Когда каналы вычищены и запломбированы, поход к зубному не вызовет особого страха. Но отнестись нейтрально к этому событию тоже не получится. Уже хотя бы потому, что держать рот широко открытым и закрывать его только по команде извне — не вполне приятно.
- Зуб — нецелый. Надо будет сначала делать металлическую вкладку, а потом уже ставить коронку.
- «Хорошо», - киваю я, не закрывая рта. Команды ж не было.
- Вкладка — две с половиной, - доктор продолжает ковырять мой нецелый зуб; нет, он, конечно, стоматолог-ортопед, а никакой ни «доктор», но «доктор» - как-то душе теплее. - Коронка, - продолжает доктор цитировать прайс-лист, - синтетическая — три пятьсот, металлокерамика — четыре с половиной.
- Мыаакэамика, - мычу я, поспешив с ответом.
- Тогда всё вместе ровно семь, - завершает доктор и ковырять, и говорить. Вынув инструменты из-за зубного забора на вольный воздух.
. . .
Если вы думаете, что «вкладка» - это элемент реконструкции зуба, то вы думаете неправильно. Вкладка — это 20 минут фактически непрерывного сверления.
Прозаически оповестив меня, что под вкладку надо сточить часть зуба, доктор и перешёл к этому «сточить часть зуба». И даже первые пять минут прошли незаметно и легко — ну, сверлит человек и сверлит. А потом — не вдруг — стало ощущаться, что рот — не ворота, а щёки — не доводчик…
Насущный перерыв секунд в 10 — доктор менял сверло — оказался, как голодному - крошка. Специалист продолжал увлечённо владеть профессией; напряжение в моём лице с раззявленным забралом росло, а тут ещё, как назло, захотелось смеяться. Вероятно, лицевым мышцам до зарезу хотелось растянуть рот в обратном направлении — вместо чудовищной буквы «О» отрадным полумесяцем… Чтобы не заржать, пришлось срочно думать о грустном: о любви, что не сбылась, о войне, что всегда, о человеке с лицом, судьбой и именем, что однажды приходит с работы, ужинает, смотрит сериал и умирает… дети какие-то в голову полезли, большеглазые, худые и оборванные… Помогло, смеяться расхотелось. На улыбку больше ни намёка. Продолжаю сидеть и мимически удивляться миру, как крестьянин, впервые попавший в столицу.
…«Что ж они так много сверлят? Знать бы заранее, так лучше уж совсем без зуба… Видимо, стараются для пациентов — чтоб не думали, что с них зря деньги берут… Да что ж такое! Опять к ушам ползёт улыбка! Мама!.. Заржу сейчас, ей-богу. А во рту-то — ремонтно-строительные работы: «Не подходи, убьёт!», «Не стой под стрелой!» и как там ещё в таких случаях предупреждают...»
Напрягла, что есть силы, скулы, не прибегая больше ни к каким мыслительным методам. Просто запретила себе смех. А коварный врач, вместо того чтобы сделать перерыв и покурить, залез куда-то ещё дальше, так что даже привстал для эффективности. Ещё и медсестру позвал, и та тоже стала доказывать, что не зря зарплату получает. Ассистируя, она держала теперь металлическое зеркало, растянув им мне левую щёку до предела. (А есть он, этот предел? Сомневаюсь.) Стоматолог-ортопед (ну, не доктор же — какая тут, к чёрту, уже душевная тепличность!) со вторым зеркалом и неизменным сверлом забрался совсем уж мне за спину, так что наши с ним лица стали однонаправленными, как у людей в плотной очереди, или как у любовников, которые… ой-ё-ёй, мысли вообще ни туда полезли… Помогите!
. . .
Прошла вечность. Схлопнулась вселенная. Исчез горизонт событий. Стоматолог продолжает сверлить, я продолжаю лежать в кресле с открытым ртом и думать: «Во, картинка. Если отбросить все медицинские условности и как бы выключить звук, получится почти ритуальная сцена: один лежит и двое над ним в наклоне...» Короче, ещё два раза пришлось думать о грустном.
...Покажется, вероятно, что не может стоматолог-ортопед столько зуб точить, чтоб успеть надумать столько умного. Уу. 20 минут. У меня часы висели перед глазами. В каждой неиссякаемой минуте 60 нетленных секунд — умножаем всю эту бессрочность, получается много-много. Поэтому продолжаю.
