- Ва-а-ська! Василий! Ик! Хде ты есть?! Покажися! В-а-ася!
Мужчина, державшийся одной рукой за покосившийся зеленый штакетник, сплюнул и вытер губы свободной рукой.
Вскинув голову, он снова закричал, вызывая невидимого Василия.
В большом бревенчатом доме на пять окон, который, как раз, и был обнесен зеленым штакетником, у большого пузатого самовара сидела семья: мужчина небольшого роста, лет сорока, дородная женщина, примерно одного возраста с ним, женщина постарше, худая, с прямой спиной и недовольным лицом и мальчишка лет десяти.
Приятный прохладный утренний ветерок задувал с улицы в открытое настежь окно, колыша белую, вышитую красными петухами, занавеску.
Семья чинно завтракала. Стол был уставлен плошками, тарелками и блюдцами. Чего тут только не было: творог, сметана, овощи, зелень, несколько банок варенья, полбуханки ржаного хлеба, источавшего умопомрачительный аромат, а на краю стола, подальше от мальчонки стояла большая глиняная плошка с конфетами и пряниками.
Когда тишину нарушил резкий крик, требовавший Василия, все, как по команде, замерли, прислушиваясь. Словно в игре: «Море волнуется – раз!»
Первым пришел в себя мужчина, он, как раз, наливал кипяток в чашку, а вода в игре не участвовала и ни замирать, ни прислушиваться не стала, а заняв весь объем, подставленной под краник тары, полилась через край, прямо на руку мужчине, держащему ее на весу.
Он, выронив чашку, вскрикнул, резко отпрянув от стола, спасая самое сокровенное от хлынувшего прямо на колени кипятка, затем вскочил, опрокинув стул.
Мальчик, воспользовавшись неразберихой выбросил вперед руку, дотянулся до плошки с конфетами, загреб целую горсть и быстро сунул добычу за пазуху. Потом выпрямился и, как ни в чем не, бывало, отхлебнул из чашки молоко и встал из-за стола:
- Мам я все! Можно я к ребятам, на улицу?
Женщина, та, что помладше, обернулась, посмотрела на пустую посуду, стоявшую перед ним, и кивнула.
- Только на речку с ними не бегай, мал еще!
Мальчик, сверкнув голыми пятками, выскочил из-за стола и выбежал на улицу.
С улицы снова донеслись крики, призывавшие Василия.
Мужчина, кашлянув, тихо, стараясь казаться безразличным, произнес, глядя себе под ноги:
- Кхм, ну, это самое, пойду посмотрю, что там? Вдруг, случилось чего…
- Ага, случилось, конечно. Дружок твой зенки с утра залил, вот, что случилось. Видно мало, не хватило, вот он к тебе и приперся. Где ему еще компанию-то найти, для такого благородного дела, как пьянку в понедельник устроить?!
Женщина постарше, высказавшись, решительно встала и вышла в сени.
- Мам, ты куда? – женщина помладше тоже вскочила, укоризненно глянув на мужа и выбежала вслед за матерью.
Мужчина, оставшись один, воровато огляделся по сторонам, подбежал к кровати, стоявшей в углу, нырнул под нее, завозился, чем-то глухо звякнув.
Вылез, сунул за пазуху узкий длинный предмет, завернутый в тряпицу, и поднялся на ноги.
Расправив рубаху, направился к выходу. Проходя мимо стола, остановился, прислушался, затем схватил полотенце, висевшее на спинке стула, завернул в него пару ломтей хлеба, сунул их за пазуху и быстро вышел из дома.
****
- Ва-а-ська!
- Игнат, ты чего блажишь на всю деревню?
Мужчина, отодвинул доску штакетника и вылез на улицу.
- О, Васька, друг!
Игнат широко улыбнулся и развел руки в стороны, намереваясь обнять его. Но, потеряв точку опоры (зеленый забор), начал заваливаться на бок.
Василий подбежал и попытался поймать приятеля, но не удержался и они вместе грохнулись в густую зеленую траву.
****
Женщины, вернувшись, застали пустую комнату с остывающим на столе самоваром, валявшуюся на боку чашку, разбитое блюдце. Лужу воды на полу.
Поохав младшая, взялась за уборку, а старшая принялась ее поучать:
- Ох, Маня, говорила я: не пара он тебе! Ох, не пара!
