужно на завтра обед. Когда же скучать?
Люблю гоголевскую иронию: так написано, что воспринимаешь персонажа как живого человека, и пусть не принимаешь, но хотя бы понимаешь его, смеёшься над ним и над собой, смеёшься и вздыхаешь, задумываешься над своей и чужой жизнью.
После закуски в доме Петуха подают обед.
Здесь добродушный хозяин сделался совершенным разбойником. Чуть замечал у кого один кусок, подкладывал ему тут же другой, приговаривая: «Без пары ни человек, ни птица не могут жить на свете». У кого два, подваливал ему третий, приговаривая: «Что ж за число два? Бог любит троицу». Съедал гость три, он ему: «Где ж бывает телега о трёх колесах? Кто ж строит избу о трёх углах?» На четыре у него была тоже поговорка, на пять — опять. Чичиков съел чего-то чуть ли не двенадцать ломтей и думал: «Ну, теперь ничего не приберёт больше хозяин».
Меня уже критиковали за длинные выдержки из текста, так что я схитрю, разобью цитаты на части.
Не тут-то было: не говоря ни слова, положил ему на тарелку хребтовую часть телёнка, жаренного на вертеле, с почками, да и какого телёнка!
— Два года воспитывал на молоке, — сказал хозяин, — ухаживал, как за сыном.
— Не могу, — сказал Чичиков.
— Вы попробуйте да потом скажите: не могу.
— Не взойдёт, нет места.
— Да ведь и в церкви не было места. Взошёл городничий — нашлось. А была такая давка, что и яблоку негде было упасть. Вы только попробуйте: этот кусок тот же городничий.
Попробовал Чичиков — действительно, кусок был в роде городничего. Нашлось ему место, а казалось, ничего нельзя было поместить.
После обеда хозяин сел в своё четырёхместное кресло и заснул.
Тучная собственность его, превратившись в кузнецкий мех, стала издавать, через открытый рот и носовые продухи, такие звуки, какие редко приходят в голову и нового сочинителя: и барабан, и флейта, и какой-то отрывистый гул, точный собачий лай.
Действительно, какая тут скука?
За ужином гости опять объелись. У Чичикова живот сделался как барабан. Обычно герой засыпал быстро и спал крепко (такая уж была ему дана благодать, несмотря на нечистую совесть), но по стечению обстоятельств за тонкой стеной был кабинет хозяина, и слышалось всё, что там говорилось. Помещик Петух заказывал повару под видом раннего завтрака настоящий плотный обед.
«Да кулебяку сделай на четыре угла, — говорил он с присасываньем и забирая к себе дух. — В один угол положи ты мне щёки осетра да визиги, в другой гречневой кашицы, да грибочков с лучком, да молок сладких, да мозгов, да ещё чего знаешь там этакого, какого-нибудь там того. Да чтобы она с одного боку, понимаешь, подрумянилась бы, а с другого пусти её полегче. Да исподку-то, пропеки её так, чтобы всю её прососало, проняло бы так, чтобы она вся, знаешь, этак растого — не то, чтобы рассыпалась, а истаяла бы во рту как снег какой, так чтобы и не услышал». Говоря это, Петух присмактывал и подшлёпывал губами.
С таким смаком написано, что поневоле начинаешь сглатывать слюну.
«Чорт побери, не даст спать», — думал Чичиков и закутал голову в одеяло, чтобы не слышать ничего. Но и сквозь одеяло было слышно:
«А в обкладку к осетру подпусти свёклу звездочкой, да сняточков, да груздочков, да там, знаешь, репушки, да морковки, да бобков, там чего-нибудь этакого, знаешь, того растого, чтобы гарниру, гарниру всякого побольше. Да в свиной сычуг положи ледку, чтобы он взбухнул хорошенько».
Много ещё Петух заказывал блюд. Только и раздавалось: «Да поджарь, да подпеки, да дай взопреть хорошенько». Заснул Чичиков уже на каком-то индюке.
На другой день помещик наконец отпустил гостей. Они до того объелись, что стройный Платонов не мог ехать верхом и сел в коляску к Чичикову.
Мордатый пёс лениво пошёл за коляской: он тоже объелся.
«Это уже слишком», — сказал Чичиков, когда выехали они со двора.
Это слишком даже для Чичикова с его отменным аппетитом, потому что у него есть дело, которое требует активности, поворотливости, ловкости. Жизненную энергию ему нужно тратить на свои коммерческие предприятия, а не на переваривание пищи в предвкушении очередного её приёма, как у Петуха.
Так что делу время, потехе час, если под потехой понимать обильный обед.
Слово «обед» порождает новое воспоминание.
Любой королевский обед в Арканаре был обильным. Тридцатиметровый стол накрывался на сто персон, и все они: сам король, особы королевской крови, министры, родовитые аристократы, заезжие бароны с дубоподобными баронетами — были обжорами.
