Перед тем, как нам уйти к Ианнуарию, Шиндяй дал мне, как он сам подчеркнул, «ответственное задание»: аккуратно сложить в сарае тару, служившую нам для сбора иван-чая. И добавил, что будет ждать на улице.
Сложив вёдра, я удивился: сколько разного добра накопилось у Витька! И всё сложено аккуратно, по полочкам, строго на своём месте. И огородный скарб, и какие-то старые, связанные из верёвок сети, силки, и ещё множество всего разного, я даже не знал назначения… Разглядывая это, я невольно задержался, и если бы не автомобильный сигнал, так и стоял бы увлечённо в дверях у крапивы.
Кто бы это мог быть? В посёлке, как я успел заметить, не было легковушек, разве что главный лесничий Сан Саныч гонял на видавшем виды «козле». Стараясь не выдать себя, я подошёл к покосившемуся забору и заглянул в щель. К домику подъехала «Волга» советского выпуска, она неровно урчала со стуками в моторе. Пороги, двери, даже колёсные диски были покрыты въевшейся ржавчиной и «жучками».
Из машины вышли, а точнее, вальяжно вывалились трое – средний был плотным, угрюмым, про таких говорят – «морда кирпичом». На нём была тельняшка и рваная джинсовка, я уж думал, такие никто не носит с конца девяностых годов. Двое других встали по обе стороны от него, словно охранники. Но выглядели они тщедушными туберкулёзниками.
«Да «шестёрки» какие-то», – подумалось мне.
Общего между троицей было то, что все разрисованы наколками, и лица какие-то закопчённые, нездоровые, будто бы и их тоже подёрнуло ржавчиной.
Шиндяй, кажется, узнал незваных гостей, только не очень-то им обрадовался. Не спешил подойти и стоял, засунув руки в карманы трико. Молчал. Я наблюдал его со спины, но ощущал, с какой тихой озлобленностью смотрит он на эту компанию.
– Копарь, ты чего это, не признал корешей? – спросил средний и сплюнул. Он всё время сплёвывал – видимо, привычка.
«Копарь? – подумал я. – Это что, Витькино погоняло тюремное такое?»
– И чего такой кисляк у тебя, а? Непонятка.
– Да, чего ты! – сказал один из сопровождения, но средний грубо одёрнул его с матом:
– Привяжи метлу, Ява!
Шиндяй всё-таки с неохотой подошёл, но рук из карманов так и не достал.
– А мы тебя ищем, ищем, Копарь, и вот он ты наконец! Местных спрашивать о тебе стрёмно, ещё запомнят, а это ни к чему, – продолжал средний. – Да ты чего бебики вылупил? Забыл, с кем чалился?
– Чего хотели? – выдавил Витёк.
– Вот так вот, амором, значит? Не такого приёма ждал. И в хату, значит, не пригласишь?
– Тут говори.
– Ну ладно, давай по-твойному, чуть отойдём тогда, – он закурил папиросу и, затягиваясь, глубоко втягивал щёки. Шиндяй и гость отошли ближе к забору, а значит – ко мне. – Тут ведь глаз и ушей нет? На отшибе устроился, как и полагается старому зеку?
– Как видишь, Штуцер. Живу не жалуюсь. Так чего хотел?
– Приехали к тебе за советом, чтоб в блудную не вляпаться.
– Макли какие?
– Да так, смотрим пока, восьмёрки крутим. Хотим технично расцербанить лесхоз местный, и следы запылить. Вот и что, как… мазу с нами потянешь?
– Штуцер, ты же знаешь, я на зоне был пассажир случайный.
– Да знаю, знаю, масть не так легла, лопата не так легла, то-сё. Да ты не кипешуйся раньше сроку! Мы же тебе по старой памяти роботнуть предлагаем, и твоё дело будет сторона. Подскажешь кое-что, и будет. Подкинем тебе потом, ты ж овсом поди не богат? Халупу свою вон обновишь, пока не завалилась. Ты же вроде духовитый малый был, или всё?
– Штуцер, я свою шестёру на ушах честно оттянул, хватит. Давай так – тебя не видел, и твоих бакланов тоже. Не было вас. И меня послушай – не берись, влупишься! Тут ребята, какие живут-работают, больно лес любят. Платят им мало, а вот – поди ты, преданы родине.
– Да, куда там мне понимать. Но что тут, место тихое. Тише же не бывает? Жужляй, звучит-то как!
– Вот потому и не надо. Пока сюда ехали, ваши рожи поди весь район срисовал. Тут люди памятные на лица живут, потому как редко кто заскакивает. Так что тикай с дружками шеметом.
– Ну ти-ти-ти, не надо так со мной! Эх-эх! – выдохнул Штуцер, и обернулся к своим, говорил, чтобы они слышали. – И всё ж не такого приёма я от тебя ждал, Копарь! Думал, сядем, кичу повспоминаем, шмурдяка какого местного глотнём, прослезимся аж.
– Я не пью, и давно.
– А я не зря, видать, трезвенников отродясь не перевариваю, гнилой народец. Глянь на себя – каким же был-то… а теперь стал голимый, как бубен. Ладно, понял, борода с тобой, что лясы точить. Двинули!
И они уехали, естественно, не прощаясь. Штуцер на ходу ударил дверью, но та не закрылась. Наоборот, кажется, сломалась окончательно, и он придерживал её, матерясь.
Шиндяй повернулся ко мне, желваки ходили по скулам. От глаза колдуна не спрячешься – он знал, что я был за забором! Я вышел и постарался вести себя, как ни в чём не бывало, и когда мы шли с ним по дороге, где ещё не осела песчаная пыль и виделся отчётливый след лысых шин, мой друг не проронил и слова.
Я тоже молчал, и старался, как мог, выбросить из головы увиденное.
«Копарь, почему Копарь?» – не выходило у меня из мыслей.
Было ощущение, будто съел что-то несвежее, в горле стоял ком. Может всё-таки эта троица послушает Шиндяя, и не станет «технично расцербанивать» лесхоз, оставит всё в тиши и покое? Не похоже… И неужели Шиндяй не предпримет ничего, не предупредит Сан Саныча? Ведь он честный, правильный.
Но как же тогда поступить мне? Я посмотрел на небо, и словно прочёл в облаках неровно начерченное слово: «Опасно!» Эти трое на «Волге» грубо растревожили девственные места, а заодно и меня. Словно перевернули огромный камень, а точнее, закинули его с брызгами в реку.
Нет, лучше не думать, да и что я могу?
Но не получалось.
Всё во мне опустилось, и меньше всего теперь хотелось идти в чащу к чудаковатому отшельнику, высматривать какие-то созвездия в подзорную трубу, и тем более – мечтать о чём-то. Мечты разрушены. Уголовники всё поломали, с них станется!
