У меня никогда не было какого-то чёткого отношения к религии. Когда рос, вопросы веры в доме практически не поднимались, мои родители – типичные столичные интеллигенты-атеисты советской закваски. Мне никогда не объясняли, есть ли высшие силы, душа, и куда мы попадаем после смерти. Вообще об этом не говорили. Внушали другое: что такое хорошо, а что плохо, как вести себя, как относиться к другим. Чего и кого избегать – но всё вне рамок веры.
И вот теперь, когда мы с Шиндяем спешили к монаху со сложным и загадочным именем Ианнуарий, мне было и интересно, и боязно одновременно. Я понятия не имел, как нужно вести себя с монахами, даже как с ними здороваться – не знал. По-обычному, или ручки целовать, кланяться в пояс?.. Лучше, наверное, по-обычному – поприветствовать кивком, и ладно, а ко всему остальному я как-то не готов.
Ещё я представлял, что этот Ианнуарий сразу же станет ругать Шиндяя за то, что привёл меня. Тогда уж мне точно будет не по себе… Да, всё-таки странный это народ – монахи. Ничего о них не знаю, но хоть впервые увижу.
Посёлок, тем временем, давно остался позади, мы шли по лесной тропе. То ли я бывал на ней, то ли нет – хотя уже почти неделю прожил на Жужляйском кордоне, всё равно ориентировался плохо. А точнее – никак.
– Пахнет-то как, наконец-то! Чуешь, по грибному! – сказал Шиндяй. – Скоро уж маслятки вылупятся, если только засуха долгая грибницы не пересушила. Обычно летом грибы на третий-четвертый день после хороших дождей появляются.
– Ты прям как про куриные яйца сказал – вылупятся.
– Так они на яички похожи, только коричневые, – он остановился. – Ты погляди! А этот вот – вообще вылитое яйцо! Беленький.
Шиндяй наклонился и аккуратно выкрутил шляпку.
– Знаешь такой гриб?
– Откуда? Хотя вроде видел. Шампиньон, что ли?
– Сам ты шампиньон, он только на навозе хорошо растёт, у тебя поблизости может встретиться, хвала соседской корове. А это – дождевик! Посмотри, красивый какой!
– Съедобный?
– Вполне. Но только когда такусенький, как сейчас. Когда сорвёшь, надави на шляпку вот так – если упругая, значит, годится. Промял – всё, не бери. А вообще, когда хорошего гриба в лесу много, такую ерунду никто не собирает, – и он выбросил гриб через плечо.
– Что же ты, Шиндяй, природу защищаешь, а гриб просто так выкинул? – спросил я, думая, что «поймал» его.
– А ты не знаешь, что ли, что грибы – это плесень? Ты, когда у Трындычихи погреб чистил, жалел плесень-то? Ну… хотя ты и прав! Хороший гриб губить не стоит. Но дождевика жалеть – это уже перебор. Ладно, чего болтать, пошли!
– Шиндяй, а этот, как его, монах, грибы ест?
– Ещё как! – ответил он, и покривил рот. – Особенно такие – красные, с пятнышками.
– Мухоморы, что ли? – удивился я.
– Да, они же, если отравить пару раз, и отвар слить, потом вообще как курятина.
Я так и не понял, серьёзно ли он говорил.
– Как ты думаешь, этот Ианнуарий согласится пойти в посёлок и, как это называется? Отпеть…
– Типун тебе на язык! Пиндя ещё не по_мер! К тому же монах наш не пойдёт, я-то точно знаю!
– Тогда зачем мы?..
– Слушай, надоел! Если ты и дальше так будешь ныть, лучше возвращайся назад! Держись всегда по прямой, не промахнёшься! Давай, иди! – он не собирался идти дальше.
Я развёл руками:
– Извини!
– Вот и не болтай! А коли охота, так иди вон к бабке Трындычихе, она-то как раз языком чесать любит! Часами может – попробуй останови!
– Шиндяй, ладно, чего ты завёлся-то? Мне же просто интересно.
– Интересно ему! Сказано же: сам всё увидишь! Ох, и не думал я, что ты, москвич, такой балабол! Вот теперь и не знаю – может, зря тебя взял? Ведь о том, что увидишь, никому рассказывать нельзя!
– Я ни-ни, ты что!
– И там своих вопросов глупых тоже не задавай! Усвоил?
Усвоить-то я усвоил. Только зачем мне тогда вообще идти? Но больше я не проронил и звука, даже сделал вид, что обиделся. Шиндяю было наплевать.
