Стол ломился от еды. Пахло свежим хлебом, жареной курицей и маринованными огурцами — всегдашним фирменным блюдом мамы. Я молча ковырял вилкой картошку, чувствуя, как под сердцем медленно и тяжело заводится мотор тревоги. Сегодня я получил результаты ЕГЭ. Высший балл по математике, почти высший по физике. Идиотский, никому не нужный провал по истории — но это сейчас не имело никакого значения.
Отец отложил нож и вилку, выпрямился. Его взгляд, тяжелый и пристальный, как у сокола перед броском, медленным лучом прожектора прошелся по моему лицу, по маминому взволнованному лицу, по портрету деда в генеральских погонах на стене. Он взял в руки свой хрустальный бокал, наполненный до краев темно-бордовым вином.
— Ну что ж, — его голос, низкий и густой, привыкший отдавать приказы, заполнил всю комнату, вытеснив собой даже воздух. — Поздравляю тебя, сынок, с достойным результатом. Ты не подвел нашу фамилию. Поднимаю этот бокал за тебя. За будущего курсанта Нахимовского училища. За продолжение нашей династии!
Он произнес это с такой неоспоримой, железной уверенностью, что у меня похолодели кончики пальцев. Мама радостно подхватила свой бокал, ее глаза блестели от счастья и гордости. Она всегда старалась быть на его стороне, миротворцем, цементом, скрепляющим нашу семью.
Я отставил свою вилку. Звук показался мне оглушительно громким.
— Пап, — начал я, и мой голос прозвучал как-то слабо и сипло. Я сглотнул комок, собрав всю свою волю в кулак. — Я… я не подавал документы в Нахимовское.
Гробовая тишина повисла в столовой. Мама замерла с поднятым бокалом. Отец медленно, очень медленно поставил свой бокал на стол. Не пролив ни капли.
— Повтори, — тихо сказал он. В его тишине было страшнее, чем в крике.
— Я подал документы в Политех. На факультет программирования. Проходной балл мой тянет. Я прошел.
Секунда, другая. Потом раздался оглушительный грохот — отец со всей силы ударил ладонью по столу. Тарелки прыгнули, зазвенели стекла.
— Ты что, насмехаешься?! — его голос прогремел, казалось, содрогая стены. — Над памятью твоего деда? Над памятью твоего прадеда, который под Сталинградом сложил голову? Над твоим собственным братом, который не вернулся из командировки?! Это все — твоя благодарность? Твое понимание долга?
Мама ахнула и поднесла платок к губам. Имя брата было нашим общим, никогда не произносимым вслух горем. Отцовским — особенно.
— При чем тут Миша? — выдохнул я, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. — Я не Миша! Я — это я! Я не хочу быть военным! Я хочу писать код, создавать программы, я хочу…
— Ты хочешь сидеть на попе ровно и тыкать в свои кнопочки! — перебил он меня, вставая во весь свой немалый рост. Он казался гигантом, заполнившим собой все пространство. — Пока другие пашут, потеют, рискуют, защищают твое право тыкать в эти кнопочки! Ты позоришь нашу семью, Максим! Позоришь!
Он развернулся и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Мама расплакалась тихо, бесшумно, вытирая слезы краем салфетки. Я сидел, смотря в тарелку с остывшей картошкой, и чувствовал себя самым последним предателем на свете.
Этот скандал витал в доме еще несколько дней. Мы не разговаривали. Отец хлопал дверьми, мама ходила притихшая, как мышь. Я пытался засесть за код, но мысли путались. В голове звенела его фраза: «Позоришь нашу семью».
Через неделю он без лишних слов вошел в мою комнату.
— Одевайся. Поехали.
— Куда? — спросил я, хотя прекрасно знал ответ.
— Туда, где тебе покажут, что такое настоящая мужская работа. Где поймешь, в чем твое предназначение.