На помощь, как всегда, пришёл Шиндяй. Он внимательно посмотрел на меня:
– Мишка, не бери в голову! Вот сейчас, сегодня – не бери, не нужно, ни к чему! Короче, брось, бяка! Сам потом увидишь, как всё сложится и образуется. Не подгоняй стрелки часов, они и так спешат.
Не знаю, почему, но его слова подействовали. Он словно положил мне тёплые ладони на голову, подержал их в молчании, и тревоги улетели, подхваченные тёплым ветерком.
Я сумел вернуться в реальность, и не понимал: а куда мы топаем? Прошлый раз к хижине отшельника мы шли, кажется, совсем другой дорогой! Нет, точно, теперь вообще не в ту сторону движемся! Шиндяй зачем-то привёл меня к нашему импровизированную пляжу на Цне. И он быстро разделся, сложил одежду, но не на песок, а взял в руки. Я удивился:
– Следуй моему примеру! – усмехнулся он. – Всё просто: к нашему дорогому Ианнуарию два пути. Долгий ты видел, и вряд ли запомнил. Но есть и прямой – когда идти через реку.
«Конечно!» – понял я, вспомнив, как в прошлый раз отшельник как раз и выглядывал издалека, с того берега. Тогда он мне показался суровым, загадочным… А он, оказывается, не так уж и далеко залез в чащу. Видимо, после истории с Пиндей Шиндяй решил тогда выбрать путь подлиннее, просто чтобы потянуть время. Или ему хотелось прогуляться? Да кто его, колдуна, поймёт…
Прежде чем раздеться, я решил отмыть руки, опустил их в небольшие набегавшие волны. Не помогло, даже если было бы с собой мыло – зелень от иван-чая въелась крепко. Что ж, теперь мои руки по-настоящему трудовые, как у крестьян в старину. Я распрямился, вдохнул – погода отличная, и ещё не вечерело.
Сложив джинсы и футболку, взяв кроссовки за шнурки в зубы, я вошёл в воду.
– За мной иди, след в след, – скомандовал Шиндяй. – Тут отмель есть, но узкая, я один про неё знаю. Глубже чем по грудь не будет.
Время перейти эту реку вброд
Самое время перейти эту реку вброд!
Пел я про себя песню Бориса Гребенщикова.
Прошли мы, и правда не замочив одежду. А потом пробирались по зарослям совсем недолго, и вскоре оказались у пчелиных бортей – получилось, что к ним зашли совсем с другой стороны. Шиндяй посмотрел вперёд, и будто что-то почувствовал.
– А наш друг, похоже, совсем уж близок к своей Великой Истине, если уже не познал её сполна…
Мы подошли к жилищу отшельника, я округлил глаза: оно было разрушено! Стены завалены, лёгкая крыша упала, повсюду лежали грубо оторванные доски, палки, осколки. Фотография с изображением Башлачёва и Гребенщикова в кулисах, чуть помятая, висела приколотой к кусту шиповника, зелёные ягодки с мохнатыми шапочками украшали её, словно обрамление.
Ианнуарий сидел, поджав под себя ноги, смотрел в одну точку, словно медитировал. Нашего появления он даже не заметил. Шиндяй присел рядом, и они молчали, оба погрузившись в созерцание.
– Ни облачка на небе, – сказал Витёк. – Звёзды отлично будет видно и так.
– Вот и я подумал, ни к чему всё лишнее, – отозвался отшельник.
– Телескоп этот тоже разбил?
– Его в первую очередь, в дребезги!
– Ну что ж, бывает…
– Хотел всё сжечь, не успел – вы пришли. Думал, будет ещё немного времени, хотел подумать.
– Это зря. Пожароопасный период как-никак. Огонь увидели бы с наблюдательной вышки, набежало бы народу. Нам это надо?
– Но не хватает только одного – огня!
– Да будет тебе огонь, будет. Притом живой, купальский, очистительный. Настоящий значит.
– Что, правда, живой?
– Ещё бы.
– И никто не помешает?
– В лесничестве знают мои купальские причуды, я к тому же предупредил, что буду вечером жечь костёр на берегу. Так что будет праздник.
– Наш праздник…
– Конечно.
– Вот и отлично, – Ианнуарий поднялся. – Жаль, что последний праздник, но зато какой!
– Всё в этом мире бывает только в первый и последний раз, ничто не повторяется под луной, – добавил Шиндяй.
– Да, ты прав. Жаль, что я только теперь это понял.
– Тогда идём к реке, у нас есть время подготовиться.
Ианнуарий пропел:
Возьми меня к реке, положи меня в воду…
Научи меня искусству быть смирным
Отшельник казался мне скорее задумчивым, немного потрёпанным, но не грустным. Я не знал, какую такую Истину он искал, но, похоже, нашёл. Многим почему-то кажется, что обретение того, что так долго ищешь, обязательно ведёт к облегчению и радости. К счастью, притом мгновенному и вечному. Оказывается, нет…
Мы шли сквозь чащу, Шиндяй первым, отшельник следом, и я замыкающим. Я смотрел на его чёрную одежду, сгорбленную спину и рюкзак. Что-то он всё же собрал с собой.
Я прислушался – Ианнуарий в такт движению что-то мурлыкал. Неужели он всё-таки молился? Мои джинсы хлестали по кустам и веткам, было нелегко разобрать, но я услышал:
Моей звезде не суждено устать, или искать покоя –
Она не знает, что такое – покой, но это всё равно…
И я продолжил, но громче:
Ей будет сниться по ночам тот дом, что обойдён бедою,
А наяву служить звездою.
– И горький дым, и горький чай, – он закончил, и обернулся. Но смотрел не на меня, а туда, где скрылось его разрушенное жилище. – Эх, жаль, что не успел сжечь.
– Нельзя же, – добавил я. – Пчёлы. Там же пчёлы! Они бросились бы куда-нибудь от пожара, гари, и вряд ли бы вернулись. И всё потеряли бы, погибли, неприкаянные. А так у них теперь есть дом, и никто их больше не потревожит. И весь мёд теперь будет только их. Они теперь свободные.
– Как и я, – ответил он. – Я ушёл в леса, думал, голодал долго. А ты только недавно приехал, а понимаешь, видимо, уже больше меня.
Ианнуарий положил мне руку на плечо, я посмотрел в его светлые глаза. Кого же он мне напоминал? Внешне, с его бородой, конечно же, Иисуса, Иоанна Крестителя, или кого-то из святых. Нет, он всё-таки был настоящим монахом – неважно, какой веры, но я это понял! Во всяком случае, он ушёл от мира в поисках чего-то такого, что искали тысячи похожих на него и раньше, во все времена и во всех концах земли, от глухих лесов до высоких хребтов.