- Мам, ну хватит уже! Сколько ж можно? Пятнадцатый год уж живем, а Вы все свое талдычите! – женщина вздохнула, подхватила тряпку, наклонилась и начала вытирать лужицу на полу.
- А все отец твой, царствие ему небесное, - она повернулась к иконе, висевшей в углу, и порывисто перекрестилась. – Если бы не он, никакого благословения не видать бы вам! А, коли поперек родительского слова пошла – не видать бы тебе счастья твово вовек!
Затерев лужу, Маша отложила тряпку и снова принялась убирать со стола.
Ее мать, Прасковья Митрофановна, накинув на голову платок вышла, и уже из сеней бросила дочери через плечо:
- Я в магазин.
- Мам, обратно пойдешь, Степку глянь, а то убежит, боюсь, с большими ребятами на речку!
- Гляну! Да к Семеновне зайду, она давеча про козу, свою, Ветку, говорила, захромала та чавой-то, проведаю: выровнялась али нет?
****
Василий поднялся и протянул руку Игнату. Тот ухватился за нее и дернул, Василий снова упал.
- Нет, Вы только поглядите на них! Утро на дворе, а они уже лыка не вяжут! Тьфу на вас!
Завязав платок, она развернулась и бормоча что-то себе под нос, пошла вдоль улицы.
Через некоторое время мужчинам удалось, таки, принять вертикальное положение.
Василий, отогнув ворот показал свертки, которые он прятал под рубахой.
Игнат просиял и показал большой палец. Хотел что-то сказать, но Василий прикрыл ему рот своей большой ладонью и прошептал, привстав на цыпочки, чтобы дотянуться до уха:
- На сеновал пошли.
Игнат кивнул. Василий, подхватил приятеля под локоть и вместе, они направились вдоль по улице. В противоположном направлении от того, куда ушла теща Василия, Прасковья Митрофановна.
****
Послушав последние сплетни новости в магазине, Прасковья Митрофановна завернула в калитку добротного глухого забора и пройдя по тропинке мимо лежащей в тени собаки, часто дышавшей, вывалившей большой ярко-розовый язык.
Рыжий пес, с порванным ухом, звякнул цепью, проводил посетительницу ленивым взглядом, положил голову обратно на лапы и снова закрыл глаза.
- Семеновна! Семеновна! Ты где?
Тишина.
«В огороде, что ли?»
Женщина, заглянув в комнату, вышла и направилась за дом.
- Се-ме-нов-на! – позвала она нараспев.
Тишина.
«Странно, куда запропастилась-то? В город не могла, вроде. Дверь вон открыта. В город уезжает, когда, завсегда поленом подпирает».
Вдруг, Прасковья Митрофановна резко остановилась, прислушалась. Ей показалось, что она услышала какой-то глухой стук. Звук доносился со стороны, покосившейся от времени баньки.
Отодвинув платок и приложив ухо к двери, прислушалась.
Тихо вроде. Может показалось?
Внутри снова кто-то забарабанил.
Прасковья дернула дверь и сунулась внутрь.
- И-их, Семеновна, это кто же тебя так? – Прасковья удивленно смотрела на березовое полено, которым была подперта дверь парилки.
- Ох, Митрофановна, ребятишки озаруют.
- Ребятишки? – переспросила она. – А ты уверена?
- Ага. Зашла я значит, водички набрать. А дверь ка-ак захлопнется! Я туда-сюда – не поддается! Стучала, стучала – не слышит никто! А тут ты!
Прасковья Митрофановна слушала и смотрела на подругу, с которой училась вместе с первого класса, а потом много лет работала на ферме.
И, сейчас, она ясно видела, что подруга врет. К гадалке не ходи! Но не признается, хоть режь ее на части.
В глаза та не смотрела. Говорила быстро, в голосе сквозило не столько возмущение, сколько – волнение.
«Ну-ну, – подумала Прасковья, - шила в мешке не утаишь. – усмехнулась она».
Подписывайтесь на канал "Марина Ричардс"
****
Добравшись до сеновала, друзья уютно расположились на мягком, вкусно пахнущем сене.
