Одна из привычек, которая быстро выработалась у меня на Жужляйском кордоне – я перестал следить за часами. Но научился чувствовать время интуитивно. Такой навык в Москве вряд ли кто оценит – придёшь на работу часам к десяти, а начальнику заявишь: по моим ощущениям как раз девять!..
Но я знал точно: жить по новому графику, только по внутреннему ощущению времени, когда оно просто и гармонично плывёт себе, – намного лучше. Да и все тут жили именно так, потому и были спокойны, не нервничали, не суетились понапрасну. Среди местных я пока не встретил никого по-московски задёрганного и потому опустевшего душой. Но сам, конечно… и мне ещё долго таким оставаться. Не успею совсем перестроиться, да и зачем – скоро ведь возвращаться…
Так вот, по моим ощущениям было около четырёх утра – светало быстро, да ещё за разговорами с Шиндяем не заметил, как пролетела тёплая ночь. Он заварил «зэчку» ещё раз крутым кипятком, сказал, что «женил чифир» и теперь это просто хороший чаёк. Я его и погонял с карамельками – такими сухими, старыми, будто лежали в стеклянной вазочке с советских времён.
Шиндяй ушёл в сарай, и я слышал, как он гремит. До этого он сказал, что сбор иван-чая – это «не хухры-мухры», а целое событие! Обряд, таинство, ритуал – ни одно слово не будет преувеличением. Я усмехнулся, чего уж там – травка, она и есть травка. Рви её себе, и рви. Правда, я даже не знал, как он выглядит. Обычный, наверное, какой-нибудь, неприметный иван-чай, в зарослях ещё искать надо. Бери и пощипывай себе, как козёл. От этой ассоциации стало тоскливо – и чего Шиндяй такой собранный, восторженный, весь на подъёме. Как на праздник ведь собирается! Я понимаю, рыбалка – есть элемент азарта, чего-то неизвестного, а здесь-то что?
И вот он вернулся с четырьмя одинаковыми пластиковыми вёдрами, вставленными один в другой. Чистые, как новые, и я подумал: тоже, наверное, «ритуальные», предназначенные только для сбора трав. А ещё принёс какие-то сита на верёвочках, они висели на шее:
– Я ведь обычно один собираю, а тут ты! И тебя экипировать надо.
– А просто так собрать нельзя? В пакет там, мешок наконец?
Шиндяй посмотрел на меня – я запомнил взгляд. Надо порепетировать потом перед зеркалом, чтобы в Москве смотреть так на идиотов.
– Ты лучше присматривайся, да учись, кто знает, как жизнь обернётся. Про иван-чай в городах уже позабыли, да мода на него обязательно вернётся. Ещё и подороже самого изысканного из Китая, или Цейлона стоить будет! Научишься его делать, потом в Москве друзей на него подсадишь сначала, и давай себе приторговывать. И вовсе уволишься из этого своего офиса, будешь чаем одним заниматься!
– Ну ты нарисовал!
– От судьбы, да от сумы, и от, – он поперхнулся. – Ладно, я вот чую, что скоро всех вас, бездельников, из Москвы попрут. Или сами разбежитесь. Я вот канал смотрю по вечерам, передачу...
– Не смотри эти глупые страшилки!
– Да всё правда! Они просто мои мысли подтверждают: случится что-то такое в мире, большое и нехорошее, мо___р, эпи_дем_ия, новая болезнь, уж не знаю. Ви_р_ус! В больших городах опасно станет, все и побегут, кто куда. Ты тогда ещё обрадуешься, милый, что тебе есть, куда бежать. Сюда, на Тамбовщину, первый и прибежишь!
– Брось, ничего такого не будет! Ви_рус ещё какой-то! Наоборот, поток только растёт в нашу «нерезиновую».
– Неважно, это мы ещё увидим, притом скоро. Может, через годик или два. А пока допивай эту пыль с индийских дорог, да пошли за нормальным нашим чайком!
– За иван-чаем?
– Да, по-книжному зовётся кипрей. Пей кипрей – и не болей, в народе говорят. Собирай иван-чай – да здоровье получай!
– Вот, если я, как ты говоришь, продажи «Жужляйского чая» налажу – уже и название есть, я такие слоганы к нему на пачку и присобачу!
– Слоганы-моганы, и как вы там в Москве только над языком не издеваетесь, не надоело ещё? Вот говорили раньше, что иван-чай – сорная трава, а сор-то – не на опушках, а на языках да в головах.