Мы долго брели краем старого, поросшего мхом и обставленного мё_ртвыми деревьями болота. Иногда, как мне казалось, вновь выходили на какую-то едва заметную тропу, которая привела нас к большой, изрытой кротами поляне. Я решил, что мы уже скоро будем на месте и выйдем к жилищу монаха, но прошло ещё полчаса, а мы всё двигались, часто сворачивая. Шиндяй принюхивался, будто главным ориентиром служили запахи леса. Издавали голоса какие-то птицы, а, может, это были и звери. Если бы я был один, то испугался бы этих звуков. Хотелось пить, но Шиндяй и не думал останавливаться, а, наоборот, всё больше ускорял шаг.
«Скоро уже, скоро! – думал я. – Не могли же, в конце-то концов, пчёлы так далеко улететь к этому Ианнуарию».
Добрались же мы, можно сказать, неожиданно для меня. Шиндяй остановился у разветвлённого ствола дуба, за которым был обрыв. Прислушался, огляделся, словно бы даже в этой глуши боялся ненужных свидетелей. И велел:
– Давай, сигай вниз! Токмо аккуратней, ногу не подверни, я тебя, кабана такого, назад потом не потащу!
Я и прыгнул. Как показалось, под яром была высота примерно второго, а, может даже, и третьего этажа. Сравнение пришло на ум не просто так: в последний раз я так прыгал подростком, когда мы играли на новостройках в прятки. Я приземлился сразу на обе ноги, и они ушли по колено в песок.
– Мягкая посадка! – сказал я. – Крутые тут горки!
Шиндяй приземлился рядом на корточки, и распрямился не сразу:
– Хорошее место. Сюда никто и не ходит. Что тут делать нормальным, скажем так, людям.
А вот и жилище монаха! Я увидел впереди зажатый в ущелье, укреплённый грубыми досками домишко. Или землянку – так, наверное, правильнее назвать строение. Удивило другое – из укрытой камышом крыши торчала телескопическая труба. Я присмотрелся, поправив очки – да, труба, и она явно не служила для отопления. Неужели подзорная? Я посмотрел на Шиндяя, но тот лишь тронул меня за плечо и жестом велел следовать за ним.
– Только, как договорились – ни о чём не спрашивать и ничему не удивляться! – напомнил он. – И потом ни слова никому, как сюда добираться!
– Ты думаешь, я путь запомнил, что ли?
– Это и хорошо, и плохо, – усмехнулся он.
Шиндяй толкнул небольшую круглую дверь.
«Как у хоббита», – подумал я.
– Мир дому сему! – обратился Шиндяй в темноту.
Я спустился за ним следом по земляным ступенькам – они были ровными, аккуратными и, как мне показалось, их выкопали и выровняли простой лопатой. Да и вся эта хибарка была сделана топором и лопатой, как говорится, по-старинному – без единого гвоздя.
Когда я шагнул, наклонившись почти до пола, в нос ударил запах сырости, но был он лёгкий, приятный. Точнее, не сырости, понял я: пахло грибами! Или плесенью – ведь Шиндяй уверял, что это одно и то же. Я ожидал увидеть внутри маленький золотой огонёк лампады, или горящие свечи, гладящие светом огоньков медового цвета иконки. Что-то такое – мирное, тихое, молитвенное. А как ещё должно быть у отшельника по имени Ианнуарий?
Но ничего подобного внутри не оказалось. Вообще ничего, имеющего отношение к религии.
То, что снаружи напоминало трубу, и оказалось самой настоящей подзорной трубой – довольно массивной, занимающий весь центр единственной комнатёнки. Но, как мне показалось, труба эта вполне может собираться компактно, например, в большой чемодан. Как-то же её в эту глушь донесли... Было темно, и я не сразу, но привык, и огляделся.
Стены в тонких прутьях – сложены примерно так, как делают забор-плетень. А нём крепились карты звёздного неба – их было очень много! И всё убранство внутри говорило, в общем-то, о том, что здесь обитает астролог, звездочёт, алхимик – кто угодно из огромного сказочного списка, но только не православный монах! Ещё было много непонятных схем, а также записей, каких-то иероглифов. Но больше всего меня поразила чёрно-белая фотография плохого качества – Александр Башлачёв выступает на сцене, стоит, слегка опустив глаза, а за его спиной в кулисах, скрестив руки на груди, грустит задумчивый Борис Гребенщиков… Фото интересное, раньше я никогда не встречал. Но что оно делает тут, в этой странной келье?.. Если это помещение ещё можно так называть…
– Иван, вставай! Встречай гостей! Это я, Витёк, со мной ещё новенький! Хорош дрыхнуть-то!