А ещё я разглядел, как же он юн! Эти борода, неряшливость скрывали то, что стало очевидным только теперь, вблизи и при свете солнца. Кто он? Вчерашний студент, или даже школьник… Убежавший из дома, так легко запутавшийся мальчишка? И в чём-то он был похож на меня, я видел это, чувствовал, словно заглядывал в зеркало. Ведь и я по сути убежал от привычного мне мира, хотя получилось это так спонтанно, необдуманно. Захотелось сказать что-то, но я не находил слов. И он смотрел и думал, наверное, о том же – наша встреча неслучайна, и все мы в этом мире неслучайны, хотя и чувствуем себя порой потерянными и ненужными…
Нет, я бы что-то всё-таки сказал ему, но нас окликнул Шиндяй:
– Что вы там застряли? Тоже мне, весёлая компанейка досталась мне в Иванов день! Молодо-зелено! Чую, уготовано мне с вами повозиться!
– Послушай, а почему ты всё-таки ту фотографию оставил, с собой не взял, где Башлачёв с Гребенщиковым? – спросил я, пока мы догоняли Шиндяя.
– Потому что ей там самое место, – тихо ответил он. – А где же ещё? Башлачёв стоит с гитарой, замер, и когда никто не видит, снимок обретёт голос, и песни будут слушать птицы, звери, пчёлы. Особенно – пчёлы…
Шиндяй вывел нас из зарослей на крутой берег Цны. С другой стороны виднелись молодые сосенки, а также… и наш пляж. В общем-то, и посёлок был не так уж и далеко.
– Будем готовиться, но главное – купаться! На то он и Купала, что вода сегодня особенная, – сказал Шиндяй. – Только в воду лезьте строго до заката солнца, а потом – ни-ни! Русалки защекочут, а вообще в воде этой ночью вся чертовщина на посту. Поняли? Ты чего замер, Ваня-Ианнуарий, расчехляйся! Тебе не жарко в этом чёрном балахоне? Давай, тут все свои! Да и к тому же, раз келью свою оставил и чуть не спалил на радостях, стало быть, ты теперь и вовсе расстрига!
– Раз так, Ианнуарием уж больше никогда не зовите. Витёк, ты сам это имя мне придумал, сам его и забирай. Поносил я его, и хватит, – сказал он, раздевшись до трусов. Я чуть не рассмеялся – до чего они были анекдотичные, длинные, в горошек. К тому же парень смешно расчёсывал бороду. – Был Ваньком по рождению – Ваней и останусь теперь. Тем более, на календаре как раз день моего имени! – и с этими словами он разбежался и бросился в воду с кручи, брызги ударили мне в глаза. Я поёжился и отступил.
– Ты смотри, какой шельмец! – присвистнул Шиндяй.
– Да уж, спортсмен, – сказал я.
Мы долго смотрели на круги, потом они постепенно растворились… а отшельник не выплывал…
Время шло… Шиндяй занервничал, стал расстёгивать пуговицы. Потом уже рвал рубашку, сбросил её, и в короткий миг я успел увидеть, как на шее блеснула лунница – мордовское украшение, что носил Шиндяй, словно нательный крестик. Тот самый, выкопанный им в саду у бабы Нади.
И он прыгнул – прямо в своих пузырчатых трико и растоптанных башмаках. Как только он ушёл с головой, у противоположного берега всплыл Иван, выплюнув длинную струйку. Помахал мне, высморкался в руку.
– А Витёк-то где? – крикнул он.
– За тобой бросился! – ответил я. – Решил наверное, что ты… того.
– Вот ещё, я может, только жить начал по-настоящему!
Шиндяй всплыл на середине, его слегка сносило течением. Осмотрелся и, ругаясь, поплыл к горе-отшельнику. Что происходило дальше, я не понимал. Но, кажется, они дрались в воде, притом на полном серьёзе. Во всяком случае, Шиндяй наносил оплеухи с размаху, а потом топил. Сначала он держал верх, но Иван опомнился после резкой атаки, поднырнул под Витька, и схватил за ноги. Сколько это могло продолжаться, я не знал, и, скрестив ноги, сидел на траве, безучастно пожёвывая травинку.
Почему я здесь, думал я… Почему случилось так, что знаю и вижу этих странных, но таких хороших и ставших так быстро близкими мне людей? Вновь вспомнил, как в Москве мы ткнули с приятелем наугад в карту страны, и только по воле случайности я приехал именно сюда, на Жужляйский кордон. Перст судьбы, о котором говорят поэты с древних времён, может, он и правда существует? Выходит, что ничего не бывает зря, просто так. Я узнал этих людей, потому что так было угодно кому-то, там! Да, там, где сейчас ни облачка.
И Стёпу, значит, я встретил тоже неслучайно.
Я выплюнул травинку, и она плавно поплыла, кружась, по течению.
Да, в первую очередь именно её, наверное, неслучайно.
Но тогда я никак не мог уяснить эту странную высшую логику, раз она так крепко взялась управлять мной. Почему всё получалось с этой девчонкой как-то неуклюже, если не сказать больше. Хотя, было бы здорово, если она сейчас, как всегда, случайно появилась тут. Явилась, как мелкий злобный ураганчик…
Но… мои друзья, отдуваясь, плыли к берегу, продолжая при этом ругаться. А её не было, и не могло, наверное, быть. Что ей тут делать? Да если и набредёт, всё равно ведь не останется. Она, наверное, проводит счастливые часы в компании тракториста. Всё, стоп, а вот об этом и думать не стоит, иначе испорчу сам себе вечер.
– Я за тебя, дурака, отвечать больше не собираюсь! Хватит, надоел! – орал Шиндяй, приближаясь к берегу.
– А ты и так за меня, дурака, не в ответе.
– Ошибаешься! Всё время, пока ты здесь, ты мне одному только и нужен! И пропал бы давно, если бы не я! Неблагодарный! Малец, а какой, а!
– А я и не просил!
– Вот как ты, значит, запел теперь, расстрига! Ох, как заговорил, бивень тупой!
– Ладно, чего вы, остыньте, – вступился я. – Вань, а ведь наш колдун за тебя и правда не на шутку испугался, ты бы видел его лицо, когда ты в воду метнулся, как дельфин! Да и мне сразу почему-то в голову мысль пришла, что ты топиться на наших глазах вздумал. А что, красиво умереть тоже уметь надо… И он-то кинулся!
– Извини, погорячился, – Иван почувствовал под ногами дно, и никак не мог отдышаться. С его бороды на грудь стройками текла вода.