Мы ехали в полной тишине. Он — за рулем, с каменным лицом. Я — на пассажирском сиденье, глядя в окно на мелькающие улицы. Он привез меня в Суворовское училище. Нас уже ждал его друг, капитан Соколов, человек с таким же прямым взглядом и подстриженной под ноль сединой.
— Ну что, Максим, покажем тебе, где рождаются настоящие мужчины? — хлопнул он меня по плечу, и его рука была тяжелой, как гиря.
Он водил меня по казармам, где пахло мастикой и дисциплиной, по плацу, где юные курсанты чеканили шаг, по классам, где на стенах висели карты сражений. Отец смотрел на все это с гордостью, вдыхая этот воздух полной грудью. Я чувствовал себя чужим, не в своей тарелке, муравьем, забредшим в чужой, слишком идеально отлаженный муравейник.
И тут мы зашли в компьютерный класс. Десяток стареньких мониторов, гудящие системные блоки. На экране одного из них замерла знакомая ошибка — синий экран смерти. Рядом с ним сидел мой ровесник в форме и с тоской смотрел на монитор, явно не зная, что делать.
— А это наша головная боль, — вздохнул капитан Соколов. — Техника старая, вечно глючит. Никакого финансирования на новую.
Я не сдержался. Подошел, не глядя на удивленный взгляд курсанта, несколько раз ткнул в клавиши, вызвал диспетчер задач, прописал пару команд. Через минуту синий экран исчез, уступив место привычному рабочему столу.
Капитан Соколов поднял брови. Курсант смотрел на меня как на бога.
— О! — произнес капитан. — А ты, я смотрю, рукастый. Вот из таких у нас и получаются лучшие специалисты IT-войск. Современная война, Максим, она не только в окопах. Она тут. — Он постучал пальцем по монитору.
Отец хмуро молчал. На обратном пути в машине он не сказал ни слова. Но я видел, что капитан Соколов посеял в нем зерно сомнения. Маленькое, но уже живое.
В тот же вечер позвонил Артем, мой друг и соратник по хакатонам.
— Макс, ты в курсе, что через неделю тот самый хакатон? Тема — социально значимые проекты. Давай рванем? У меня есть идея.
Идея была блестящей. Мы решили сделать мобильное приложение для ветеранов — простой и удобный инструмент для поиска однополчан, получения юридической помощи, записи к психологу. Я ушел в работу с головой, забыв обо всех скандалах и давлении. Это был мой мир, моя стихия, где я дышал полной грудью.
Мы выиграли. Наш проект признали лучшим. В местной газете вышла небольшая заметка с нашим фото. Мама, сияя, принесла газету отцу.
— Смотри, Игорь, какой наш сын молодец! Его проект победил! Ветеранам помогать будет!
Отец взял газету, медленно прочел. Его лицо не выразило ничего, кроме легкой гримасы неодобрения.
— Сидел бы лучше устав учил, чем время на ерунду тратить, — бросил он и ушел читать газету в гостиную.
Меня будто облили ледяной водой. Казалось, что мост между нами рухнул окончательно.
Спасение пришло оттуда, откуда я не ждал. Меня пригласил к себе дед, отец моего отца, генерал-майор в отставке. Я ожидал очередной порции упреков и нотаций.
Но дед встретил меня не в гостиной, а в своей мастерской, где пахло лаком и деревом. Он что-то вытачивал на станке.
— Садись, внучек, — сказал он, не отрываясь от работы. — Расскажи мне про свое приложение. Я слышал, ты для таких старых солдат, как я, что-то умное придумал.
Я удивился, но стал рассказывать. Сначала неуверенно, потом все горячее, увлекаясь. Он слушал внимательно, кивая, задавая уточняющие вопросы. Потом он выключил станок и повернулся ко мне.
— Максим, твой отец — человек долга. Честный, прямой, как штык. Он верит, что есть только один путь служить Родине — тот, который прошел он, я, мой отец. Но времена меняются. Раньше штык был оружием. Потом — танк. Теперь — вот это. — Он указал на мой смартфон. — Вопрос не в том, в какой форме служить. А в том, что защищать. И чем. Твой отец этого пока не понимает. Но ты должен ему это объяснить. Не бунтовать. Объяснить. Скажи ему, что ты будешь защищать своими программами. А не как ты это будешь делать.