Я заметил шевеление в углу – приглядевшись, различил там сколоченные из тонких брёвнышек и укрытые какой-то рваной тканью нары. Там кто-то лежал – одетый во всё чёрное, как самый настоящий монах. Да, этого человека мы видели вчера, когда купались с Шиндяем.
Нашего визита хозяин и не заметил, лишь что-то промычал.
– Опять всю ночь, небось, в небо глаза проглядел! – засмеялся Шиндяй. – Так можно и с ума сойти, – он пошевелил его за плечо. – Сойти с ума, Ваня! И даже стать идиотом!
– Да слышу я, – ответил тот заспанным голосом и повернулся бледным, уставшим, осунувшимся лицом. Выглядел он как самый настоящий аскет, который довёл себя постом и ограничениями до истощения.
– Сколько раз тебе повторять, Витёк, я не Иван, а Ианнуарий! Привыкни уж меня так называть! А то потом проговоришься, что делать станем? Народ не поймёт, а дальше – крышка нашему общему делу.
Голос его был слегка глуховат и тонок, словно у небольшой лесной птицы.
– Не волнуйся, тут все свои. Так что ты – Иван, как Креститель.
– Какой Креститель? – не понял тот.
«Так, совсем плохо дело: напоминает ему Евангелие. Совсем это никакой не монах», – окончательно понял я.
– Который саранчу с мёдом ел. Да ты что вчера ел-то опять? Опять грибы эти? Я же тебе говорил!
Человек в чёрном не ответил, приподнялся с лежанки, головой задев подвешенный за крючок чайник:
– Мать мою! Никак не привыкну! – меня немного передёрнуло – совсем уж не сочетались ругательства с его облачением. А Иван – или Ианнуарий, я уж и не знал теперь, как правильно, наклонил чайник и, прильнув к длинному носику, жадно глотал и морщился. Затем едва отдышался, и утёр рот.
– Ты не ответил: опять грибы эти поганые ел, негодник? – не отставал Шиндяй. – Добром не кончится! Ты послушай, послушай, Ваня, не отворачивайся! Один ведь тут целыми днями, а одному нельзя! Не приведи что случится! Себя не бережёшь, о других подумай! Я же не переживу!
– Да ладно тебе, Витёк. К тому же я грибки ем не для радости и халявных удовольствий, а лишь для связи моего микромира с макрокосмосом.
– Ну, знаешь… Индейцы кечуа для общения с духами предков тоже готовят и пьют эту, аяуаску, та ещё дурь! Только принимают её строго под контролем шамана, который следит за тем, кто в мир теней отправился. А ты – один!
– Грибы – это не то, что эта, как ты назвал…
– Аяуаска – лиана духов, или лиана мё_ртвых. Поднимает самые глубинные слои подсознания, а ещё все страхи и переживания. Но это всё не наше, индейское, а наши грибочки только с виду милые, но они ещё похлеще любой аяуаски будут! – присвистнул Шиндяй. – Мухоморы – те по-разному действуют. Помню, рассказывал один, что использовал их, как телепорт, чтобы побыстрее дойти с кордона до райцентра. Съел – и не заметил, как два часа в пути пролетело. Только, говорил, что надо идти хорошо известной дорогой. Другие грибы шуток не любят: объелись чего-то как-то одни мои знакомые охотники, а потом рассказывают, что очнулись под утро в двадцати километрах от места стоянки. Помнят разве, что ночью за ними великое, как стадо, множество этих грибов погналось, только с огромными челюстями, еле, говорят, от них убежали. Что интересно – трое их, а глюк все одинаковый поймали. А ты – один тут, братец, один, и что случись…
Иван-Ианнуарий утёр бороду, икнул, и, ничего не сказав, уставился в фотографию на стене. На меня он вообще не обращал внимания – будто и не было.
Я тихонько решил вставить:
– Читал где-то, что и Башлачёв тоже от грибов по_гиб. Он не самоу_бийца был вовсе. Употребил грибы, ходил потом, как чумной, говорил всем, кто с ним был: «Идём в баню, идём в баню!» А на всех, как морок напал, спали. Тоже, наверное, не совсем трезвые. Так он в окно и вышел, под их влиянием.
Человек в чёрном посмотрел на меня с интересом. Шиндяй звенел чем-то в углу.