Потом мы сидели, смотрели втроём на воду, солнце неспешно пряталось за макушками сосен. Шиндяй вылил из ботинок воду, выжал трико и повесил на плечи:
– А ты и правда колдун, видишь всё, чувствуешь, – сказал Иван. – Нет, я топиться не хотел, нашло что-то, сам не понял. Но знаешь, вот плюхнулся, глаза там открыл... А вода такая прозрачная, зеленоватая. Камушки на дне даже видно, водоросли висят верёвочками, колышутся. Вот веришь, захотелось сжаться в комочек и лечь прямо на дно, как на кровать, и уснуть. В позе эмбриона. Хорошо там на дне, спокойно, глухо, усыпляет будто.
– Не удивляюсь, – сказал Шиндяй. – Вот потому по шее и надавал! Такие мысли гнать надо, они не твои, чужие! Тут есть, кому пробраться прямо в душу, и нашептать! Нечисть вся сплошь – хитрюги. И погубить человека им в радость.
– Да, веришь – нет, но мысли и правда не мои как будто пришли.
– Что тут верить, знаю – сам проходил. Рановато что-то сегодня расходились природные духи, даже солнца не постеснялись…
– Русалки, что ли? – вставил я.
– Считай – так. Но точнее сказать, Ведь-ава, хозяйка здешних вод. Раз земли эти исконно мордовские, стало быть, и духи тут заправляют отнюдь не славянской внешности.
– А вот у меня было, было ведь не раз в лесу, когда от тиши там глох! – сказал Иван. Он обсох, чёрная, как смоль, борода распушилась. – Выйдешь вот ночью, бывало – голоса странные слышишь, не по-русски говорят. И вроде кто мелкий пробежит, или даже на спине какого-то зверька шустрого с улюлюканьем пронесётся.
– Это всё твои, дружище, грибы распроклятые, – выдохнул Шиндяй. – Надо уметь различать подлинно высокую финно-угорскую мистику от пошлых галлюцинаций.
– Ничего себе, ты загнул, умеешь ведь! – засмеялся Иван.
– Ладно, что-то мы заболтались, вечереет, – Шиндяй ударил по коленкам. – Пора огонь добывать, а сколько это времени займёт – сказать трудно. Уж как силы стихий распорядятся, помогут нам в этом, нет…
– Да какие стихии, какие силы, что ты! У меня спички остались, хотел ими домишко свой сжечь, да не успел! – усмехнулся Иван, и стал расшнуровывать «горлышко» рюкзака.
– Спички, говоришь? А ну давай сюда! – Шиндяй ловко поймал коробок, и запулил в реку, тот поплыл по течению, словно кораблик.
– Зачем? – удивились мы оба в голос.
– Не глупите, ребята! – Шиндяй встал и потянул спину. – Я же вам говорю, на Ивана Купалу цену имеет только живой, а значит, природный огонь. Самый мощный – если в дерево молния ударит, и от этого огня воспламенить костёр. Но сегодня тихо, да и не надо нам такого сверхсильного, хотя… В общем, в старину добывали живой купальский огонь, и от общего костра потом несли угольки в жилища, топили печи – для очищения. Это ведь особый огонь, и если все силы стихий сойдутся сегодня – земли, воды, ветра, воздуха, и дадут нам этот главный недостающий элемент, значит…
– Что значит? – округлил глаза Иван.
– Значит, мы благословлены!
– Ух ты как!
Мы толком ничего не поняли, но Шиндяй нас вдохновил высокой речью. А он тем временем стал искать палки, притом придирчиво и долго – подбирал одну, другую, гнул, ломал, и отбрасывал с серьёзным лицом.
– Не то, всё не то!
– Да что ты ищешь? – спросил я.
– Не мешай! Лучше пока приготовь трут.
– Что?
– Всё вам, московским, надо разжёвывать. У тебя хоть в школе уроки были природоведения там, или ОБЖ? Всё ясно. Собирай сухую листву, травинки – то, что легко и быстро вспыхнет даже от небольшого уголька.
Такого «добра» по берегу набралось много, я собрал целых ворох, Шиндяй покачал головой, и я понял, что нужно совсем немного. Он же тем временем нашёл ровную палку, попробовал сломать, и та глухо затрещала:
– Вот, наконец, – сказал он, и обратился к Ивану. – У тебя кнопарь есть?
– Чего?
– Да ножичек какой, желательно поострее…
Тот порылся:
– А ты его в воду не выбросишь?
– Дай сюда, говорю, монах-куркуль!
Шиндяй схватил складной прибор, вынул лезвие и ловко расщепил по центру палку, так что получились две ровные половинки. В одной он вырезал глубокую круглую ямочку, а от неё сделал V-образный прорез. Затем подыскал короткую палку, обстругал её до прямоугольной формы и заострил один из концов. Наблюдать за ним становилось всё интереснее, особенно после того, как он затем отрезал живую, толстую и гнущуюся ветку ивы, и зачем-то извлёк из трико внутреннюю верёвку-пояс. Он привязал верёвку за оба конца к ивовой палке, и получилось что-то вроде лука:
– Такой способ добычи живого огня известен с древности, называют по-разному, но чаще – «индейской скрипкой».
Короткое деревянное «сверло» он поместил заострённым концом в выемку, перед этим положив на землю кусочек твёрдой коры, а на неё – собранный мной трут. Затем обмотал вокруг «сверла» верёвку «лука», и разместил сверху вторую часть расщеплённой палки:
– Целая система! – восхитился я.
– Ну, теперь надо хорошенько поработать, – с серьёзным видом сказал Шиндяй. – Кто будет главным добытчиком огня? Не, монах не годится, такому мордовские боги не поверят, уж точно. Давай ты! – он посмотрел на меня.
– Чего сразу не поверят, – буркнул Иван. Ему, видимо, тоже хотелось участвовать, но роли для него не было.
Шиндяй продолжил говорить размеренно, он и правда напоминал теперь препода-«трудовика»:
– Добыть огонь трением теоретически просто, а на практике нужны опыт, сила, а главное – настойчивость. Годятся для этого только сухие лиственные породы, твёрдый дуб или тем более смолистая сосна – нет. Ольха, осина – лучше всего. Только не спеши, я буду держать конструкцию. Начинай потихоньку!
Я стал вращать из стороны в сторону «лук», или «скрипку». «Сверло» с верёвкой в обхвате, делало несколько оборотов в одну, а затем в другую сторону в выемке.
«И правда, ничего сложного ведь», – подумал я, и вращал, вращал. Но прошло несколько минут, рука уже немела и просила отдыха, но ничего не происходило.
