Письмо Петра Александровича Плетнева к Василию Андреевичу Жуковскому
(в Швейцарию, где в то время находился В. А. Жуковский; на время отлучки его преподавание русской словесности в царской семье было поручено П. А. Плетневу)
17 февраля 1833 г. С.-Петербург
... Сейчас только получил я ответ ваш. Не умею, как надобно благодарить вас за столько труда и терпения. Если бы не видал я писем ваших к***, то я совсем бы удивлен был, что вы для меня пожертвовали такой мерой времени и стояния (В. А. Жуковский имел обыкновение писать стоя). Но заняться такой корреспонденцией....
Вы теперь вправе презирать таких лентяев, как Пушкин, который ничего не делает, как только утром перебирает в гадком сундуке своем старый к себе письма, а вечером возит жену свою по балам, не столько для ее потехи, сколько для собственной.
Итак, я прав был, когда, опасаясь вызвать вас на тягость и скуку ответов, не писал к вам писем. Теперь уже беспокойство совести заставляет меня спешить писать к вам. Прошу вас, умоляю, заклинаю: берегите себя.
11 марта
Три недели прошло с тех пор, как я принялся было с жаром писать ответ вам и уговаривать, чтоб вы не слишком занимались корреспонденцией, которая будет вам стоить и здоровья, и времени. Не помню, кто или что оторвало меня от письма, и вот теперь только, на воскресенье, в три часа ночи, на раздолье, я могу опять к вам писать.
Вы не можете представить, как уж тягостна мне становится такая жизнь. Мне сорок лет, а я еще не жил как другие. Я только работал, да и то без выгоды; потому что если перестал бы сегодня работать, по обыкновенному, то принужден был бы и себе и своим отказывать в необходимом, или по крайней мере в таком, к чему все привыкли.
Какая была бы разница в моем положении, если бы я двадцатилетнюю службу свою отдал какому-нибудь антрепризу, как это делают дети негоциантов! Я был бы с независимым состоянием и работал бы только для того, чтоб жизни давать разнообразие и прелесть.
Но теперь уже поздно о чем-нибудь мечтать. Лучше свыкаться с идеей о неизбежности своих трудов и близости конца их у гроба. Правда, я уж довольно свыкся с последнею мыслью, особенно в прошедшие два года и в нынешний (в этом году, когда написано настоящее письмо, П. А. Плетнев сделался ближе известен императрице Александре Фёдоровне, и с тех пор судьба его обеспечилась вполне).
Люди, с которыми я делился малыми остатками отдыхов своих, чужд будучи всякого другого развлечения, эти люди, один за другим, уходят отсюда. Таким образом не стало Дельвига (Антон Антонович) сперва, потом Молчанова (Павел Степанович), а теперь наконец и Гнедича (Николай Иванович).
Как страшно было мне повторять в письме вашем свои собственные слова: Гнедич выздоровел, тогда, когда уж его не было на свете.
В начале осени, точно, ему было лучше, потому что он все лето пил молоко козы, которую называл шутя своею исцелительницей. Он даже начал выезжать и менее остерегаться в пище. Но то-то и было худо. От простуды, или от другого чего, открылась у него кровь горлом.
Напрасно тогда доктора усиливались поправить его здоровье. Он слабел и приметно близился к концу своему. Ужаснее всего было одиночество его, от которого его характер, и сам по себе довольно тяжелый, сделался до чрезвычайности раздражительным.
А к бОльшей тоске, как его самого, так и приходивших к нему, доктора запретили с ним говорить. Поэтому, наконец, кроме людей и наемной сестры милосердия, никого почти при нем не было. Так печально и томительно исчезала жизнь человека, который в здоровом состоянии умел приятнейшим образом оживлять беседу с собой всякого человека, к нему проходившего.
Его похоронили 3-го февраля в Невском. При погребении было довольно людей, любивших его. Но Хвостов (Дмитрий Иванович) не пощадил и последней церемонии. Целую обедню раздавал он стихи свои и разговаривал во весь голос, так что Крылов (Иван Андреевич), при конце отпевании, сказал ему: - Вас было слышнее, чем Евангелие.
Пушкин пророчит, что Хвостов всех нас похоронит. Оно правдоподобно: если он не умер в старину, когда над ним смеялись, то кто ему велит умирать теперь, когда его чуть на руках не носят? Верно насладились вы лицезрением его на картинке "Новоселья" (которое князь Вяземский к вам давно отправил), где он так чинно сидит между Крыловым и Пушкиным.
Смирдин, в воскресенье второй недели поста, повторил опять свое "Новоселье", накормив нас по-старому. Собранье, однако ж, было попристойнее, потому что представитель Русской литературы (Ф. В. Булгарин), живя в своем "Фернее-Карлове" ("Ферней" отсылка к Вольтеру), не мог подпакостить собранию; а товарищ его, в одиночку, не пускался на такую отвагу, как бывало вдвоем.
Между деятельными литераторами теперь явилось новое лицо, хотя в старом образе. Приехал сюда Катенин (Павел Александрович), сделал сколько нужно было визитов Александру Семеновичу (Шишкову, председателю Российской Академии), да и засел в Российскую Академию.
Он там начал сильную тревогу. Первый спор зашел о слове: бурко. Катенин требовал, чтобы его писали: бурка. Спускать он никому не любит: так что ему значит Петр Иванович Соколов (долголетний секретарь Российской Академии)?