Дон Румата, главный герой повести братьев Стругацких «Трудно быть богом», сидит рядом с угрюмым доном Пифой, чья трясущаяся туша заполняет всё кресло. Никто не имеет право начать есть прежде короля, поэтому гости замерли в ожидании. Но вот король схватил куриную ножку...
Едва он впился в неё зубами, как сотня ножей с лязгом опустилась на тарелки и сотня рук протянулась над блюдами. Зал наполнился чавканьем и сосущими звуками, забулькало вино. У неподвижных гвардейцев с двуручными мечами алчно зашевелились усы. Когда-то Румату тошнило на этих обедах. Сейчас он привык. Разделывая кинжалом баранью лопатку, он покосился направо и сейчас же отвернулся: дон Пифа висел над целиком зажаренным кабаном и работал, как землеройный автомат. Костей после него не оставалось.
Для гостей пожирание пищи — один из самых осмысленных процессов в их жизни: они знают толк в еде, названиях и вкусе блюд и вин, и если уж обсуждать, то именно то, в чём разбираешься, например, удачно ли повара сегодня приготовили угощение, сравнивая его с другим обедом. Это осмысленное жевание и бессмысленное восприятие чего-то более сложного подчёркнуто сценой чтения Гуром Сочинителем своего панегирика в честь короля.
Он вдруг встал и громко нараспев выкрикнул:
Велик и славен, словно вечность,
Король, чьё имя — Благородство!
И отступила бесконечность,
И уступило первородство!
Король перестал жевать и тупо уставился на него. <...> Король выплюнул на скатерть кости и сказал:
— Бесконечность?.. Верно. Правильно, уступила… Хвалю. Можешь кушать.
И чавканье возобновилось.
Бесконечное обжорство арканарской знати вызывает в памяти другие литературные эпизоды.
В некой неназванной стране правят Три Толстяка. У толстых власть, остальные должны на них работать. Первое восстание оканчивается поражением народа. Один из его лидеров — оружейник Просперо (имя образовано от латинского слова prosper ʻсчастливый, благоприятныйʼ) — пойман и посажен в железную клетку, второй — канатоходец Тибул (от древнегерманского diot ʻнародʼ + bald ʻхрабрыйʼ) — скрылся от гвардейцев.
На парадный завтрак в честь своей победы Три Толстяка приказали привести Просперо в цепях. И вот его приводят.
— Ваш мозг заплыл жиром, — говорил Просперо. — Вы ничего не видите дальше своего брюха!..
— Скажите пожалуйста! — обиделся Второй Толстяк. — А что же мы должны видеть?
— Спросите ваших министров. Они знают о том, что делается в стране.
Вот так начнёшь цитировать сказку Юрия Олеши, написанную в 1924 году, то есть сто лет назад, и вдруг видишь почти буквальное совпадение с тем, что творится сейчас в России.
Государственный канцлер неопределённо крякнул. Министры забарабанили пальцами по тарелкам.
— Спросите их, — продолжал Просперо, — они вам расскажут…
Он остановился. Все насторожились.
— Они вам расскажут о том, что крестьяне, у которых вы отнимаете хлеб, добытый тяжёлым трудом, поднимаются против помещиков. Они сжигают их дворцы, они выгоняют их со своей земли. Рудокопы не хотят добывать уголь для того, чтобы вы завладели им. Рабочие ломают машины, чтобы не работать ради вашего обогащения. Матросы выбрасывают ваши грузы в море. Солдаты отказываются служить вам. Учёные, чиновники, судьи, актёры переходят на сторону народа. Все, кто раньше работал на вас и получал за это гроши, в то время как вы жирели, все несчастные, обездоленные, голодные, исхудалые, сироты, калеки, нищие, — все идут войной против вас, против жирных, богатых, заменивших сердце камнем…
Толстяки, уверенные, что всё в их руках, решают поймать Тибула и казнить обоих руководителей восстания в назидание народу. Первый Толстяк говорит оружейнику Просперо:
— Ты забыл, с кем хочешь воевать. Мы, Три Толстяка, сильны и могущественны. Всё принадлежит нам. Я, Первый Толстяк, владею всем хлебом, который родит наша земля. Второму Толстяку принадлежит весь уголь, а Третий скупил всё железо. Мы богаче всех! Самый богатый человек в стране беднее нас в сто раз. За наше золото мы можем купить всё, что хотим!
А у нас, в 2023 году, таких Толстяков больше, и называются они олигархами.
Тут обжоры пришли в неистовство. Слова Толстяка придали им храбрости.
— В клетку его! В клетку! — начали они кричать.
— В зверинец!
— В клетку!
— Мятежник!
— В клетку!
Просперо увели.
— А теперь будем есть торт, — сказал Первый Толстяк.
Пора вернуться к истокам — в данном случае к моему спору с одним возмущённым читателем. Его (спор) можно найти в комментариях к статье «За бочку варенья да корзину печенья». Пламенные слова Аркадия Гайдара о борьбе с проклятыми буржуинами не на шутку задели некоторых наших современников, и они встали на защиту буржуинства. Я процитирую нашу полемику. Надеюсь, читатель не будет на меня в обиде.