Перманентно нападавший хохотунчик отстал в итоге сам собой. Теперь мне мешало лицо доктора. (Да, да. Он снова доктор. Во-первых, «стоматолог-ортопед» - слишком длинно, а во-вторых, медсестра прекратила ассистировать, врач вернулся в прежнее положение, и наши с ним лица вновь находились в приличном тет-а-тет.) Близкое, в одном каком-нибудь десятке сантиметров, но чужое лицо смотрит на тебя в упор, пусть и в защитной пластиковой маске. Смотрит так сосредоточенно, будто ищет в тебе душу, давно проданную Мефистофелю. Будто вот-вот пошутит бородатой шуточкой: «А если найду?».
Чтобы не думать о лице доктора, считала окна в многоэтажке напротив, видную сквозь окно. Раз, два, три, четыре… затем мозг поймал алгоритм: 9 этажей — 9 окон по вертикали, и счёт пошёл рядами — 9, 18, 27… То есть счёт по единице накрылся, а вместе с ним и вся спасительность самого занятия. Надо считать что-то другое. О, сплиты. Разбросанные по фасаду беспорядочно — где есть, где нет — они годились. Всего на видимом фасаде было 29 сплитов. И 44 спутниковых антенны. Вывод: телевидение для жильцов важнее охлаждения. Вообще-то не очень ещё богат наш обыватель. 29 сплитов и 44 тарелки на 72 квартиры. (Эти последние тоже были подсчитаны — 9 этажей и 2 подъезда, по 4 квартиры на этаж… Я знаю расположение этого типового дома, так что информация верная.) Да, не всех коснулась цивилизация своими техногенными крыльями… правда, на той стороне дома ещё есть окна… но это касается только кондиционеров, так как тв-тарелки на той стороне дома не ло…
- Ну, всё, - резко и неожиданно (!) вмешался доктор в мои негласные отношения с жильцами видимого мною дома. - Сейчас поставим Вам временную пломбу, а в четверг придёте — тогда вкладку. И сделаем слепок под коронку, а потом ещё раз придёте — поставим уже коронку. То есть ещё два приёма. Подойдёте к ассистенту — она Вас запишет. До свидания.
. . .
Что сказать? За два следующих приёма смеяться хотелось всего один раз, и то по старой памяти. Я быстро с этим справилась. Считать больше было нечего, поэтому считала просто так, как ко сну баранов. Однако, были и перемены. Когда арифметическое умствование плохо помогало, два раза я пела, мысленно. А в какой-то момент меня надолго увлёк вопрос: «А где же всё-таки батарея?». Дело в том, что тот стоматологический кабинет был переделанной квартирой. Что ныне часто встречается — квартиры первых этажей центральных улиц почти повсеместно выкуплены под бизнес. Так вот, бывшая жилая комната, в которой я, медсестра и доктор проводили время, была расширена за счёт лоджии. Между собственно комнатой и застеклением осталась только арка. При такой перепланировке обычно батарею выносят под стёкла лоджии. Под стёклами же той лоджии никакой батареи не было... Продолжая вносить свою лепту в починку моего зуба — то есть держать рот открытым, а лицо — неподвижным, я поводила глазами по стенам комнаты — обзор был довольно велик. Батареи не было. Мало того, не было каких-либо панелей или других декоративных тайников, где бы её можно было обнаружить. Не было и труб, намекавших бы о направлении, где поискать.
Между тем, за окнами был, пусть и тёплый, южный, но февраль, а в комнате чувствовалось равномерное тепло, которое явно обеспечивалось центральным отоплением… Мне так надоел этот неотлипчивый вопрос, что захотелось по уходу спросить об этом у медсестры. Славу богу, одумалась, перехотела. Даже если ты не собираешься поддерживать с людьми дальнейшие отношения, не надо им сообщать, что ты идиот.
. . .
Под занавес сюжета, на последнем приёме, Стоматолог-Ортопед быстренько наколдовал мне коронку, попросил её прикусить, и после подвигать зубами, на разжимая их, в стороны. Я прикусила и подвигала — ничего не мешало. Специалист приподнял мою верхнюю губу — как собаке проверяют ощер на предмет здоровья, - и, убедившись в совершенстве проделанной им работы,сказал: "Всё!" — как выстрелил, и отпустил меня на волю.
Шла я по улице — в куртке и без шапки — в ласковой атмосфере солнечного тёплого февраля. Шла и улыбалась обновлёнными зубами, как глупый ребёнок, сбежавший от надоевшей опеки родителей. А ведь на следующую неделю была запись ещё и гинекологу. Да и вопрос с батареей остался до конца непрояснённым, однако сознание смущала жестокая мысль о тёплых полах.