Мы вышли на пустынную улицу посёлка, ещё не рассвело. И зачем так рано, думал я, что он, этот чай, убежит куда? Опять же, понимаю – рыба, она на зорьке кормится, а в жару недвижно стоит, а тут? Но спросил о другом:
– А почему этот кипрей – сорная трава?
– Да, раньше заблуждались долго, вредным считали заросли иван-чая. В смысле, для лесного дела. Лесники иван-чай одно время безжалостно уничтожали под корень – думали, что так молодым сосенкам не будет недостатка в свете и влаге, будто крадёт он их. А потом дураки и увидели, что сосенки чахнуть начали! Он для них родной мамкой был, защитником, укрытием, как сплошная перина их от ветров и холода закрывал. Человек – он вообще по природе дурак, так Богом задуман, видимо, по изначальному замыслу. И всё время ведь свою убогую логику пытается на природу перенести, а так не получается.
Мы оставили за спиной последние домики, в них уже теплился свет. Шиндяй указал:
– Вон, смотри, у дороги! Это он и есть, главный герой нашего дня!
Прижимаясь к песчаной насыпи, рос небольшой «островок» высоких растений, их нельзя было назвать травой. Скорее даже, крепкими высокими цветами. Мощные стволы, по цвету и форме – как ветви у ивы, только ива «плачет», обвисает, а этот растёт от земли крепкими листьями вверх, и будто смеётся. Бодр, как солдат, и цветы – тёмно-лиловые.
– Я – первый! – и свернул.
– Куда ты первый, стой! Дальше слушай только мои команды, и никакой городской самодеятельности!
И мы продолжили путь:
– Чем этот плох-то?
– Не рви никогда ничего у дорог. Во-первых, там проезжают машины, солярка, дым оседают. У нас, конечно, не такое уж и движение, но всё равно. Не собирай ничего у дорог и потому, что растение видели тысячи глаз – не только хороших, но и дурных. А всё остаётся на них, всё впитывается. Даже зависть. Можешь верить, нет, но я тебе точно говорю! Ты всё это потом в себя вберёшь сполна, когда чайком будешь отдуваться.
Я не стал спорить, хотя к таким вещам относился скептически. Но и удивился бы, если у Шиндяя не оказалась бы в запасе кучи правил, верований и табу.
– К тому же у нас посёлок – одни бабушки. Они тоже такой чаёк уважают, а ножки старенькие, больные. Трындычиха вот, хоть и ходит плоховато, а у дорог всё равно брать не будет, а другие необразованные. Ещё и выть начнут на всю округу – мол, Шиндяй-анчихрист, всё порвал, им, бедолагам, не оставил, то-сё. Так что топай, не трогай, дыши. В самую глушь двигаем! Там мы косолапого разве что обидим, хотя и ему заварки для берлоги на зиму там сполна.
– А он тут водится?
– Вот, правильно сказал – «он», «косолапый», «хозяин» – так называй, а напрямую не поминай. Примета такая. Позовёшь по имени, так услышит, на дорогу выйдет, не убежишь. Задерёт, если голодный и испуганный. Хотя на моей памяти уже никто его давно не видел. Волков – и тех уж нет.
– Неужели? Ведь знаменитые тамбовские волки – даже я про них что-то слышал.
– Начнём с того, что «тамбовский волк» – понятие такое, скорее переносное. Это больше о людях наших.
– Злобные такие? Что-то не заметил.
– Да нет, не перебивай! Есть несколько версий, откуда выражение пошло. По одной – так называли наших мужиков, которые после окончания работ уходили за копейкой в соседние области на подработки. Ничем не гнушались, всё делали, а местным, стало быть, цену сбивали. Вот те и ругались – мол, тамбовские волки опять по дворам рыщут! По другой версии, связано это с нашим крестьянским восстанием, было такое в двадцатые годы. Против политики большевиков, продразвёрстки, когда зерно изымали нещадно и по миру людей пускали. От таких дел за вилы возьмёшься! А когда прислали сюда из Москвы войска во главе с Тухачевским на подавление, им отпор дали, время красным понадобилось, чтобы справиться. Мужики в лес уходили, бились до последнего. Вот потому и тамбовские волки.
– Да, слышал что-то, про тамбовского атамана какого-то…
– Антонова?
– Да, вроде бы.