Василий достал припасенную бутылку, которую умыкнул из запасов, которые хранила теща «на черный день». И, изобретая тосты, прикладываясь по очереди – приятели осушили тару. Игнат, свернувшись, захрапел. Василий, закинул руки за голову и разглядывая, дырявую, местами, крышу, принялся мечтать.
Мечтать он любил. Еще в детстве, убежав от вредной бабки, которой только и надо было, что заниматься огородом: то полоть, то поливать, то урожай собирать.
А мечтать когда?
Вот Василий и убегал сюда. Митрич, сторож, не гонял его, зная, что парень хулиганить не будет: поджигать там или прыгать, разбрасывая пожароопасный материал.
И вправду, Василий всегда подбирал за собой, все, что успевал просыпать, пока кувыркался в мягкой соломенно-желтой траве, представляя себе сражение с пиратами или изображая, что он разведчик, который несет важное донесение, а фашисты напали на его след и вот-вот поймают.
Полдень миновал. Солнце перестало взбираться наверх и отправилось обратно к горизонту.
Игнат что-то пробормотал во сне, перевернулся на другой бок и снова захрапел.
Постепенно сон сморил и Василия. Ему снилось, как он забирается в свой комбайн и едет по бескрайнему пшеничному полю.
Сухие и теплые зерна сыплются в кузов едущего рядом грузовика. Вот кузов уже полный, Василий заглушает двигатель, снимает кепку, чтобы вытереть вспотевший лоб. Вот бы сейчас кваску, холодненького хлебнуть!
Вдруг, он замечает на краю поля одинокую женскую фигурку. Та снимает с головы косынку и машет ему.
«Да, это же Машенька моя пришла». – радуется Василий.
Он спрыгивает из кабины и бежит по полю ей навстречу, а вокруг колышется золотом пшеничное море.
Ветер раздувает чуб, вот они почти встретились, Василий, раскинув руки несется навстречу любимой. Маша, растрепанная с косынкой в одной руке, с корзинкой в другой – белозубо улыбаясь, бежит и кричит ему что-то.
Но, ветер, дующий ей в лицо, уносит ее крик куда-то обратно.
Они встретились.
Почти.
Почувствовав, что его сильно трясут, Василий замычал и с трудом разлепил веки.
Еле-еле сфокусировав взгляд, он узрел перед собой женское лицо в обрамлении растрепанных волос.
Закашлявшись от едкого дыма. «А откуда тут дым?» - удивляется еще не вполне проснувшийся Василий.
И тут же получает звонкую оплеуху. А следом еще одну.
Вмиг протрезвев, он схватил руку тещи, замахнувшейся в третий раз.
- Ну, протрезвел, чай?! Быстро! Хватай приятеля свово и на выход! Горим!
Василий машет руками, разгоняя едкие клубы дыма, другой – вытирает слезящиеся глаза.
Увидев темное пятно, хватает его за ногу, нога брыкается, но Василий старается не обращать на это внимание и продолжает тащить матерящегося приятеля.
Они почти дотянули до выхода, упав у самой двери.
Прасковья Митрофановна, откуда только силы взялись, хватает обоих мужиков за одежду и, едва переставляя ноги тащит их к спасительной двери.
Видя, что обоих в дверь ей не вытащить. Бросает одного, вытаскивает второго и возвращается обратно в горящий сенник.
На пожар уже сбежалась вся деревня, звонит колокол. Каждый принес ведра, ковшики, тазики.
Быстро выстроившись до колодца, по цепи побежали ведра.
Мужики, бабы, ребятишки, всех объединило общее дело.
Маша, прибежав, первым делом высмотрела сына. Нашла, прижала к себе.
- Гоша, Гошенька, живой, слава Богу, а папка, папка с бабушкой где?!
Пацан молча пожал плечами.
В это время дверь распахнулась, пропуская растрепанную, черную всю перепачканную в саже женщину, тянувшую за собой какую-то ношу.
Хватая ртом воздух, она упала.
К ней сразу бросилось человек десять. Подхватив на руки ее и Василия, в это время рухнула крыша сенника, подняв в небо столб искр.
****
- Здравствуйте, Василий Николаевич, здравствуйте. – доктор присел на краешек кровати. – Как Вы себя чувствуете?
- Хорошо. Кха, кха. – Закашлялся Василий.
- Ну, вот, а говорите хорошо. Поднимите-ка рубашку, я Вас послушаю. – сказал доктор, снимая с шеи фонендоскоп.