– Да, и в окно он вышел, – повторил я. – Кто теперь знает – может, для того, чтобы взлететь. Или паническая атака у него началась, как у охотников этих, раз от грибов бывает. Но не суи_цид, точно, другое.
– Александр Башлачёв – ребёнок макрокосмоса, милый, нежный, и потому ранимый, – сказал хозяин лесной каморки. – В чём-то ты, может, и прав. Ранимый был, не уберегли, значит, уронили. Вот он и упал. Но нам-то откуда знать, что, как, почему? Позвал его Создатель на небо, обратно к звёздам. А, может быть, ему заранее такой путь был написан. Я хотя много о звёздах знаю, смотрю на них, общаюсь, но про СашБаша спросить боязно. Маленький я очень, чтобы такие вопросы Вечности задавать. А ты, – он посмотрел на меня внимательнее. – Ты молодец. Я тебя вчера приметил, кто такой, думаю? Раз Витёк с тобой возится, значит, не совсем пропащая душа. А теперь вот – раз о Башлачёве слышал, стало быть, начальная база какая-то у тебя есть.
Я хотел спросить – а что, меня собираются отдавать в какую-то «космическую школу», но не стал. Вдруг не поймут.
– Только ты всякие глупости про грибы больше не говори, домыслы это всё, да и только, – сказал он, и протянул мне руку. – Иван, Ваня, а вообще, как нравится, так и называй. А хочешь официально – Ианнуарий, – он растянул имя по слогам.
– А почему же всё-таки два имени?
– А тебе Витёк что ж, не растолковал? А, всё просто, не бери в голову! – он схватился за ворот и подёргал. – Даже облачение вот это – он, Шиндяй наш, мне раздобыл, голова! Думаешь, в наше время можно взять, и вот так просто жить себе да поживать спокойно в лесу? Даже в такой глубине, где глухарь токует на три области? Не дадут! Сейчас не те времена. Не времена Сергия, и даже – не Серафима, когда они в леса удалялись.
Он снова посмотрел на фотографию, и пропел:
Отче мой Сергие, отче Серафиме…
Звёзды наверху, а кони здесь на пути.
И замолчал.
– Ну и? – спросил я.
– Ах, да, – он будто очнулся. – Никто не даст сейчас жить на территории гослесфонда – во, выговорил. Но Шиндяй – голова! К церкви-то у нас отношение особое, на всё, что с ней связано, как бы сквозь пальцы смотрят. Многое можно. Когда я с Витьком познакомился – а он сам нашёл меня, чтобы предупредить о том, что моим появлением тут сильно интересуются, он и предложил мне стать для всего окрестного мира православным монахом-отшельником! И что у меня есть официальное благословление на такое житьё-бытьё лесное то ли от епископа, то ли от митрополита какого даже – тоже он придумал.
– А оно – есть? – спросил я.
Иван посмотрел на меня с недоумением.
– А как же! Ты сомневаешься? – сказал Шиндяй. – Я сам лично видел! Где-то тут было! Слово в слово помню – «Дано сие чаду Божию, да не остается в доме своём и не живёт в том городе, в котором грешил». Это я сам сочинил, здорово, да? А всё для того, чтобы его в покое оставили просто. А так Иван сначала сюда по-простому прибился, со своим этим, – он положил руку на телескоп,– чудо-прибором, и недалеко совсем от кордона стал жить-поживать в шалашике. Он-то думал, что скроется в лесу, и никогда больше людей не встретит. Как, разбежался! Хоть в самую глушь иди – чем дальше от Тамбова, тем ближе к Рязани, а там снова тысячи лиц на тебя смотрят! Вот так… А ты решил уединение найти.
– Я решил найти Истину.
– Да пусть бы и так, – не дал договорить Шиндяй. – Он сидит себе, истину в телескоп ищет, а на него то грибники, то охотники набредут. Потом и я набрёл, так и познакомились. Я его, милого, в это местечко и отвёл, чуть подальше, а теперь вот проведываю. Видишь, какое козырное место ему дал! Никто, кроме нас троих, о нём вообще не знает! В народе слух-то быстро пошёл, что кто-то в лесу прячется. До начальства дошло. Мало ли – беглый какой? Но я успокоил, сказал, что нет, монах православный, по благословению у нас подвизался чистейшей монашеской жизни. Лес не запалит – проинструктирован. Вроде пока не трогают, не ищут…
Иван протирал глаза.