– Ну, он не атаман никакой, а то представишь ещё какого казака. С ним разговор отдельный. Потом, если придётся, поговорим.
– А почему волков в лесах больше нет? Леса-то вон какие!
Шиндяй на ходу сорвал былинку, покусал:
– И с этим всё просто. Опять дурь человечья. В советские времена с волком вообще яростно так боролись. Расплодилось много после войны.
– Да, мне Трындычиха рассказывала, как она девчонкой с волком столкнулась.
– Вот, о том и разговор. Они же и на скот нападали, и на людей, и вообще, всю свою историю волки были противником человека, у них страх и ненависть к нам, как говорят, на генном уровне. Вот и стали его бить-гасить, как могли и чем могли. Песню у Высоцкого знаешь – «Охота с вертолётов»?
– Слышал.
– И это не выдумка: их на самом деле уничтожали с применением авиации. А потом, ближе к нашему времени – уже охотились на снегоходах. Это вообще без шансов для серых. Самому матёрому не уйти зимой. Вот и не осталось теперь, весь разговор.
– А как думаешь, волки – они вообще плохие?
– Ничего в природе плохого нет, плохое только в ба_шке человеческой. Я вот про пчёл у Ну-ну распелся, а про волков такую же оду могу исполнить, коротенько – часа на два. Есть чему поучиться нам, есть. Тому, как они друг за дружку держатся, как младшие старших уважают, и не перечат. Или вот, такой характерный пример. Возникнет если в стае конфликт – а куда без него, у них ведь такое же полноценное общество, как говорится, социум. И у каждого – свой характер, устремления. Начинают два волка зубы скалить, демонстрировать силу. Что-то вроде спора, и проигравший, тот, что слабину дал и признал поражение, не убегает, а наоборот – подставляет победителю шею! Тому куснуть и сонную артерию перегр_ызть ничего не стоит. Но тот щёлкает зубами рядом, и на этом конфликт исчерпан. Вот так вот, брат, не хухры-мухры!
Он выплюнул травинку:
– Вот теперь и скажи: у людей разве когда так бывает? Осталось ли такое волчье благородство? Или добивают?
– Всей людской стаей набрасываются и догрызают проигравшего. Только дай слабину…
– Есть у нас один охотник – Саша Акулычев, ты с ним, может, когда и пересечёшься, он только в сезон охоты приезжает – весной, осенью. Сейчас ему тут делать нечего. Вот он про волков побольше моего расскажет!
Да, было бы здорово, подумал я, познакомиться с настоящим охотником, послушать у раскалённой печи его захватывающие истории, а перед этим – сходить с ним на самую настоящую охоту! Хотя бы зрителем просто, ведь я ничего о ней не знаю, опять же, видел только на картинках. Даже сердце забилось сильнее – найти бы время осенью, и рвануть сюда хоть на пару деньков! Опять не дадут эти вечные дурацкие дела. Ничтожные ведь… Только здесь, в четырёх с лишним сотнях километрах от шума столицы я наконец начинал понимать это…
– Саша Акулычев рассказывал, например, что в список самых интеллектуально развитых животных обычно включают шимпанзе, дельфинов, слонов, и даже свиней, ворон, крыс, – рассказывал Шиндяйю – Волк отчего-то туда не попадает. А волк — животное с высокоразвитым интеллектом и мощной психикой. Долго волчьи повадки объясняли только с точки зрения природного инстинкта и рефлексов. Отрицалась способность зверя понимать обстановку. Но есть случаи, которые нельзя объяснить только с точки зрения инстинкта, этих самых рефлексов. Саша говорил, что волки могут точно определять безопасное от охотника расстояние. Волк, зная, что выстрелом его не достать, может спокойно стоять и видеть человека с ружьём. Также у волка, однажды побывавшего в капкане, съевшего отравленную приманку и выжившего, сразу же вырабатывается реакция на такие сме_ртоносные предметы. Волки на всю жизнь запоминают запах капкана или отравленной привады, вид ружья охотника, шум машины. Так что этот зверь может делать выводы, прогнозировать. Особенно отчётливо это видно при коллективной охоте. Они делят территорию на участки, ищут добычу, сигнализируя друг другу. Если один волк находит жертву, то подзывает собратьев, чтобы стаей взять добычу. При этом для охоты они выбирают удобные места, например, с рыхлым снегом, льдом. Такой организованности и у людей порой нет.