– Давай, теперь только не останавливайся, вообще нельзя! – командовал Шиндяй. – А то всё зря, и придётся начинать сначала. – Я ускорился, а Иван даже сделал шаг назад, будто наше приспособление могло взорваться. – Трение – залог жара!
Прошло ещё несколько минут, на лбу выступил пот, тёк солёными каплями на брови, застилал глаза, а вытереть не мог. Я уже хотел сдаться, остановиться и сказать, мол, Шиндяй, не выйдет у меня, давай я буду держать, а ты играй себе на этой «скрипке». Не суждено мне добыть живой огонь...
Но от этой мысли я только разозлился на себя, откуда-то появились силы, и я уже, как бешеный, не мог остановиться. И вот в выемке под «сверлом» задымилось! Я сжал зубы – неужели у меня получалось? Ещё недолго, и уголёк скатился по V-образному срезу на трут. Шиндяй ладонью отстранил меня, взял трут пальцами, осторожно, будто маленького птенчика, и стал раскачивать.
– Даже дуть опасно! – сказал он. – Вот так, так, гори-гори ясно, чтобы не погасло! Дух огня Тол-ава, приди на наш праздник! Тол-ава! Тол-ава! Рождайся, живой огонь, мы так рады тебе! Мы тут, мы ждём, будь с нами, раздели праздник с нами! – и взглянул на нас. – Что ж вы, ломайте хворост, какой есть! Сидят, блин!
Когда я с хрустом наломал веток и сложил шалашиком, трут в ладони Шиндяя вспыхнул, и он аккуратно положил его в центр. Затем он сунул в рот пальцы:
– Обжёгся малость, но ничего, хороший знак даже!
– Говоришь, «индейская скрипка»? – я рассматривал простейшее приспособление, и невольно испытывал к нему уважение. Оказывается, такая простая штука не даст пропасть, окажись ты в лесу без спичек.
– Как хочешь, так и зови, хоть «мордовская скрипка», – он забрал её, развязал, и вставил верёвку обратно в трико. – У разных народов был примерно такой же способ, и у жителей этих мест в древности – наверное, тоже.
Когда на нашей береговой круче пылал уже довольно большой костёр – мы сложили в него весь валежник вокруг, уже почти стемнело. Костёр горел ровным пламенем, потрескивал успокаивающе, настраивая на тихий душевный лад.
– Картошки бы запечь, да и вообще бы поесть, – сказал Иван.
– Ты что же, взалкал, аки Христос в пустыне?
– Взалкал? – переспросил Иван, и будто попробовал незнакомое слово на вкус. – Да, есть маленько. А у меня и котелок в рюкзаке имеется.
– Да, запасливый ты монах! Избавился, говоришь, «от всего лишнего». Халупу, а её, между прочим, я тебе помогал строить, разнёс всю! А сам! Ну да ладно, я не в обиду и не в упрёк тебе, не дуйся, хватит на сегодня обид! Монах, отшельник… истинный турист! Ну всё, всё! Сходи, черпни воды из Цны-матушки. А я пока пойду, поковыряю корешков да травок нарежу. Чего-ничего, а найдём к супчику. На природе и лапоть съешь. Когда он вернулся, мы снова сели в круг у костра. Шиндяй поставил котелок сбоку на угли, и подбрасывал в кипящую воду самые разные стручки-пучки. Совсем стемнело, неспешно взошла луна. Я поднял глаза и удивился – вокруг нас порхали белые огоньки.
– Неужели сверчки, что это? – спросил я.
– В древности верили, что духи предков слетаются на живой огонь, они здесь, рядом, собрались вокруг нас. Так бывает, только если всё сделать правильно, по-старому, – ответил Шиндяй.
Тянуло поговорить, и я спросил Ивана – он полулежал на примятой траве, на его задумчивом лице отражались, «плясали» тёмно-красные огоньки:
– Может, скажешь всё-таки, в чём же твоя Великая Истина, которую ты искал тут?
– Знание истины не приносит счастья, – ответил он.
– Это я уже понял.
– Да эту правду знали ещё первобытные люди, и во всех священных текстах она записана, – добавил Шиндяй. – Ох, хорош дикий чесночок, аромату будет!
Над ним поднимались белые клубы дыма, Витёк напоминал шамана.
– Это так, – сказал Иван после раздумий. – Жизнь – что она вообще? Как река вот эта? Я долго думал… жизнь – она только здесь и сейчас. Вроде бы просто. Также просто, как вы огонь добывали, да за простотой вся сложность. Остановиться нельзя, а за этим главного не заметишь и, теряя каждый отдельный миг, теряешь всю жизнь. В этом главная ошибка. Ошибка и в том, чтобы что-то всё время искать – неважно, истину, или счастье. Люди много себе придумали разного. А не понимают, что всё необходимое у них есть, притом здесь и сейчас. Этот самый миг только и существует, а его не видят, не ценят, и теряют, – он помолчал. – Ну что скажешь, Витёк, согласен?
Тот не ответил, подложив несколько сучьев у котелка.
– Мы не присутствуем в жизни здесь и сейчас, и потому она проходит мимо, – продолжал Иван. – Потому я и ушёл в лес, чтобы научиться чувствовать каждый миг. А прошлое и настоящее – только слова, вот где выдумка, и корень всех проблем, суеты, тревог. В природе нет завтра и вчера. Ни для кого их нет, и для пчёл особенно. Они знают, что нужно делать сегодня, и это сделает их завтра таким, каким нужно. Только и всего. Просто? Пчёлы умеют чувствовать настоящее, и они были нужны мне, чтобы научиться этому. И мне хватило одной ночи для этого… всего лишь одного, но осознанного мгновения. Я когда после вашего ухода подошёл к ним, послушал, и всё понял! Они будто бы втолковали, вложили мне глубину всех смыслов. Прошлое – ерунда, потому что оно закончилось, его нет, а будущее ещё не наступило, так зачем же о нём переживать? Бесплодно всё это… Знаете, мне не хочется возвращаться к обществу, к тому миру, из которого я сорвался и ушёл, никого не предупредив. Я поступил жестоко, особенно по отношению к близким, но ни тогда, ни сейчас не жалею о своём поступке. Как мне вернуться к миру, где живут по лживым законам? И поэтому там всё, даже малейший пустяк, перерастает в проблему. Он раздувается, как этот ваш трут, и вспыхивает так, что не остановить! И маленькая проблема перерастает в большую, а та – в ещё большую, и всё загорается так, как костёр от уголька. Весь мир обречён на постоянно растущую тревогу. И она никому не навязана извне – каждый сам, сам себя загоняет в этот круг.
– У тебя там, поди ж, и соль имеется? – Шиндяй извлёк из складного прибора ложку, и попробовал, морщась и отдуваясь, варево.