Василий садится и задирает рубаху.
- Так, неплохо, неплохо. Дышите, не дышите. Ну, что же, выздоравливайте, а я к Вам завтра зайду.
Доктор вышел из палаты прикрыв за собой дверь.
Василий прошелся по палате и присел на подоконник. Он в больнице уже неделю. Маша приходит каждый день, приносит домашнюю еду. Только ему кусок в горло не лезет.
Он каждый раз спрашивает ее про мать.
Жена отводит глаза и говорит: «Состояние стабильное, говорят». Но, он-то видит слезинки в уголках ее глаз.
Вчера к нему приходил пожарник и спрашивал, не видел ли он, как возник пожар.
Василий не знал. Но, догадывался. Игнат любил покурить, когда выпьет.
Он, кстати, отделался легче всех.
Прасковья Митрофановна первым вытащила его.
«Эх, только бы она выжила! - беспокоился Василий. – Лет-то ей не мало уже!»
Прошла еще неделя.
Василия выписали из больницы, долечиваться уже домой.
Дома, несмотря на присутствие жены и сына, Василию не хватало тещи. Он так привык к ее присутствию в своей семейной жизни: ворчанию, замечаниям. Что чувствовал себя не в своей тарелке. Ходил по дому хмурый и вздыхал.
Так прошло еще десять дней.
Наконец, им разрешили навестить Прасковью Митрофановну. Василий с Машей собрались и поехали в город.
Семеновна, подруга тещи, увязалась с ними.
****
В палату, где на кровати лежала сильно похудевшая Прасковья Марковна заходили по одному.
Первой пошла Семеновна.
- Ох, Просенька, - с порога запричитала она.
- Не голоси, - поморщилась Прасковья Митрофановна. – Жива я пока, жива.
- Ох, прости ты меня дуру старую!
- За что?
- Так это же я Игнату самогонку продала. Пошла деньги в бане прятать, а он и подпер дверь поленом! Ты уж не серчай на меня, подруга!
- Ладно тебе. Кто старое помянет. Не сержусь я на тебя.
- Ох, спасибо, вот спасибо тебе! Выздоравливай!
Семеновна пятилась и кланялась, пока не уперлась в дверь.
Следующей зашла Маша.
- Ох, мамулечка, как ты тут?
- Нормально, жива, как видишь.
Прасковья погладила рыдающую дочь по голове.
- Как там Гоша?
- А, что ему сделается? – Маша вытерла слезы краем платка. – Носится целыми днями с ребятами по улице. Не дозовешься. Ты уж мамуля, поправляйся поскорее!
Маша вышла. Прасковья устало закрыла глаза. Дверь палаты тихонько приоткрылась и снова закрылась.
- Кхм.
Открыв глаза, Прасковья, с удивлением обнаружила переминающегоя с ноги на ногу зятя.
- А ты чего тут?
- Дак, я вот, это самое, проведать пришел Вас, мама, узнать, может надо чего? Лекарства там или продукты какие, Вы только скажите.
«Мама?!»
Мамой зять не называл ее ни разу в жизни. Ну, надо же!
- Вы, мама, это, поправляйтесь скорее, а то плохо нам без Вас.
- Плохо без меня?! Ты уверен? Ты ж меня мегерой все время называл, да еще по-всякому.
- Ну, так это, Вы, это самое, не обижайтесь. Я ить, любя. Ну, иной раз, сами знаете, на работе там неприятности какие случатся, а дома Вы недовольная. Вот и не удержишься, иногда, ругнешься. Вы уж простите меня. Не держите зла.
«Надо же! – удивилась Прасковья Митрофановна. – И ведь неплохой парень, зять-то у меня! Повезло Маньке».
А ведь была мыслишка-то, была, мать ее! Пройти мимо, когда увидела дымок и заглянула на сеновал. Появилась на мгновенье и пропала - Слава тебе, Господи!
Перекрестившись, Прасковья Митрофановна помахала в окно: дочке, зятю, Семеновне и, устало откинувшись на высокую подушку, задремала.
****
Домой возвращались веселые. Доктор заверил, что женщина уверенно идет на поправку.
Подписывайтесь на канал "Марина Ричардс", впереди еще много интересных историй!