– Он осторожный, наверное, – добавил ещё.
– Ещё какой. Даже опытным охотникам порой трудно найти логово. Волки могут так затаиться во время облавы, что загонщики проскочат мимо, не увидев. Охотники часами будут ждать выхода волка на номерах, не догадываясь, что тот сам долго наблюдает за ними из чащи, – он помолчал. – Но главный враг волка – лютый голод, именно он и лишает всей осторожности.
– Интересно, а волка можно приручить, ведь пытались, наверное…
– И у нас был случай, у Вихранка жил такой, правда, не совсем волк, полукровка. Они же с собаками вообще – близкие родственники, вполне себе скрещиваются.
– Вихранок – это ж Пиндин друг, был…
– Ну да, – Шиндяй обернулся, будто бы старик Пиндя должен по обыкновению семенить где-то рядом. Грустно помолчал. – Чистокровного волка не приручить.
– А если щенком взять?
– Может. У Джека Лондона же есть книга, «Белый клык», или твоё поколение уже ничего не читало? В одном уверен – если волка, или даже скрещенного с собакой рядом с собой взрастить, он только хозяина одного слушать и признавать будет, – Шиндяй переложил пустые вёдра в другую руку. – А остальных порвёт наглухо. Этим и опасен – всегда.
– Выходит, волки по природе – однолюбы?
– Да, так.
Мы шли уже по густому лесу, по обе стороны дороги росли старые сосны. По спине пробежал холодок – а вдруг какой-нибудь голодный волк сейчас наблюдает за нами из чащи, а у нас – ни топора, ни даже ножичка? Шиндяй будто понял:
– Не вешай нос, ты же – Михаил! Хозяйское имя от родителей получил, гордись. А то я Степашке твоей расскажу, как Миша волков трусил!
И вновь получилось так, как всегда и бывало у Шиндяя, стоило ему кого-то помянуть. Мы почувствовали, что нас кто-то нагоняет. Нет, не волк, конечно, а Стёпа! Она бежала трусцой в своём облегающем камуфляже, волосы собраны в две косички, подпрыгивают в такт, берцы хлопают глухо по песку. Слушает музыку в наушниках, до нас доносится острое «цик-цик».
Поравнявшись с нами, неохотно вынула розовый, так неподходящий к её «военному обмундированию» наушник:
– Здрасьте, товарищи отдыхающие! Куда это вы с утра пораньше, да ещё с пустыми вёдрами? Мне неудачи и плохого дня желаете, ну спасибо!
– Мы тебе дорогу не переходили, так что давай с нами в одну сторону, – усмехнулся Шиндяй.
– Вот ещё! Делать больше нечего! – я подумал, она фыркнет и побежит дальше, но Стёпа, не сбавляя темпа, подрыгивала на месте:
– Так куда это чешете?
– Иван-чай собирать. Мужское дело сугубо – тебя не возьмём! – сказал я. И вспомнил, что ночью мечтал о том, как встречу её и скажу «что-нибудь приятное». Болван!
Но если бы я сказал что-то другое, она бы и пробежала мимо, но я попал в цель – задел Стёпу!
Шиндяй же тихо посмеивался и не встревал, подмигивал – мол, видишь, как легко управлять ею! Говори всё наоборот, как ей не нравится, и будет по-твоему!
Мы продолжили путь уже втроём. Стёпа, правда, делала вид, что она рядом, но «не с нами», мурлыкала что-то под ритмичную музыку.
– А мой юный друг прав, что сбор иван-чая – не женское дело, – подначивал Шиндяй. – Так что если чай наш в итоге сгниёт или ещё что – ничего удивительного. Эх, столько добра пропадёт!
Стёпа делала вид, что безучастна.
– Интересно, что слушает молодёжь? – продолжал Шиндяй.
Ответил я, точнее – пропел, высоко и фальшиво, со смешком:
– Просто одинокая волчица, не любого может полюбить!
Стёпа покрутила пальцем у виска, но остановила бег и, свернув наушники, убрала телефон в набедренную спортивную сумочку.
– Леди, уверяю вас, иван-чай – трава исключительно мужская, – Шиндяй, кажется, всё-таки хотел её раззадорить.
– А что, женские бывают, что ли? Что за мужской шовинизм! – она скривила гримасу.