– Поищу, я ж запасливый, – Иван порылся, и достал холщовый мешочек, щедро высыпал в варево.
– Погоди, дал бы мне лучше сначала, – Шиндяй свёл брови. – Точно соль?
– А что ж ещё? – Иван попробовал. – А вообще, кто её разберёт.
– Дай сюда! – Шиндяй ткнул палец в мешочек, попробовал на язык. – Не, ерунда какая-то.
Мы долго смотрели на огонь, Иван – больше на нас, и особенно – на Шиндяя, ведь он так ничего и не ответил на его философские выводы.
– Я с тобой согласен, Вань, – начал тот, положив пальцы в наколках на колени. – Как ни странно, помогла мне в этом… водка. Грубо так, но… Это самое мощное средство из доступных, которое полностью выбивает человека из состояния «здесь и сейчас». Уводит от самой возможности понять всё то, о чём ты говорил. Поэтому выпивон так и востребован. Люди не только не хотят понимать, но подсознательно ищут пути, как уйти, забиться подальше от правды.
Он поворошил костёр, искры поднялись к ночному небу:
– Оттого пьющие часто пускаются в воспоминания, в розовые слюни. Сожалеют об упущенных возможностях. Начинают: «Я было то, я было это», – он махнул рукой. – Или, того хуже, силятся под градусом в будущее заглянуть. В общем, носит их из стороны в сторону далеко от реальности. Я когда завязал, когда отходил, тяжело мне было. И голос услышал. Кажется, рассказывал тебе, Миш, нет? Голос спросил: «Ну что, надоело тебе?» Я ответил: «Да!» «Так давай по-другому?» «Давай!» «Только по-другому – это не значит, что всё будет в ажуре, просто по-другому. И проблемы останутся, и горести, ничего не уйдёт». И я согласился.
Шиндяй снял котелок с огня, Иван достал две железные ложки. Я уже не удивлялся тому, что у него есть всё необходимое. Да и как иначе он мог бы протянуть так долго в лесу? Выходило, что уничтожил и оставил в землянке он только то, что было связано с его поиском.
Мы хлебали с Иваном супчик – и я не мог понять, вкусно, или нет. Оригинально. Вроде бы травки на воде, а почему-то отдаёт даже курицей. Необычно. И горячо, даже обжёг нёбо. И несолёно. Почему совсем несолёно?
Шиндяй же зажал складной прибор в кулаке у щеки, и говорил задумчиво:
– А ещё я тогда понял, что если ты хочешь начать свою жизнь по-новому когда-нибудь завтра, то сегодня ты мёртв. И вот в этом, Ваня, наши с тобой пути и духовные поиски, так скажем, сходятся в точку. И о прошлом ты говоришь – стоит, не стоит переживать… Так-то, выходит, не стоит, но только почему же оно так часто возвращается, приходит к тебе, требует или платить, или менять себя. Решения оно требует – и как раз здесь, и сейчас.
Если я правильно понял Шиндяя, то думал он в эту минуту, наверное, о своих сокамерниках по мордовской тюрьме, что нарушили сегодня наш покой. А, может быть, и о другом…
Я посмотрел на небо – звёзды горели ярко, Иван тоже поднял голову и засмеялся:
– А знаете, вот и без этого дурацкого телескопа, да покоится он с миром, мы узрим сегодня Созвездие Пчелы! Обещаю! – и он повалился на спину, подложив ладони под голову. Потянулся в блаженстве:
– Как же хорошо! Вон они – сколько же их там, на небе! Каждая звезда – как солнце, а там жизнь. И такие же проблемы, тревоги везде. Никуда от них не убежать. А звёзды – как пчёлки! Летают там в огромном пространстве, роятся себе, новых рожают!
Не знаю почему, но я ощутил странный, небывалый прилив сил и радости. Удивило то, как прояснилась голова, а ведь я в последние дни спал только урывками! Мне показалось, что я, если помашу руками, смогу взлететь!
А Шиндяй ушёл в свои мысли, так и не стал есть. Смотрел задумчиво, и я поднялся, пошёл к круче. Странно – ведь было так темно, но я будто обрёл кошачье зрение! Всё вокруг получило невероятно чёткие черты, и при этом радовало! Даже луна так весело отражалась, разбрасывала блики по воде, что хотелось смеяться! Не стесняясь, глупо, громко!
Но главное было не в этом, совсем не в этом! Я невольно сглотнул… на противоположном берегу по колени в воде стояла она.
Стёпа!
Обнажённая, с распущенными угольно-чёрными волосами.
Стройная, с чётким изгибом красивого тела. И она смотрела только на меня, смеялась игриво, манила пальчиком. Кожа её в свете луны казалась неживой, бледно-мраморной, но неудержимо хотелось погладить, провести по ней ладонью…
– Миша! – даже слух мой стал острым. Она звала меня, но так, будто Стёпа шептала на ухо! – Миша, милый, ну что же? Бросайся, чего же ты ждёшь?
И я бросился, как был, в одежде, с речной кручи, ударился лбом, и вода сразу обожгла меня. Но всё это только придало сил. Я слышал, как мне кричали, кажется, Шиндяй, но это уже не имело значения.
«Подождите, ребята, сидите там, а у меня есть дела и поважнее!» – подумал я.
Я плыл, что было сил. Стёпа, сейчас, сейчас, я скоро буду рядом, с тобой! Позволь мне просто коснуться, погладить тебя, не бойся и не стесняйся меня! В эту купальскую ночь всё просто, понятно, естественно! Нет фальши, условностей, ничего нет! Я буду рядом, а потом, потом мы уйдём в прохладу прибрежных ив, и они будут склонять плакучие ветви, скрывать нас, петь вместе с нами!
Что-то сжигало меня изнутри, будто магический живой огонь нашего купальского костра поместился в груди, и с каждым новым движением в воде я сильнее и сильнее разжигал его! Всё стёрлось и потеряло значение, кроме её одной! Стёпа была звездой, холодной и близкой, манящей. И ничего больше не было – ни её ершистого характера, ни её жгучих издёвок, ни даже этого треклятого грубияна Максима. Он стёрся, утонул в цнинской пучине, куда ему и дорога. И я понял – да, существует только то, что есть здесь и сейчас, и только это имеет значения и цену.
Здесь, сейчас, здесь и сейчас, здесь, сейчас, – стучало в висках, но почему-то не в рост, а с упадком.