– Только это, если до зимы сидеть собрался, братец, надо тебе эту трубу на другую менять, которая дымит, – сказал Шиндяй. – Это можно устроить, я класть умею. Камни только где брать… Хотя можно, знаю…
– А мне, может, и недолго тут оставаться осталось. Может, и день всего… остался мне до Истины.
– Ишь ты, во даёт! – присвистнул Шиндяй, глядя то на меня, то на отшельника. – Ты мне лучше скажи: пчёлки-то до тебя долетели?
– Какие пчёлы? – удивился Иван. Шиндяй окинул его строгим и, казалось, ядовито осуждающим взглядом. – А, пчёлы. Должно быть, да… сходи, проверь, посмотри. Ну чего ты так уставился! Говорю же – не успел, я как вернулся вчера, так сразу к макрокосмосу прильнул, считай, на всю ночь, до первой зари, не отводя глаз.
– Это я уж понял.
– Истину не постиг пока, только часть, но и она, Витёк, верь или нет, но твоих любимых пчёл напрямую касается! – Шиндяй удивился этих слов, а в глазах Ивана промелькнул горячий, нездоровый огонёк. Отшельник посмотрел на меня, видимо, не зная, стоит ли говорить дальше:
– Я почти готов доказать теорию о том, что пчёлы имеют прямую связь с одной далёкой звездой в созвездии, у которого, я даже и не знаю, есть ли название. Если я дойду до Истины, то вернусь в мир только для того, чтобы открыть всем глаза и правду на новое Созвездие Пчелы!
Шиндяй покачал головой – то ли принял слова с иронией и недоверием, то ли удивлялся возможному открытию:
– Знаешь, я никогда и не сомневался, что пчёлы имеют контакт со звёздами, а, возможно даже, вообще космическое происхождение. Уж больно их мир не похож на все другие системы, выстроенные в природе Земли. Разве что муравьи похожи, так и те далеко не во всём. Внешне – да, а в глубоко и по сути – нет, – сказал Шиндяй.
– Вот и я о том же, – ответил отшельник. Мне показалось, его даже немного трясло. – И я не проследил, прилетели твои пчёлы, или нет, только потому, что ждал тебя. Хотел сначала об этом сказать! – слушая его, я всё больше убеждался, что парень не совсем здоров. Может, был таким изначально, или стал после времени, проведённого в лесном затворе. – Ты мне должен будешь помочь и кое-что объяснить, скоро! Нам нужно будет одновременно как-то суметь проследить за этой звездой и активностью пчёл, – он поперхнулся и прокашлялся. – Когда наступит затмение. А оно будет, я уверен, следующей ночью, после этой.
– Не удивлён, – сказал Шиндяй. – Ведь предстоит купальская ночь, если по старому календарю, дореформенному.
– А это и есть единственно правильный календарь, и был какой-то злой умысел в том, чтобы нас увести, заставить отказаться от него! – продолжал отшельник. – В этом тоже предстоит разобраться. Эта история – тоже часть моего открытия Главной Истины!
– В купальскую ночь, знаешь ли, что хочешь может произойти, и чертовщина всякая тоже творится... Я приду к тебе. Точнее, мы придём вдвоём с ним, – он указал на меня. – Не спорь, так правильно! К тому же для твоего, как ты называешь, открытия, в любом случае нужны свидетели. Так было и есть в науке, да и во всём, свидетели порой важнее тех, кто открывает новые двери познания. Только обещай мне, – он посмотрел строго, – обещай, что не станешь собирать никакие грибы, тем более те, которые вызывают твой самый нездоровый интерес. Обещай!
– Ладно, ладно, что ты, Витёк, не буду, конечно. Ну, обещаю! – последние слова он произнёс нехотя и неуверенно.
– Раньше говорили, что в купальскую ночь даже деревья имеют право один раз в году с места на место перейти, – добавил Шиндяй. – А уж звёзды – подавно, наверное, местами меняются. На небе что хочешь может происходить.
– Значит, придёте? – с надеждой спросил Иван.
– Ну, раз ты обещал воздерживаться, что тебе как отшельнику и так по всем статьям положено, значит, будем? Будем ведь, Миша?
Я кивнул, про себя отметив, что Шиндяй хоть редко, но обращался ко мне по имени. В этом было какое-то особое доверие.
– И ты тоже приходи, хорошо, – добавил Иван, глядя на меня. – Но только, ради всего святого, перестать смотреть на меня, как на сумасшедшего, мы так каши не сварим.
Я удивлённо кивнул – и этот, выходит, умеет всё видеть насквозь.