– Никакого этого шизоизма, это всё у людей, у людей вот тут – сплошной шизоизм, – он постучал по лбу. – Душица, ромашка, манжетка, пастушья сумка, красная щётка – дальше тебе перечислять те, что для женского здоровья, а мужикам не надо их? Особенно душицу мужикам не надо, кой на что сильно влияет не в их пользу.
– Ты же говорила, что у тебя прабабка колдунья, в честь неё назвали, – вступил я. – Что ж марку-то не держишь, Степанида батьковна?
– Ещё как держу! Вот найду, сорву эту самую красную щетку – и тебе кой-чего начищу!
– Ну, понеслась метла по горнице, – смеялся Шиндяй. – Давайте только без битвы тигра и дракона сегодня обойдёмся, молодые люди. Во Вьетнаме, говорят, даже блюдо такое есть – готовят из кошки и змеи.
– Фу, какая гадость! – присвистнула Стёпа. – Я знала, что вы там чем-то таким как раз и питаетесь! Рыбу поймать не можете, ужей давите, котеек вот тоже почти не осталось в посёлке. Теперь-то я поняла, почему! Вьетнамцы вы!
Шиндяй взял вёдра в две руки и широко развёл между нами:
– А вот и не подерётесь! Всё, таим-аут, братцы-кролики!
Я посмотрел на Стёпу – она на меня. На миг улыбнулась, а потом высунула язык.
Вдохнул сосновый воздух, и показалось – слегка запахло гарью. И Шиндяй подтвердил:
– Иван-чай лучше всего растёт на порубках, первым занимает гари, места лесных пожаров. Такой у него самый настоящий боевой характер, не хухры-мухры.
Мы вышли на небольшую опушку, и по правую руку среди ставших редкими сосен и валежника предстал он – фиолетово-лиловый океан высокого крепкого иван-чая. Именно океан – бесконечно плотный, зелёно-лиловый, стройный. Если углубиться в его заросли, и выхода не найдёшь!
– Ух ты, как его много тут! – воскликнула Стёпа.
– Вот он, батюшка наш, красавец! – восхитился Шиндяй. – Я тут с весны не был, заметил только, как много его проклюнулось после прошлогоднего пожара. Горело тут сильно, до сих даже чуть пахнет. Подумал – вот урожай будет к Иванову дню ближе, и ведь не ошибся!
Шиндяй что-то бормотал – то ли молился, или читал заговор, пойми его, колдуна. Потом выдал мне одно из вёдер, повесил на шею похожее на сито лукошко – даже не знаю, как правильно назвать:
– Значит так, молодёжь, объясняю один раз! Слушать и не перебивать! – Стёпа фыркнула и сделала вид, что вникать и не собирается. Послышался отдалённый шум мотора – в нашу сторону ехал то ли трактор, то ли лесовоз.
– Рвать и не губить! – продолжил Шиндяй. – Мы тут не косолапые хозяева! Прошу уважать! Делать надо так! – и он подошёл осторожно к сплошной стене кипрея, слегка поклонился, и, взяв мощный стебель за верхушку у самых цветков, плавно прошёлся ладонью вниз. В его пальцах оказался ворох продолговатых листьев:
– Цветки трогать не надо, а листья берите только верхние и до середины, без нижних вот этих «лопухов», в них пользы мало, да и работать с ними потом тяжело.
– Это почему? – спорила Стёпа.
– Так вообще не навредим. Растения останутся живы, к ним пчёлки прилетят, мёд будет.
Стёпа похлопала глазами, а звук мотора приближался. Из-за молодого сплошного сосняка показался синий трактор. Подъехав к нам, остановился, и я посмотрел на водителя. В глаза бросилась не внешность, а блеск зуба! Он улыбался, глядя на нас, и на его губах будто на миг отразилось солнце.
– Ух ты, а вот и Максик! Как вовремя! – залилась Стёпа. – Макс! Максим! Я тут, подожди, возьми меня с собой!
Она бросилась. Притом бросилась искренне, опустив всё в душе моей на самое непроглядное дно. Чёрт возьми, как она бежала, рвалась к нему! А парень в затасканной рваной тельняшке улыбнулся ещё шире, распахнул дверцу. Дал ей жилистую руку – и Стёпа запрыгнула, лёгкая, камуфляжная. Такая близкая, и совершенно почему-то далёкая теперь. На миг её личико высунулось из кабины:
– Пока, чаехлёбы! Желаю запасти вам побольше травы! Только не надорвитесь нести её домой!