Я вернулся домой с новыми мыслями. Но мне не дали их высказать. Отец, проверяя что-то на моем компьютере, нашел письмо о зачислении в Политех.
Разразился апокалипсис. Он не кричал. Он говорил тихо, и от этого было еще страшнее.
— Значит, вот как. Тайком. За спиной. Презрев все, что для этой семьи значимо. — Он подошел ко мне вплотную. — Выбор за тобой. Или ты завтра же едешь со мной отзывать эти документы и подаешь в Нахимовское. Или ты убираешься из моего дома. И мы тебя больше не знаем. Ты мне не сын.
Что-то во мне оборвалось. Вся моя робость, весь страх испарились, уступив место слепой, яростной обиде.
— Я не хочу умирать за идеи, которые мне навязали! — выкрикнул я, и голос мой сорвался на визг. — Я хочу жить! Создавать! Брат свой долг выполнил! А мой долг — быть собой!
Я увидел, как его лицо исказилось от боли. Я никогда не позволял себе такого. Я выскочил из комнаты, схватил первую попавшуюся куртку и выбежал из дома. Я не видел, куда бегу. Я просто бежал, пока в боку не закололо, а в легких не стало не хватать воздуха.
Я пришел к деду. Он, не задавая лишних вопросов, пустил меня, постелил на диване в кабинете. Я не спал всю ночь.
Утром пришел отец. Он выглядел страшно — осунувшийся, посеревший, будто за одну ночь постаревший на десять лет. Он молча стоял на пороге кабинета деда и смотрел на меня. Потом его взгляд упал на стол, где лежали распечатки кода и схемы архитектуры нашего приложения для ветеранов.
Дед молча подошел к стене, снял со стыла старую, пожелтевшую фотографию в рамке и протянул ее отцу.
— Посмотри хорошенько, Игорь.
Отец взял рамку. Я видел, как его пальцы сжали дерево так, что костяшки побелели. На фото был молодой офицер с умными, спокойными глазами. Наш предок.
— Ты помнишь, кто это? — тихо спросил дед.
— Прадед Максима. Поручик. Сапер. Георгиевский кавалер, — машинально, как отбарабанивая заученный урок, ответил отец.
— А чем он занимался, кроме войны? — настаивал дед.
— Он… он проектировал мосты. Железнодорожные переправы. Это был блестящий инженер.
Отец поднял глаза на деда, потом на меня. Взгляд его был потерянным, растерянным. Кажется, он впервые в жизни увидел не просто портрет героя в семейной галерее, а человека. Инженера. Создателя.
Он медленно подошел ко мне. В его руках была распечатка моего кода. Он не понимал в нем ничего, но смотрел на него так, как будто это был чертеж того самого моста.
— Этот твой проект… — он начал и замолчал, сглотнув. — Для ветеранов. Там… там нужна защита данных? Конфиденциальность?
Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова.
— Я… я в свое время занимался системами шифрования. Так, по долгу службы. Основы. — Он говорил медленно, с трудом подбирая слова, ломая себя изнутри. — Может… может, посмотрим вместе? Где у тебя тут… этот самый уязвимый участок?
Это было его предложение о капитуляции. Его белый флаг. Его попытка понять.
Я сдвинулся на диване, освобождая место.
— Садись, пап. Сейчас покажу архитектуру. — Мой голос дрогнул. — Мне нужен совет по алгоритмам.
Он неуверенно опустился рядом со мной, и я стал показывать ему строки кода. Два разных мира, два разных языка, два разных понимания долга впервые в жизни попытались услышать друг друга. Путь к пониманию будет долгим. Но первый, самый трудный шаг, был сделан. Мы начали с кода. А закончим — может быть, когда-нибудь — прощением.
Присоединяйтесь к нам!