– Во время затмения что-то должно необычное происходить с пчёлами, да? – спросил Шиндяй.
– Точно не знаю, наверное. Увидим.
– Созвездие Пчелы, – произнёс Шиндяй по слогам. – Звучит-то красиво! Если не для всего мира, то хотя бы для себя, маленьких и грешных, если не откроем, то хотя бы прикоснёмся к твоей, как ты завываешь, Главной Истине. И без помощи меняющих сознание ядов, будь они все вместе и трижды неладны! А так интересно, конечно, хотя бы одним глазком взглянуть на эту звезду, далёкую родину пчёл…
– В телескоп одним глазком и глядят, – решил пошутить я, но никто не отреагировать на банальные слова.
– Ты принёс, что я просил?
– Ах да, чуть ведь не забыл. Вон сумка, положил, так и хлеб тебе, и консервы, не вздумай отказываться – ещё не хватало, чтоб ты перед самым открытием своей Истины с голоду помер.
– Да какие ещё консервы! Диктофон! Диктофон какой-нибудь ты раздобыл? Нужно записать звук пчёл, как будет меняться шум во время затмения. Хотя, скорее всего, они совсем затихнут, и это будет самым точным доказательством!
– Принёс я тебе! Правда, не диктофон, телефон вот с таким экраном, когда кнопок нет, как он там называется... Там есть встроенная программа. Он выключен, а заряжен полностью. Когда нужно будет – используем. Думаю, не подведёт.
– У меня пауэр банк есть! – вставил я.
– Чего? – спросил Шиндяй.
– Внешняя зарядка такая, с собой возьмём. Можно будет подзаря…
– Годится, – оборвал он. – Ладно, мы пойдём. Может, ты с нами, о великий отшельник Ианнуарий? Мы, собственно, чего шли-то – тебя проведать, главное. Но повод другой: у нас там в посёлке старик один хороший поми_рать надумал, жена его вся в слезах, у них там Санта Барбара целая на почве алкоголизма и табакокурения. В общем, я им сказал, что постараюсь уговорить монаха прийти и помолиться. Или это, молитву отходную прочесть, если, не дай Бог, потребуется. Ты как?
– Да никак! Какой я монах, чего ты, сам уже в байку поверил?
– Я что-нибудь придумаю. Да и ушёл, собственно, чтобы семейную драму не наблюдать, она, как на грех, прямо у меня дома разворачивается. Может, поутихла уже, можно назад топать.
– Имя его какое?
– Чьё?
– Да этого, поми_рающего вашего.
Шиндяй назвал. Отшельник подошёл к своим записям, потом к звёздной карте на стене, что-то бормотал и считал.
– Дату рождения не знаешь, хотя бы примерно?
– В марте день рождения, вроде бы. А лет – ну, в районе семидесяти.
– Да, хоть бы чуть поточнее, но неважно, – Иван посвистел, щёлкнул ногтем, – неа, не пом_рёт, точно говорю! В этом году точно не выпадает ему. Передай ему от меня, от старца, – он посмеялся. – Что нет ему воли неба пока поми_рать, пусть живёт. По-новому только! Хотя от него это и не зависит по всему звёздному раскладу – перемены уже начались, большие, последние, окончательные. Ну, а в остальном ты лучше меня людей и их психологию знаешь, что и как говорить. В конце концов, ты же главный колдун тамбовских лесов!
– И ты туда же, – Шиндяй протянул ему руку. – Бывай, до скорого!
Когда прощались, отшельник спросил меня:
– Хочешь, и тебе расклад дам? На будущее, на жизнь, на любовь? Теперь, как Шиндяй её называет, незадолго до купальской ночи, расклады крайне точные идут. Давай?
Я покачал головой.
– Не веришь? По глазам вижу! И зря. Тебе, верно говорю, большая любовь на роду написана.
– Прям, как цыганка…
– Сам ты цыган! Ладно, приходи с Шиндяем…
– Вот такой ещё один горе-пасечник у нас есть, даже пчёлок не удосужился проверить, это ж надо?! Звёзды только пасти и умеет! – сказал Шиндяй, когда мы поднимались по земляным ступенькам. – Смеркаться скоро будет – эх, как времечко-то бежит, не угонишься! И всё же посмотреть, убедиться, что всё в порядке, надо! Пошли!