Aleksandr Skrinnik
1 день
А чем плохо буржуинство с бочками варенья и корзинами печенья, но самое главное - с работающими социальными лифтами?
Ответить
автор1 день
Aleksandr Skrinnik, тем, что в буржуинстве всё продаётся и всё покупается, высшие ценности там не духовные, не самопознание и познание мира, не стремление к красоте и добру, не творчество, а потребительство и престиж. А социальные лифты хорошо работали и в советское время, когда не нужно было нанимать репетиторов, чтобы сдать выпускные экзамены в школе и вступительные в вузе, когда можно было поступить в любой институт или университет, если были способности, если человек хорошо учился. Из провинции ребята запросто переводились на соответствующие факультеты московских вузов, было бы желание и настойчивость. Ездили на студенческие олимпиады, научные конференции за счёт вуза. Мне так на 3-м курсе оформили командировку в Ленинград для сбора материалов в Институте языкознания. После вуза можно было поступить в аспирантуру, при этом получая аспирантскую стипендию, которой хватало на жизнь. Это из моего личного опыта. А кто не хотел учиться дальше, после окончания 8-го класса шёл в ПТУ, получал специальность и начинал работать раньше других, при этом зарплаты хватало на приличную жизнь. Кто хотел, тот рос и развивался, никто этому в СССР не препятствовал. Деревенские мальчишки и девчонки становились профессорами и академиками, артистами и писателями, крупными учёными, заслуженными учителями, знаменитыми врачами. Было гораздо больше социальной защищённости, социального равенства и социальных перспектив, чем теперь, в этом царстве ненасытного желудка.
Ответить
Aleksandr Skrinnik
1 день
Любитель русской словесности, бессмысленный спор. Для огромного количества людей буржуинство более привлекательно, в потребительстве ничего плохого, никто в буржуинстве не препятствует духовности, самопознанию и познанию мира.
Ответить
автор1 день
Aleksandr Skrinnik, тогда бессмыслен ваш вопрос. Наслаждайтесь буржуинством.
Ответить
Aleksandr Skrinnik
1 день
Любитель русской словесности, тогда и вы не пытайтесь навязать детям мысли, что буржуинство это плохо. Если вы жили в СССР по вашему мнению замечательно, это не значит, что все тогда так жили. Я вот например, что-то не представляю, как можно было "самопознаваться и познавать мир" в то время, при значительном количестве ограничений и железном занавесе.
Ответить
автор1 день
Aleksandr Skrinnik, мой канал дети не читают. Дети читают короткие примитивные тексты в телефонах. Каждый человек имеет право высказать свою точку зрения. Напишите о прелестях буржуинства. А я на своём канале пишу о книгах, которые мне дороги и интересны, попутно высказывая некоторые мысли. Для меня идеология потребительства, которая захватила весь мир, - это деградация человечества, потому что человек, взращённый этой идеологией, считает своё личное благополучие превыше всего и готов ради него на всё, включая преступления и подлости. Вы считаете, что в нашем мире победившего желудка ничто не препятствует самопознанию и познанию. А я каждый день вижу пустые глаза подростков и взрослых, которых интересуют только низшие потребности, ведь именно это взращивается нашим обществом, навязывается телевидением, Интернетом, кинематографом, рекламой. Познание мира раньше происходило в основном при помощи книг, а в книгах было всё. Тот, кто много читал, обязательно начинал размышлять о себе, о людях, об окружающем его мире. Ограничения были, но не принципиальные. Они не мешали формированию научной картины мира, возникновению вкуса к исследованиям. А потребители были во все времена. Только сейчас их взращивают намеренно, а раньше они появлялись стихийно, и было их меньше.
Ответить
Снова обращусь к Олеше. Какая замечательная иллюстрация потребительства-пожирания всего и вся:
Толстяки сидели на главных местах, возвышаясь над остальным обществом. Они ели больше всех. Один даже начал есть салфетку.
— Вы едите салфетку…
— Неужели? Это я увлёкся…
Он оставил салфетку и тут же принялся жевать ухо Третьего Толстяка. Между прочим, оно имело вид вареника.
На мне нет розовых очков, и действительность порой видится даже мрачнее, чем она есть на самом деле, но закончить хочется не унылыми размышлениями, а чем-нибудь бодрым. Над страшным и безобразным нужно смеяться! Как, например, это делает Юрий Олеша:
В зверинце шло большое представление. На деревянной сцене три толстые косматые обезьяны изображали Трёх Толстяков. Фокстерьер играл на мандолине. Клоун в малиновом костюме, с золотым солнцем на спине и с золотой звездой на животе, в такт музыке декламировал стихи:
Как три пшеничные мешка,
Три развалились Толстяка!
У них важнее нет забот,
Как только вырастить живот!
Эй, берегитесь, Толстяки:
Пришли последние деньки!