– Да уж, – Шиндяй проводил её взглядом. Тракторист – я был уверен, что сделал это демонстративно – выжал педаль, и синий «Беларус» рванул так, что приподнялись и закрутились свободно передние колёса. И они уехали, оставив за собой удаляющийся рёв мотора и вонючий шлейф солярки.
– Говоришь, место глухое? У дорог рвать нельзя? – сплюнул я.
– Да уж, совпало. И чего его занесло сюда? Надымил, негодник! С детства такой несносный, вот и вырос!
– Максик, – прошипел я.
– Да уж, Максик. Ладно, давай, не отвлекайся. Роса уходит, время уходит, чего застыл!
Мы собирали чай, но мои мысли были о другом. Спросил:
– Так кто он, этот Максим?
– Из соседнего посёлка, там лесхоз.
– А в Жужляе что?
– Лесничество.
– А в чём разница?
– Лесничество следит за порядком, это охрана, считай, лесная милиция, ну, или полиция по-современному, хотя звучит дурацки. А лесхоз – это как раз хозяйство, лесопроизводство, заготовка семян, теплицы, посадка, уход, и всё такое. Раньше одно ведомство было, теперь вот разделили полномочия.
Это всё было на самом деле неинтересно мне, слушал вполуха, а перед глазами поблескивал так быстро ставший ненавистным зуб. Выбить бы его! Хотя, если схлестнуться, такой детина выбьет всё из меня, ещё и посмеиваясь. Где мне тягаться с таким Максимом-лесником…
Желания возиться с листочками никакого не было, но я рвал и рвал, притом с каким-то остервенением. Шиндяй одёргивал меня, но так, для порядка – он-то знал, что творилось у меня в душе.
Я представлял и представлял, как они трясутся сейчас в этой душной кабинке, жмутся друг другу – кресло ведь в тракторе только одно. Может, он её даже посадил на колено и поглаживает так слегка, а Стёпа и не сопротивляется! Наоборот – нравится ей! И с Максиком этим она другая, приветливая, ласковая, а коготки убраны в её мохнатые лапки. Что же сейчас такое говорит ей этот грубый мужлан? Скабрёзности, что он ещё может, тупой и неотёсанный сын леса.
Не раз я пытался взять под контроль несущийся галопом поток мыслей, и не мог. Я не управлял больше собой, и Шиндяю это, похоже, не нравилось. Но что он мог поделать? Он только раззадоривал:
– А фикса у него блестит, а фикса поблёскивает! Такой он у нас – не хухры-мухры! – лил он брызжущее раскалённое масло в мой огонь.
Если бы с этим Максимом мы обратились волками, бились, и он бы сдался, я сдавил бы его ненавистную сонную артерию! Сдавил бы так, и не отпускал, покуда бы он!..
– Не зли меня, Витёк, только не надо! – прохрипел я. Получилось злобно, но и обессиленно.
– Ладно, знаешь, что попрошу! Не в службу, а в дружбу! – сказал он. – У тебя этот, телефон с собой, он ведь с фотоаппаратом?
– Ну да.
– Сфоткай меня! Вот так, была не была, не убудет! – и Шиндяй нарушил свои правила, нарвал целый букет кипрейных соцветий. – Давай, жми, браток!
И я сделал несколько снимков. Первые вышли размытыми – руки не слушались, дрожали. Но одна фотография получилась такая удачная! Я улыбнулся, радуясь, на миг обо всё позабыв. Надо будет в Москве в хорошем салоне распечатать, и в рамочку дома повесить! Лучшим напоминанием об этом лете станет.
То ли утро вышло хорошим, то ли краски так сошлись. А Шиндяй смотрел на меня, довольно улыбаясь. И я прочёл в его глазах: «А ты бейся! Поухаживай за ней! Цветочки-лепесточки, как без этого! Пробуй! Не сдавайся, если ты – настоящий тамбовский волк! Если чувствуешь, как становишься им!»
И злоба постепенно сошла, будто её согнал летний ветерок. Я не думал больше о девушке и её ухаре. Да и был ли он, в конце концов, её близким человеком, или я это всё сам неумело накрутил, как на веретено?
Мы постепенно набрали полные вёдра листьев, при этом Шиндяй их уплотнял – нежно так, чтобы не дали сок:
– Это рано ещё, всё ко своему часу хорошо, – сказал он любимую присказку.