Мы обогнули хижину отшельника, и зашли с другой стороны – не знаю, как правильно назвать это место, но деревьев там было мало. Здесь стояли деревянные домики, сделанные из больших стволов. Наверное, их правильно назвать колодами. Шиндяй велел мне оставаться в сторонке, а сам на цыпочках подошёл. Присел на корточки, прислушался. И засмеялся – тихо-тихо, будто боялся спугнуть:
– Прилетели, ага, как мирно жужжат-то, милые! Зря я боялся. Ух, будто камень с плеч, – он помолчал, слушая, посмотрел на меня. – Ещё бы не прилетели! Я же так готовился, всё по старинным правилам делал. Траву нужную им заложил, домашний нектар дал, соты приготовил – живи да радуйся!
– Я так понял, это какой-то допотопный метод собирать мёд?
– Тише ты, разорался, не в лесу! – он усмехнулся. – Точнее, в лесу, и потому веди себя по его законам. Уж не знаю, как собирали мёд до потопа, а наши мордовские предки – примерно так. Хотя они, конечно, поступали проще, инструмента современного не было. Готовили специальные гнёзда прямо в дереве – борти. Отсюда и само понятие «бортничество» пошло, так-то. Ладно, потопали домой, не будем мешать нашим жужам осваиваться на новом месте. Да и Пиндя помрёт ещё там, не зная, что макрокосмос отпустил ему все грехи и это, дал шанс на какую-то новую жизнь.
Когда мы шли обратно, начало темнеть. По пути я расспросил Шиндяя, и тот рассказал:
– Откуда он, Иван? Да я почём знаю? Из Тамбова, наверное. А может, и местный, пичаевский, или моршанский, тут всегда боговидцев, сектантов, искателей небес и прочих чудиков хватало, места-то знатные, – он осмотрелся по сторонам, будто бы в сумерках сам боялся заблудиться.
Вернулись мы, когда стало прохладно. Шиндяй отворил дверь, но стало ясно – внутри никого нет. Он включил свет, и мощная лампочка, висящая на белой гнутой проволоке, ярко осветила комнатку, даже помятое место в углу, где недавно лежал Пиндя.
– Надо же, ушли куда-то, – выдохнул Шиндяй, и посмотрел на стол: там лежал исписанный неровным почерком грубо выдернутый тетрадный листик.
Он бегло прочёл, и его глаза увлажнились.
Потом прочёл ещё раз, и ещё. Положив лист обратно, отошёл к окну, встав ко мне спиной.
– Можно? – нерешительно спросил я.
– Да валяй, читай, чего уж там. Ничего секретного, так…
Почерк у Пинди был корявый, он писал, не видя клеток – наверное, у него совсем были нелады со зрением. А ещё нелады с грамматикой и пунктуацией – полные. Может быть, он вообще впервые что-то удосужился написать ещё со школьной своей далёкой поры:
«Дарагой Ветёк! Мая дозвонилась наканецта да дочке, и она сичас со скорай ко мне приедит чтоба забрать нас в горад. В бальничку меня повязут а опосля останемся жить в Тамбови у дочке. Увсё – кончилася моя жизня на кордони да и нехди тут стала жить. А пешу я тебе эта чтоба сказать ты эта прасти меня Ветёк!!! Я к тебе нехорошо отнасилси врядить даж хотел. Были грешки за мной разныи. А ты оказалси харошим человеком. Мне таперь вот стыдна. Такбы не нашовси сказать не получалось вот почему. Спасиба за преют. Я расплакалси тут када ты ради мене пошол в лес к попу затворному. Мая залкии вещонки что не сгарели уже пособрала. Я уже видать уеду отсель к тому как ты вернешси».
Пиндя пропустил несколько строк и оставил в самом низу ещё несколько строчек:
«Даж не знаю свидемси ли када. Ты меня извени ишо раз Ветёк. За всё. Я жалаю тебе всего харошево и жалею о том что не стал тебе другам. Пока. Пиндя».