Силы, что поднялись из глубин и укрепили меня, стали оставлять также быстро, как и пришли. И кто-то сильный и злой потянул меня ко дну. Показалось, я даже услышал гулкий надменный хохот под собой. Я хлебнул воды и пошёл ко дну, не успев позвать на помощь. Всё вокруг закружилось, будто я оказался в центре огромной центрифуги. Только и успел, что посмотреть вверх – никогда не думал, что из глубины столь ярко могут гореть звёзды! Или это странные огоньки кружатся там? Души ум_ерших – они здесь, и встречают меня с радостью? Только не это, что за глупость!
Откуда такие мысли, они не мои! Прочь, прочь! Нет!
Меня кто-то схватил и держал, но я понял, что этот кто-то реальный. Шиндяй! Это он бросился за мной, и теперь вытягивал. Он надёжно схватил меня за шею, и загребал теперь к берегу, где был наш костёр. Но ведь Стёпа, наверное, всё ещё стояла там, по ту сторону этой великой воды, и я сопротивлялся!
Не туда, Витёк, не туда, поворачивай!
Но сказать этого у меня не было сил. Мои попытки биться закончились тем, что я получил не очень больно, но довольно крепко по шее.
Шиндяй вытянул меня, мы обогнули кручу, Иван помог нам подняться.
– Идиот, идиоты! – Шиндяй собрал все ругательства, какие знал, причём впервые на моей памяти.
Пришёл в себя я уже у костра, встал на четвереньки и опять стал ползти к круче, Витёк остановил меня, поставив ногу на спину и прижав. Я уткнулся щекой в прохладу травы.
– Да пусти ты! – хрипел я, безуспешно пытаясь подняться. Во рту было горько и даже гнилостно, словно наелся водорослей. – Ты не видишь, что ли, она же там! Пусти, гад, отпусти к ней!
– Успокойся, дурак одурманенный! Нет там никого, и не было!
Я поднял голову. Острота зрения, слуха, обоняния покинули меня, но даже сквозь мутноватую тьму я увидел, как поблёскивает в свете луны песок на том берегу.
Никого, никого там не было…
Иван снова повалился у костра, мычал, хохотал, и не мог остановиться. Кажется, он мучился от этого, но ничего поделать не мог. Шиндяй зло опрокинул котелок, тот с шипением плюхнулся в реку и пошёл ко дну. А я лежал, не мог отвести глаз от песчаной косы по ту сторону Цны, и не мог сдержать слёз.
Теперь вновь обострились чувства, но они ранили меня. Я проклинал и любил эту нахальную девчонку, что так грубо мучила меня за что-то. Даже в этом злом наваждении она сумела ударить меня в грудь, и я истекал от ра_ны. Казалось, что из солнечного сплетения вытекает кр_овь, я боялся тронуть, не то что посмотреть – а вдруг я увижу торчащую рукоятку складного ножа?
Ночь становилась густой. Я подполз к Ивану и замер у его ног. Шиндяй что-то молча делал, я не мог понять. Услышал удар о воду. Неужели купается, зачем теперь? Ах, верно, сегодня же купальская ночь, положено… Меня мутило, Иван всхлипывал, шипел, и я вспомнил – а ведь он выхлебал чуть ли не четверть котелка, а я – только несколько ложек! И если меня так накрыло, то что творится с ним?
«Отпусти, хватит уже, отпусти!» – уже молился я, но только закрывал глаза, снова видел манящую обнажённую фигуру. Только теперь хотелось не рваться к Стёпе, а нащупать, обхватить ладонью большой речной камень и что есть силы бросить. Чтобы она исчезла, перестала! И я мысленно делал это, видел, как воображаемый камень летел, попадал точно и разбивал холодную лунную Стёпу на миллионы осколков. И они разлетались по воде, блестели в свете ночного светила, и в каждой маленькой острой звёздочке смеялась и манила она.
Судя по звукам, Шиндяй с хлюпаньем под ногами выбрался на берег, я слегка приподнялся на локте. Витёк двоился, а котелок в его руке приобретал необычные формы, превращаясь то в гирю, то в сомовье усатое рыло.
– Еле достал, – выругался он. – Со злости и не подумал, как он нужен! Это всё вы, вы, несчастные! Чего ты там дал, соль говоришь? Ты же обещал без этих поганых грибов! И угораздило меня связаться с вами!
– Зачем? Котелок-то? – спросил я, но он не ответил. Я видел, как Шиндяй ходит из стороны в сторону, а на шее поблескивает лунница. Он подошёл к Ивану, взял за подбородок и направил лицо к небу.
– Ты скажи мне, дуралей, если ещё соображать можешь, это оно ведь горит, Созвездие Пчелы? Ну же, отвечай! – он, схватив за губы, с силой тряс несчастного отшельника.
Ивану это помогло, он очнулся и встал, покачиваясь. Приложил ладонь к глазам, икнул:
– Оно, брат, оно! А я что говорил! Не нужны никакие линзы!
– Надо же, точно указывает на сад! – Шиндяй, кажется, погасил злобу на нас. Не потому, что простил – ему нужно было, видимо, собраться и успокоиться. Я обрадовался – голова моя худо-бедно начинала соображать.
– Времени мало, точнее, совсем нет! – сказал Шиндяй. – Полночь уже... Сейчас пчёлы должны замереть в бортях. Эх, узнать бы, послушать, да тут с вами успеешь разве, с такими-сякими!
Шиндяй не ел этот странный супчик, но вёл себя так, словно больше нас хватанул юшку с галлюциногенами. Иначе как объяснить то, что он, прикусив губу, стал руками класть в котелок раскалённые угли из костра! Они сверкали в его ладонях, словно самоцветы, чуть шипели, падая на мокрое дно.
– Нужно спешить, вставайте, охламоны! – он посмотрел на обугленную ладонь. В глазах застыли слёзы, и я будто ощущал его дикую боль. – Если бы мне знать заранее, что всё получится так! Эх, нельзя вас брать, могу не успеть, да и оставить вас таких здесь – тоже. Несладкая парочка… Охайники! Всё испортили, всё!
Я обиделся. В конце концов, я был жертвой, не мог знать, что так получится. А потом почему-то вспомнил выпускной вечер в школе, как меня накрыло, и я устроил потасовку из-за одной девчонки на танцах. Я тогда ведь тоже не знал, что полный стакан водки творит такие «чудеса». И никто в расчёт не принял, что я не хотел, само получилось… Так и теперь с этой гадостью.
– Ну что же, вы, черти! Мы должны успеть донести живой огонь! Именно сегодня должно открыться то, что я искал всё это время! Сегодня, или уже никогда!
И он повёл нас под руки, как двух пьяных, при этом взяв в зубы железную ручку котелка. От углей шёл жар, и мне казалось, что я ощущал запах, как горят брови Шиндяя. Покачиваясь, мы перешли реку вброд, Иван несколько раз упал, но вода не придала ему свежести.