Оказалось, что мы набрали довольно много, и вёдра, когда подняли, были не такими уж лёгкими.
Когда мы возвращались, было уже около девяти утра – так я ощущал…
– И что мы будем со всем этим добром делать? – спросил, когда пришли.
– Увидишь, не гони.
Он расстелил около сарая в тени большой плотный брезент – может, это была армейская палатка. На неё ровным слоем аккуратно и придирчиво разложил листья, всё время поправляя и отбрасывая в сторону сухие, ломаные, с желтизной. Чая оказалось столько, что захотелось даже пройтись по сплошному зелёному ковру.
– Что теперь?
– А теперь самое время храпануть часок-другой. Устал ведь? Не ври, не спали же. У меня тоже в ушах звенит, и мой чифирмометр на нуле. До полудня можно, пока солнце сюда не придёт. Только в тени – запомни, можно подвяливать чай!
Шиндяй уступил свою койку, а сам рухнул, не раздеваясь, на лежанку Пинди. Отвернулся к стене, что-то промямлил, и вскоре захрапел. Я же, хотя тоже чувствовал наплыв усталости и шум в голове, никак не мог забыться. Смотрел на выцветшую репродукцию с мчащимися конями, и думал, думал… Закрывал глаза – и перед ними фикса эта блестит, как правильно Витёк назвал её! Грубо, но в точку! И будто не Стёпа, а я еду с Максимом этим на тракторе – духота, солярочный морок, и он меня обнимает за плечо, посмеивается.
О боже, какая глупость, и какая гадость!
Я вскочил – всё-таки ведь уснул, хотя так поверхностно и липко, а голова стала ещё тяжелей.
Шиндяй тоже поднялся, сладко потянувшись. Ему ничего дурного, по всей видимости, не снилось. Наверное, вообще никогда.
– Пойдём! Приступим к следующему, я бы сказал, самому ответственному этапу производства!
Мы вышли – в деревянном домике было намного прохладнее, мне захотелось вернуться и ещё поваляться. Шиндяй чуть слышно выругался – солнце уже подошло к месту, где он разложил листья, их жгло лучами. Он спешно принёс воды в пластиковой бутылке, пробил в крышке дырочки:
– Если упустил, водичкой вот так надо, обязательно! Температуру сбить! Сейчас она совсем ни к чему! Перегрели мы с тобой чаёк малость… Ладно, бери вон то ведро! Да не то, эти больше не нужны! Во-во, обливное которое! И садись. Колдовать будем, долго, приготовься.
Он ещё сказал, что я скоро выдохнусь, и «ручки мои городские жалкие не выдержат». Завёл во мне злую пружину – нарочно:
– Делай теперь вот так! – объяснял он, взяв в ладони приличную охапку, листики торчали в разные стороны из пестрящих наколками пальцев. – Хватаешь, и крутишь, словно сигару! Крути!
– Сигару… прям как на Кубе!
Непослушные листья выбивались, не хотели обретать форму сигары, но я старался.
– Его что, и курить можно?
– Не разглагольствуй! – Шиндяй настроился серьёзно, а я, глупый, ещё не понимал, что ожидает меня. Понимал бы – не отшучивался. – Теперь давай, бери вот так эту «сигару» длинную несуразную, и ломай, собирай в кубик. Во-во!
– То «сигара», то «кубик». Как кубик Рубика!
– Ну, хочешь так представляй, похоже очень даже. Слышишь, как похрустывает! Музыка! Основная задача – как можно плотнее его сжать, чтобы сок дал, поломать лист на клеточном уровне! Он должен стать тёмно-зелёным, влажным. Для того и подвялили – с только что собранным такая штука не выйдет, учти. Вот так, как! Можешь же, московский! А теперь клади в ведро, хватай новую охапку, да поменьше, а то пока плоховато справляешь! Халтура!
– Чего? – и только теперь понял, что нам предстоит вот так, вручную перекрутить-пережать сначала в «сигары», а потом в «кубики» всю эту махину! А у меня уже и после первой порции немного постанывали пальцы. Они же у меня только по клавиатуре стучать и умеют…
– Живей, живей, и в ведро! А когда наберётся немного на донышке – трамбуй плотно ладонями, и снова! По моим подсчётам, в одно обливное ведро входит до трёх пластмассовых, можно и больше, даже хорошо! Чем плотнее, тем лучше.
– А это зачем всё вообще? – не понимал я. – Нельзя ли его просто высушить, да и всё? Зачем столько муки?