Я не знал, что сказать, да и стоило ли? Шиндяй всё также стоял ко мне спиной. Я посмотрел на стол, увидел свой смартфон – надо же, оставил здесь... Вновь открыл приложение соцсети, и увидел сообщение от сына Пинди. Трофим написал много – похоже, даже нервничал из-за того, что не отвечаю. Пытался звонить – несколько пропущенных. Может быть, совесть у него наконец-то проснулась, на далёких тропических островах. В сообщениях он ещё раз просил помочь передать отцу деньги. Я начал было что-то набирать, но каждый раз стирал – не знал, как лучше поступить. Жаль, так и не спросил телефона дочери Пинди и подумал: вот как бывает, все разъехались, и кто-то сторонний теперь должен помочь семье не то, что воссоединиться, а хотя бы созвониться, услышать друг друга. Мы сами порой не понимаем, как далеко ушли от тех, кто должен быть нам по-настоящему дорог. А уйти, оказывается, так легко. Но вернуться…
Я ничего пока не стал писать Трофиму. В любом случае, от меня теперь мало толку. Положил смартфон на стол рядом с запиской, экран ещё долго горел…
Шиндяй утёр лицо, отошёл к лежанке Пинди. Мне казалось, я чувствую то же, что и он сейчас. Пиндя для нас и правда ум_ер, ушёл навсегда. И так стало холодно и пусто от понимания того, что больше не увидим его, не услышим высокий голосок, смешных и неудобных, а может быть, вполне и походящих фраз его, и шуток. Его не стало так внезапно, вдруг, что мы этого пока не сумели понять и принять до конца. Его словно подхватили и унесли далеко, в неведомые края, а Пиндя был наш – каким бы нелепым и глуповатым не казался этот старик. Мы потеряли часть нашего маленького мирка, а значит – и часть себя.
Он не ум_ер по-настоящему, как собирался утром, и это придавало хоть немного света нашей утрате. Прав оказался монах Ианнуарий, этот странный отшельник Иван, который предрёк, что для Пинди начнётся новая и, как он сказал, последняя страница в жизни. Будет теперь целыми днями сидеть в квартире, спускаться разве что во дворик и смотреть, как играют чьи-то детки и внуки. Я не знал, есть ли дети у его дочери – если да, то это скрасит его дни. Но, как бы то ни было, я знал – и Пиндя тоже будет скучать по Жужляйскому кордону, ему будет плохо без нас всех.
И особенно, наверное, без Шиндяя.
– Да что мы раскисли-то, в самом деле! Жив же, курилка эта несчастная! – сказал Шиндяй, взяв алюминиевую кружку с печки:
– Эх, проказа старая, даже ведь и не отхлебнул! Старайся для них, добро переводи! Жалко, да что ж, – и он, открыв скрипучую форточку, выплеснул отвар. Коричневые капли покатились по грязному стеклу.
– Зачем, можно было бы выпить, ну, как чай, – сказал я.
– Всякая трава для дела служит, чаёвщик, – сказал Шиндяй. – Так что не можно. Ладно, дел у нас предстоит много, а спать сегодня нельзя. Сейчас время особенно ускоряется, накануне Ивана Купалы, так что не до отдыха.
Он внимательно посмотрел на меня:
– Хотя что я… ты это, остаёшься, или домой отдыхать пош_канды_баешь? Там и зозноба твоя поди уж вернулась с практики своей, заждалась, места не находит – вечер, а поиздеваться не над кем.
Он напомнил про Стёпу – и сердце невольно сжалось. Да, я, наверное, очень хотел пойти домой – не отдыхать, конечно, я совсем не устал, хоть и ходили много. Хотелось увидеть её. Конечно же, встретить так невзначай. Поговорить, послушать колкости – для меня жизнь теперь без них казалась, что еда без соли. Но я ответил:
– Нет, Витёк, я остаюсь с тобой.
Он усмехнулся, покачивая пустой кружкой. Посмотрел в окошко – там сгустились летние сумерки. Мне подумалось, что свет нашей голой лампочки, должно быть, хорошо виден издалека. Когда темнеет, свет в окне всегда становится тихим, родным, милым таким. Пиндя, наверное, уже уехал далеко, лежит теперь в скорой помощи, кряхтит, а рядом – жена, врач. Наш свет он не увидит.
Но, может, почувствует.
Огонёк для него так далёк, но он светит. Как свет звезды из далёкого, неизвестного ещё пока человечеству Созвездия Пчелы.
«Мы тут, и мы будем рады, если ты когда-нибудь вернёшься на наш свет», – пришла мысль.
Шиндяй посмотрел на меня. Я знал – и он сейчас думает об этом. Думает точно также…
...
Часть 3
...
Автор: Сергей Доровских
https://proza.ru/avtor/serdorovskikh
С удовольствием ПРИНИМАЕМ на публикацию не опубликованные ранее истории из жизни, рассуждения, рассказы, повести, романы на почту Lakutin200@mail.ru Оф. сайт автора канала https://lakutin-n.ru/
Автор фото: Екатерина Никитина. Разрешение на использование имеется.
Тёплые комментарии, лайки и подписки приветствуются, даже очень...