Итак, вслед за героями Тургенева переносимся в Италию XVI века.
Я уже писала, что это пора Высокого Возрождения, - и вся повесть удивительно передаёт атмосферу преклонения перед искусством. Вспомним ещё раз, что герои её – не просто люди той эпохи, они ещё и творцы прекрасного, и их служение музам составит одну из отличительных черт произведения.
А начнётся оно, как многие новеллы того времени, - с представления нам тех, чьи судьбы соединятся в пресловутый любовный треугольник.
Читая описание Фабия и Муция, невольно видишь перед собой мужские портреты работы мастеров эпохи Ренессанса – думается, что Тургенев добивался именно такого эффекта.
Перед нами «два молодых человека, по имени Фабий и Муций. Ровесники годами, близкие родственники, они почти никогда не разлучались; сердечная дружба связала их с раннего детства... одинаковость судьбы скрепила эту связь. Оба принадлежали к старинным фамилиям; оба были богаты, независимы и бессемейны». Мы узнаем, что оба они - люди искусства, а потому «вся Феррара гордилась ими, как лучшим украшением двора, общества и города».
Но вот здесь я бы на минуту остановилась и призадумалась. «Муций занимался музыкой, Фабий — живописью», - сообщает нам автор. Что представляют собой эти занятия? Фабий, несомненно, творец, и это будет подчёркнуто автором: «Фабий становился замечательным живописцем — уже не простым любителем, а мастером», «Он значительно подвинулся в своем искусстве» (эти слова, как говорится, «дорогого сто́ят»). А Муций?
По-видимому, он исполнитель, возможно, импровизирующий на какие-то музыкальные темы. В начале повести он «занимается музыкой» с Валерией, затем, вернувшись из путешествия, исполняет на «своей индийской скрипке» «несколько заунывных, по его словам, народных песен», среди которых и та самая «песнь счастливой, удовлетворённой любви», которую он, по его же словам, «услышал раз на острове Цейлоне». Нам остаётся лишь гадать, что тут идёт от него: сочинение таинственной мелодии или интерпретация услышанного некогда для достижения своей цели.
В полном соответствии с традициями старинных новелл, Иван Сергеевич рисует портреты своих героев, заметив, что оба наделены «стройной юношеской красотою», и мы уже здесь увидим как будто противопоставление света и тьмы: «Фабий был выше ростом, бел лицом и волосом рус, а глаза имел голубые; Муций, напротив, имел лицо смуглое, волосы чёрные, и в тёмно-карих его глазах не было того весёлого блеска, на губах той приветливой улыбки, как у Фабия; его густые брови надвигались на узкие веки — тогда как золотистые брови Фабия уходили тонкими полукругами на чистый и ровный лоб». Нет блеска в глазах, нет «приветливой улыбки» - и уже словно подозрение закрадывается в душу читателя (и не случайно же Валерия позднее «вспомнила, как и в прежние годы она его побаивалась»)....
Но пока перед нами вроде бы история любви и благородства. Влюбившись в одну и ту же девушку, они, зная о чувствах друг друга, «положили между собою: постараться обоим сблизиться с Валерией — и если она удостоит избрать кого-нибудь из них, то другой безропотно покорится её решению». А когда избранником становится Фабий, «Муцию осталось сдержать свое слово — и покориться». Его стремление уехать, чтобы не быть «свидетелем торжества своего друга, своего соперника», странным, конечно, не кажется. Ещё более благородным выглядит его обещание: «Прощаясь с Фабием, он сказал ему, что вернётся не прежде, чем почувствует, что последние следы страсти в нём исчезли». Однако на деле всё будет отнюдь не так…
Муций возвращается, «никого не предупредив», через пять лет, в течение которых «никто о нём ничего не ведал; всякие слухи о нём замерли, точно он исчез с лица земли». И начнёт разыгрываться драма…
Что меняется в героях повести за прошедшие годы? Фабий и Валерия наслаждаются своим счастьем: «Четыре года промчались незаметно, как блаженный сон». Даже постигшее их горе, смерть матери Валерии, в конце концов смягчается – «прошёл еще год, жизнь опять вступила в свои права, потекла прежним руслом». Жизнь на «прекрасной вилле, окруженной тенистым садом», автор называет «светлым временем», и даже отсутствие детей пока ещё не слишком огорчает супругов («надежда не покидала их»).
Представляя нам героев, автор заметил, что они «были образцами рыцарской угодливости и щедрости», - и Фабий, несомненно, таким и остался. Он с радостью встречает вернувшегося друга – «чуть не закричал, сперва от испуга, потом от радости — и тотчас пригласил его в свою виллу. Там у него в саду находился отдельный, поместительный павильон; он предложил своему другу поселиться в этом павильоне» (вспомним, что Муций перед отъездом «продал бо́льшую часть своего имущества», а потому, видимо, своего дома у него нет). Невольно вспоминается пушкинское «Всё тот же ты для чести и друзей».
А вот вернувшийся Муций меняется сильно. Сначала нам покажут его как будто глазами обрадованных друзей: «Черты Муциева лица мало изменились: с детства смуглое, оно еще потемнело, загорело под лучами более яркого солнца, глаза казались углублённее прежнего — и только; но выражение этого лица стало другое: сосредоточенное, важное, оно не оживлялось» практически никогда. При встрече с прежней любовью «он её приветствовал дружески весело, но спокойно: по всему видно было, что он сдержал слово, данное Фабию».
Однако очень скоро мы поймём, что всё не так, что слово не сдержано, что, более того, Муций явно собирается добиться своего.
Конечно, богатый подарок хозяйке дома сам по себе может ничего не означать, но… Дарит он «богатое жемчужное ожерелье, полученное Муцием от персидского шаха за некоторую великую и тайную услугу; он попросил позволения у Валерии собственноручно возложить ей это ожерелье на шею; оно показалось ей тяжёлым и одарённым какой-то странной теплотой... оно так и прильнуло к коже».
Мы видим, что он обучился «фокусам» у индийских браминов. «Так, например, он, предварительно скрыв себя занавесом, явился вдруг сидящим на воздухе с поджатыми ногами, слегка опираясь концами пальцев на отвесно поставленную бамбуковую трость, что немало удивило Фабия, а Валерию даже испугало...» Её подозрения («Уж не чернокнижник ли он?») видимо, недалеки от истины.
И, конечно же, символична следующая сцена: «Когда же он принялся вызывать, насвистывая на маленькой флейте, из закрытой корзины ручных змей, когда, шевеля жалами, показались из-под пёстрой ткани их тёмные плоские головки, Валерия пришла в ужас и попросила Муция спрятать поскорей этих ненавистных гадов». Эти «ненавистные гады» как будто являются зримым воплощением недобрых замыслов Муция. И именно со змеёй будет сравнивать Тургенев ту самую мелодию, которая станет лейтмотивом повести – «страстная мелодия полилась из-под широко проводимого смычка, полилась, красиво изгибаясь, как та змея, что покрывала своей кожей скрипичный верх».
Тургенев прекрасно знал музыку, во многих его произведениях мы как будто слышим её. И именно «Песнь торжествующей любви» мне кажется буквально пропитанной музыкой. Но только здесь будет, во-первых, музыка, служащая орудием соблазнения, а во-вторых, произойдёт как бы музыкальный поединок между этой мелодией и той, что связана с важным для автора образом святой Цецилии. Но о ней – в следующий раз.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
"Оглавление" по циклу здесь
"Путеводитель" по тургеневскому циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь
