— Можно быть слабым в теле, но сильным в уме и сообразительности. А во мне когда-то сочеталось и то, и другое. Сейчас остался только ум. Ну вот скажи, к чему мне натруживать себя для того, чтобы всё поделить потом?
Я могу лежать тут вечно, пока мой ум меня бережёт. Ты с виду тоже не слабак. Спенсер* говорил: «Выживает сильнейший». А вот откуда у тебя столько сил на выживание, никто не знает. Но наука это утверждает. Так что сила, брат, и в уме, и в кулаках. Ослаб — сгинул.
Брат дьякона поднял ноги вверх, опустил.
— Кровушку погонять надобно, пока никто не видит.
Иван улыбнулся. «Да, хитёр больной, и придумал-то как! Надо было мне тоже вот так в войну… Лежал бы на кровати, а Женька за мной ухаживала».
Иван невольно дотронулся до своей груди, хотел подержать в ладони кулончик. А вспомнив, что отдал его дьякону, пожалел. «Лучше бы сам… — подумал он. — А дьякон и потерять может».
Пока «доживающий последние дни» Прохор Леонидович приседал и садился на шпагат как танцовщицы в театре, Иван осматривал комнату.
Всё в ней осталось, как было до войны и революции: кровать с высоким резным изголовьем, дорогая тумбочка, большое почти в полный рост зеркало. Поверхность тумбочки переливалась на солнце. Белоснежные занавески были элегантно закреплены большим бантом по обе стороны от окна.
— Занавесь-ка окно, — попросил брат дьякона. — А то увидит кто-нибудь, несдобровать тогда нам.
Иван долго возился с занавеской, она никак не хотела закрывать окно.
Ему помог Прохор.
— Запоминай, вот тут держишь, вот тут тянешь. Сам придумал. Потешался я над теми, кто пытался по незнанию окошко прикрыть.
«Больной» рассмеялся так заливисто, что и у Ивана рот расплылся в улыбке.
— Ну а теперь, бэ-сэ-да, сэр! Предлагаю тебе прилечь рядышком и, смотря в потолок, помечтать о нашем с тобой будущем. Раз сошлись наши с тобой пути, то мне, как старшему по жизни и званию, требуется обучить тебя жизни. Хотя…
Прохор Леонидович задумался.
— Учить меня будешь ты… — сказал он.
Иван удивлённо взглянул на брата дьякона.
— Да-да, ты… Судя по твоему виду, ты много чего умеешь, а мне новых знаний не хватает. Когда весь мир воспринимаешь лёжа на кровати, он становится незнакомым. Знаешь, сколько лет я не был на улице?
Иван увидел в руках у хозяина дома знакомую палку с насечками.
— Четыре года двести пятнадцать дней. А знаешь, почему? Потому что стены — моя крепость! А за ними зависть и сплетни. Эти формы человеческого сознания совершенно губят всё доброе и божественное, что заложено в человеке при рождении.
Пока зависть разъедает изнутри и не даёт сделать шаг к лучшей жизни, на помощь приходит клевета. Правда и кривда всегда будут идти разными путями. Так и люди… А когда дорогу умышленно поворачивают, тот тут Бог бессилен. Остаётся уповать на самого себя. Ты молчать долго думаешь?
Иван удивился вопросу. Прохор продолжил:
— Ну ты может мычать умеешь или кричать?
Как-то полегчало кузнецу после слов Прохора, и он вдруг прошептал:
— Отец, отец…
Прохор выпучил глаза. Увидев, как у Ивана побежали слёзы, обнял его.
— Ничего, ничего, разговоришься. Что-нибудь придумаем. Книги почитаем умные. У меня есть труды немецких учёных. Правда мне пришлось их припрятать. Но ты не грусти, парень. Я тебя разговорю так, как ты раньше никогда не говорил. Разговорю так, что сам жалеть буду, когда услышу твою болтовню. А сейчас поесть надобно. Задержались мы с тобой на светской беседе. Ты вооон там, — «больной» указал на тумбочку, — поищи вкусненькое.
Иван шёл к тумбочке и отметил для себя, что давно ему не было так легко. Ноги сами несли его выполнить задание Прохора.
В тумбочке лежали две плитки шоколада. Такое лакомство он, бывало, ел в доме Полянского.
— Ну, давай поскорее, бери мне и себе, а то я от голода точно помру. А мне хочется ещё посмотреть, чем всё это закончится. Сейчас по вкусненькому, а потом солдатской еды отведаем. Вкусно, между прочим.
Жаль только, что баночку они на троих делят, а мы с тобой по-барски поступим! По целой съедим. Братец мой припасов тут сделал столько, что на три войны хватит с голоду не помереть. Я ему говорю: «Людям раздай, детей покорми», а он бурчит под нос. Служитель церкви, называется… Тьфу на него.
Прохор Леонидович махнул рукой.
— Ну и как тебе это божественное творение Адольфа Сиу*? Я знал его лично. Придумать такое в наше время могли только французы. У них неплохо было бы поучиться шарму.
Но время для такого обучения нынче не то. Но работать на земле богатому помещику тоже не каторга. А я предпочёл такой работе кровать. Не для того меня маменька неделю на свет производила, чтобы я спину гнул на благо всем. Чур меня от такого труда.
Прохор Леонидович поморщился.
— Я не от хорошей жизни стал таким гнусным. Когда на твоих глазах любимую женщину увозят за измену какой-то там Родине… Когда ты прыгаешь в повозку, чтобы спасти её, а тебя оттуда сапогом размазывают по пыльной дороге… Когда она кричит, чтобы спасал себя… Когда ты узнаёшь, что ребёнка, которого она родила, отдают в приют… Когда хочется умереть… Когда…
Прохор Леонидович вдруг задрожал. Положил шоколад на тумбочку.
— Когда у меня есть желание умереть, я живу. Ради неё лишь живу. Она попросила, я исполняю. За любой улыбкой, солдат, есть боль. За каждым раскатистым смехом — трагедия. У меня и то, и другое.
Знаешь, что я чувствую сейчас? Мои глаза как будто впали вовнутрь. Спрятались от этого мира. Мне бы этот новый мир не видеть, не слышать, не осознавать. Я вот тут с тобой вкушаю шоколад. А сам я до сих пор там, на пыльной дороге, растоптанный сапогом. Вот так…
И не спрашивай у меня, почему я сижу тут, а не спасаю её. Да ты и не спросишь. А я и не отвечу. Я трус… Я больше ничего о ней не знаю. Все, кто мог об этом рассказать, на том берегу. Я для них больше никто.
Прохор Леонидович потёр ладони.
— Ну а теперь солдатская пища и дневной сон. Без него никак, понимаешь? Советую следовать правилам моего дома. Я даже ту беременную, что со мной тут воевала, приучил к отдыху. Она суетилась тут, пыталась накормить, обижалась. Глупая девка. Её обвести вокруг пальца ничего не стоит.
Знаешь, почему я тут перед тобой раскрылся? Потому что по тебе сразу видно, что ты порядочный. И не от того я такой вывод сделал, что ты безъязыкий. А от того, что глаза у тебя добрые, доверие вызывают.
Мне спокойно. Когда братец мой явится, мы ему покажем другую жизнь. А пока… Танцуем!
Откуда-то на тумбочке появился патефон. Зазвучала музыка. Ивану стало казаться, что он сходит с ума. Так резко изменилось всё вокруг!
Спенсер* — английский философ, биолог, антрополог.
Адольф Сиу* — французский парфюмер и кондитер, открыл собственное кондитерское производство на Тверской улице в Москве в 1855 году.
Продолжение тут
Заказать бумажную книгу "Зоя" можно тут
(Зою можно оплачивать до конца января, можно платить по частям)