Итак, он начал ему высказывать горькие истины, что он Петр Иванович русский язык знает плохо, что слушать его нечего, а наконец (после завтрака, на котором стоял графин с ерофеичем и бутылка с черным пивом, да кусков пять семги с луком) Катенин открыл за новость Соколову, что самому ему пятый десяток, что служил он в гвардии и давно полковник и проч.
Вы можете представить, как это забавляет Пушкина, который также член Российской Академии, и следственно безденежно, даже с барышом монеты в четвертак (жетоны, которые (по французскому обычаю) раздавались членам Российской Академии после каждого заседания), может слушать их и глядеть на такую комедию.
Вы, конечно, не забыли доктора Даля (Владимир Иванович), который так часто приходил к Катерине Афанасьевне (Е. А. Протасова - единокровная сестра В. А. Жуковского). Он вступил тоже на литературное поприще. Перед Рождеством издал было он книжку своих сказок; только в них что-то нашли непозволительное или слишком простонародное, и книжка не пущена в продажу.
Теперь он напечатал еще книжку, в которой две повести. Из них одна, названная им «Цыганка», очень замечательна. У него оригинальный ум и талант решительный.
Про Воейкова (Александр Федорович) самого нечего сказать. Как-то утратил он весь интерес. Но зато много хорошего говорят про его Сашу (Александра Андреевна Воейкова (урождённая Протасова, племянница и крестница В. Жуковского, адресат его баллады "Светлана") , что в институте. Она будет первая во всем этом выпуске.
Вы мне поручили писать к Анне Петровне (Зонтаг, племянница В. А. Жуковского). Виноват: не собрался. Да вы и не удивитесь этому, когда я в месяц едва к вам успел окончить письмо.
Из отмеченных вами для себя книг вы только две от меня получите: "Новоселье" (альманах (см. выше) и "Повести" Анны Петровны (Зонтаг). Последнюю книжку (в которой помещена "Олинька") отдал я для отсылки к вам С. А. Юрьевичу еще на прошлой неделе; не знаю, исправно ли он ее к вам отправил. В нее вложил я и список начала вашего перевода: "Монастырь" (?). Что касается до "Ундины", она здесь. Прочие книги я не послал, не уверен будучи, точно ли вы еще долго останетесь в чужих краях.
Если это действительно так, что ваше здоровье потребует должавшего от вас лечения, то вы вероятно дадите об этом знать мне или князю Вяземскому (Петр Андреевич): тогда я и пришлю к вам побольше книг. Между тем выйдет и Курбский (Андрей Михайлович) весь, которого теперь у нас одна только часть.
На Давыдова (Денис Васильевич) придется вам разве только поглядеть: нового читать нечего; он прежний, без прибавок. Одоевский (Владимир Федорович) еще не напечатал своих сказок, который называются «Пестрыми» с красным словцом. У Пушкина ничего нет нового, у Гоголя тоже. Его комедия не пошла из головы (работа над комедией «Владимир 3-й степени», вскоре прерванная, в виду невозможности провести ее через цензуру).
Он слишком много хотел обнять в ней, встречал беспрестанно затруднения в представлении и потому с досады ничего не написал. Еще есть другая причина его неудачи: он в такой холодной поселился квартире, что целую зиму принужден был бегать от дому, боясь там заморозить себя.
Так-то физическая сторона человека иногда губит его духовную половину со всеми в ней зародышами. Но никто не торжествовал с такою славою над физическими страданиями, как Александра Осиповна (Смирнова): она представила из себя существо выше и своего пола, и нашего века. Если б вы были свидетелем, как она, по воскресение своем, стала выше всех женщин и многих мужчин: то вы более бы еще стали ее любить. Теперь она в Берлине.
Вы конечно туда к ней напишете. А бедный Стерич (Евгений Петрович Штерич (1809-1833) - камер-юнкер, дипломат, композитор-любитель, друг М. И. Глинки. Сын подполковника, Екатеринославского губернского предводителя дворянства Петра Ивановича Штерича (1768–1809) и его второй жены Серафимы Ивановны, урожд. Бороноволоковой (1778–1848). Умер от чахотки, похоронен в усыпальнице Духовской церкви Александро-Невской лавры)!
Сегодня или завтра он скончается в чахотке. Такой ли быстрой конец он назначал себе при этом блистательном начале? Мать его, я думаю потеряется. Она только и жила им и для него.
Наш добрый, незаменимый Карл Карлович (Мердер)! Сегодня он отправился: воротится ли, Бог знает. Мы без вас и без него совершенно осиротели. Так как в вас теперь настоит для В. К. (Александр Николаевич (будущий Александр II)) чрезвычайная нужда, то я и думаю, что нет надобности посылать к вам много книг, уверен быв, что вы не замедлите сюда явиться, лишь только почувствуете возможность.
На экзамене В. К. показал удивительную способность выражаться. Он мог по целому часу безостановочно рассказывать, сохраняя достоинство слога, чистоту языка и приятность тона. Вашими советами я не замедлил воспользоваться. Они у меня более всего пишут и читают.
Теперь я пробую, как они из знакомых им исторических происшествий будут составлять характеристики лиц. Мне хочется приучить их к сжатости рассказа, к некоторому созданию в произведениях. То, что они составляют по лекциям Константина Ивановича (Арсеньева) есть подражание или лучше повторение его создания.
Я желаю видеть, как они, взяв все, что касается до какого-нибудь исторического лица, составят сами краткий обзор его жизни, как сольют его черты в одну картину.
Обнимаю вас и молю Бога, чтоб возвратил вас к нам в совершенном здоровье. Преданный вам душевно Плетнев.
#librapress