– Хочешь постичь науку – не бойся муки! А засушить – обычная солома будет, без вкуса, цвета и аромата. А мы с тобой всё делаем так, как и с обычным чаем в Китае там, в Индии поступают. На плантациях. Ты про Копорье слышал?
– Нет.
– Это такая деревня под Питером, там в царские времена иван-чай в больших объёмах производили, а потом заглохло всё. Говорят, умышленно всё свернули, чтоб русское здоровье подкосить. Я читал, что основатель этого дела в Копорье то ли мальчонку какого, то ли слугу в Китай пешком посылал, чтобы тот выведал все секреты, как чай делают. Чтоб потом тоже самое, но с нашим кипреем крутить. Так и стали называть иван-чай ещё и копорским чаем.
– По мне, проще туда-обратно до Поднебесной протопать, чем это всё умять. Адский труд, и убогий. Сейчас же всё машинами…
– Ну дурак, прости господи! Уж извини. Из-за того, что так думали, всё чайное производство в Грузии загубили в советское время. Стали, как ты говоришь, машинами собирать да готовить, а на выходе – тьфу, солома! Ручной труд, он, батенька, благородный, честный. Душеспасительный даже, я бы сказал, – Шиндяй заметно обгонял меня, он, пока говорил, уже перемял пять или шесть охапок, а я возился со второй. – Говорят, в Москве даже эти, тренинги-меминги проводят, людей руками заставляют работать, для помощи душе и психике. Верно всё, только искусственное это. Как в тренажёрном зале заниматься. Накачать мускулы на природе, работая, одно… Ты давай, мни! Отдавай мысленно листьям всю мужскую силёнку свою, какая уж есть, а тебе чай её потом вернёт, сам увидишь! Такой вот круговорот силы в природе имеется, понимать надо! А ты говоришь – машины.
– Ну, перемнём мы его, сдохнем – но перемнём, а дальше что?
– Вывалим всё ведро, и по новой! А потом, может, и опять, если надо будет!
Я, наверное, побледнел…
– Вот, это тебе не хухры-мухры! Дадим постоять, а потом уж накроем его, родимого, мокрым полотенчиком, чтоб не перегревался и доступа кислороду не дать. Кругляшком специальным прикроем, камень речной, наш цнинский, чтоб потяжелей – сверху. И всё, в тенёк, но в тёплое местечко! Денёк-другой, посмотрим, понюхаем аккуратно – если фруктовый, приятный такой дух пошёл, то всё, готов, вызрел чаёк наш! А затем уж печку с тобой аккуратненько так затопим, ночью, чтоб не приметили, пожароопасный период всё-таки. И весь тихонечко его перетомим-пережарим! Получится такой же по цвету и виду, как магазинный, но аромат, но вкус! И чем дольше он у нас в герметичной банке пролежит, тем лучше. У него нет срока годности, только лучше становится, будто вино. Запоминай науку!
Неужели Шиндяй и правда думал, что мне всё это пригодится? Вряд ли я ещё раз соглашусь повторить этот сложный и трудоёмкий процесс… Хотя, кто знает. Может, и он знал что-то наперёд обо мне, недаром же колдуном прозван.
– А этот Максим, как ты думаешь? – спросил я.
– А никак не думаю, и ты в голову не бери! И так с тобой измучился, все силы мои ты за день забрал, негодник! Думаешь, мне легко с тобой, когда ты так кипишь! И не болтай, работай, вон ещё сколько! Нам до вечера надо уложиться, а ещё в речке искупаться – традиция!
– Ах да, сегодня же купальская ночь!
– Да, чего только не увидим! Не удивляйся только, готовься! Нам же ещё к дорогому нашему Ианнуарию надо успеть. Может даже, это созвездие чудное, пчелиное, в его космический глаз увидим. Крути давай, крути втугую! Это тебе не хухры-мухры!
...
Часть 3
...
Автор: Сергей Доровских
https://proza.ru/avtor/serdorovskikh
С удовольствием ПРИНИМАЕМ на публикацию не опубликованные ранее истории из жизни, рассуждения, рассказы, повести, романы на почту Lakutin200@mail.ru Оф. сайт автора канала https://lakutin-n.ru/
Автор фото: Екатерина Никитина. Разрешение на использование имеется.
Тёплые комментарии, лайки и подписки приветствуются, даже очень...