Всё, что было дальше, я видел, как во сне. Или в кино, со стороны. Будто я получил навык – на время расставаться с телом, подниматься, садиться на ветку сосны, словно ночная птица, и видеть, как три фигуры с чадящим котелком бредут по тропе.
Когда переплыли, Шиндяй взял котелок в руку, сорвал хлёсткую ветку и погнал нас, словно объевшихся коров.
И вот мы пришли в мой – или наш, или принадлежащий одной только тёте Наде, сад. Надувной матрас лежал на привычном месте под яблонями, Иван обрадовался ему, словно мореплаватель, увидевший в огромном океане островок, где можно отдохнуть. Он повалился лицом, и замер. Я нагнулся, покачиваясь, дёрнул за плечо:
– Готов парень! – сказал я Шиндяю, но тот уже не обращал на нас внимания. Он отошёл к деревьям, снял ботинки и встал босиком, широко расставив ноги. Поднял глаза к небу, лунница мистически сверкала на его шее.
И я теперь был полностью уверен – да, он самый настоящий колдун! Не образно, не в шутку, нет!
Созвездие Пчелы – и я твёрдо знал, что это именно оно, сияло точно над ним, одна звезда, что оказалась точно в середине, горела особенно ярко, а другие кружились, словно схватившись друг за друга лучами-ладонями. И они тоже напоминали угольки костра! Там, на небе, и здесь сошлось всё – стихии воды, воздуха, ветра, и… живого огня! Все эти силы обступили Шиндяя, сошлись к нему, и я невольно закрыл лицо руками, будто меня могло обдать и сжечь. Боже мой, и деревья в саду – да, и они, я чувствовал, отрывали и разминали затёкшие корни, переходили с места на место, переговаривались глухо. Я не понимал языка, но слова имели мягкие мордовские окончания, деревья знали голос этой древней земли! Звери, птицы, пчёлы – и особенно пчёлы слетались на главное таинство священной купальской ночи. Шиндяй звал их, то ли пел, то ли молился, я уже ничего не мог понять. Ночной ветер, прилетевший на праздник, доносил мне обрывки:
– Оцю виде, откройся! Откройся! Оцю виде, Шкай!
Шиндяй произносил это, раскачивая котелок, как это делают священники с кадилом, а потом подбросил его. Угли разлетелись, словно мерцающие шары, и упали в траву. Я был уверен – точно также, в том же раскладе, как располагались светила в Созвездии Пчелы!
– Да что ж тут творится-то! Глаза бы мои не видели! Свят-свят-свят! – прорвался выкрик бабы Нади, смахнув наваждение. Сад стал тихим, пустым, и все силы, что сошлись здесь, улетели, будто их спугнули.
Женщина стояла с распущенными седыми локонами в мятом ночном халате, смотрела на нас испуганными глазами, и дрожала. Стёпа в камуфляжном купальнике прибежала, словно амазонка, положила руки на плечи бабушки, как будто собиралась защищать её от нас. Смотрела зло – необычайно зло, и особенно на меня:
– Ох ты, господи, а это ещё кто такой валяется тут у меня? – баба Надя уже рыдала в голос, глядя на распластанное тело Ивана. – Да что вы такое устроили, богохульники, кто такое позволил?
– Это Ианнуарий. Монах из леса. Был, – сказал я.
– И ты ещё, и ты, надо же! Какую змеюку пригрела! – баба Надя пошла на меня, грозя кулаком, Стёпа закрыла её грудью. Я замер, боясь пошевелиться. – Монах, говоришь! Да, я верю, что в лесу живёт монах, я его мысленно прошу молиться за меня, за Стёпушку! Он молитвенник, отшельник светлый, а это – я не знаю кто! И вы все – не знаю кто, тьфу, проклятые, и знать не желаю!
Она снова посмотрела на меня, опустила кулак, зарыдала тихо:
– А я-то, я-то, думала, из самой столицы, хороший, честный, образованный парень! Гордилась даже, что такого соседа к себе пустила, а ты! Как же ты, внучка, права была, надо его сразу было хворостиной гнать в его Москву проклятую! Что ж я тебя не послушалась-то! И как ты мог с этим гадом связаться! Я ж тебе говорила, я предупреждала! Колдун, богохульник, урка несчастная! С лешим, с чёртом знается! И твою душеньку погубил, чёрной сделал!
Я подумал, что бабе Наде не помешало бы дать каких-нибудь сердечных капель, но говорить об этом не стал. Земля уходила у меня под ногами.
– А тебя я, тебя! Ненавижу, понял! Знай! Как ты тут появился, так одни беды! Так и началось! Проваливал бы, служка дьявольская! Тьфу, тьфу на тебя, проклятого! От тебя одни беды!
А потом, утерев слёзы, добавила, я и не понял, к чему:
– Эх, Витёк, а ведь я тебе почти поверила тогда! Чуть ведь... А ты!
И они ушли. Я уже ничего не понимал. Последнее, что увидел – как обернулась на меня Стёпа, одарив презрительным взглядом.
Я повалился рядом с Иваном. Ещё утром он был для всех местным загадочным Ианнуарием. Завтра все узнают правду – от этого никуда не деться. И местные старушки расстроятся... Хорошо, что жена Пинди так и не узнает, что никакого монаха-молитвенника в их местах никогда не было. Его Шиндяй придумал, колдун. Ох, и ему теперь достанется за то, что такую веру в глазах старух породил, да и порушил!
Что теперь будет со мной, с Иваном, с Шиндяем? Я уже не мог соображать, и проваливался всё глубже и глубже. Летел куда-то в окружении пчёл. Они пели: «Жужжжляй, Жужжжляй» Всё громе и громче, невыносимее.
А потом всё стихло, и я ощущал только близкую предрассветную прохладу.
Где был Шиндяй, что он делал, я не знал?.. Кажется, когда пришла баба Надя, он стоял на коленях, опустив голову, так и не поднялся, ничего не сказал ей…
Сад молчал. И деревья молчали, встав на свои места. Забываясь, я понимал, что умею, умею теперь ощущать и ловить миг!
Здесь и сейчас, вот он, словно пчёлка на ладони!
И от этого понимания впервые в жизни был так идиотски счастлив…
...
Часть 3
...
Автор: Сергей Доровских
https://proza.ru/avtor/serdorovskikh
С удовольствием ПРИНИМАЕМ на публикацию не опубликованные ранее истории из жизни, рассуждения, рассказы, повести, романы на почту Lakutin200@mail.ru Оф. сайт автора канала https://lakutin-n.ru/
Автор фото: Екатерина Никитина. Разрешение на использование имеется.
Тёплые комментарии, лайки и подписки приветствуются, даже очень.