«Прелесть повести в передаче симптомов страсти молодого сердца, в первом горе ревнивого чувства», - так писал о «Первой любви» один из первых её рецензентов, и думаю, он был совершенно прав. Мы вместе с рассказчиком проходит все этапы его чувства и искренне сопереживаем молодому человеку.
С ним всё происходит впервые, и эта новизна ощущений, заявленная и в заглавии повести, будет постоянно подчёркиваться.
Рассказывая о первом вечере у Засекиных, Владимир скажет: «Мне, уединённо и трезво воспитанному мальчику, выросшему в барском степенном доме, весь этот шум и гам, эта бесцеремонная, почти буйная весёлость, эти небывалые сношения с незнакомыми людьми так и бросились в голову. Я просто опьянел, как от вина… Но я чувствовал себя до такой степени счастливым, что, как говорится, в ус не дул и в грош не ставил ничьих насмешек и ничьих косых взглядов». Первое ощущение – счастье. Счастье быть рядом с покорившей его девушкой. Он сам ещё не понимает, что происходит с ним («То, что я ощущал, было так ново и так сладко...»)
И будет первая попытка разобраться в своих чувствах: «Я сидел, чуть-чуть озираясь и не шевелясь, медленно дышал и только по временам то молча смеялся, вспоминая, то внутренно холодел при мысли, что я влюблён, что вот она, вот эта любовь».
И будет первая бессонная ночь, когда он будет смотреть на далёкую грозу и находить у молний сопереживание: «Я глядел — и не мог оторваться; эти немые молнии, эти сдержанные блистания, казалось, отвечали тем немым и тайным порывам, которые вспыхивали также во мне».
Завершает рассказ об этом первом вечере восклицание уже много пережившего человека: «О, кроткие чувства, мягкие звуки, доброта и утихание тронутой души, тающая радость первых умилений любви, — где вы, где вы?» Потому что дальше начнётся уже драма.
«Моя "страсть" началась с того дня», - заметит автор, рассказав о встрече на следующий вечер, однако чуть позже прибавит: «Я сказал, что с того дня началась моя страсть; я бы мог прибавить, что и страдания мои начались с того же самого дня». Ведь «с того дня» не только началась его страсть, но и вспыхнула любовь Зинаиды: утром Пётр Васильевич нанесёт визит Засекиным и явно произведёт неизгладимое впечатление на девушку. Владимир лишь на короткий миг увидит её вечером: «Дверь из соседней комнаты чуть-чуть отворилась, и в отверстии показалось лицо Зинаиды — бледное, задумчивое, с небрежно откинутыми назад волосами: она посмотрела на меня большими холодными глазами и тихо закрыла дверь».
И мы вместе с героем пытаемся разобраться в происходящем, подчас понимая чуть больше, чем шестнадцатилетний мальчик, и искренне сочувствуя ему. Он отдаёт себе отчёт в чувствах Зинаиды к нему: «Она потешалась моей страстью, дурачила, баловала и мучила меня». И в то же время готов на всё ради неё. И кульминацией станет сцена, когда, выполняя её приказ, он прыгает с высокой стены, а потом, придя в себя после краткого обморока, получает её ласку: «Её грудь дышала возле моей, её руки прикасались моей головы, и вдруг — что сталось со мной тогда! — её мягкие, свежие губы начали покрывать всё мое лицо поцелуями... они коснулись моих губ...»
Он с иронией и горечью пожившего человека описывает свою реакцию после ухода княжны: «Ноги меня не держали. Крапива обожгла мне руки, спина ныла, и голова кружилась; но чувство блаженства, которое я испытал тогда, уже не повторилось в моей жизни. Оно стояло сладкой болью во всех моих членах и разрешилось наконец восторженными прыжками и восклицаниями. Точно: я был ещё ребёнок». И этот ребёнок, конечно же, не понимает, что эти ласки, по существу, предназначались вовсе не ему. Он не понимает смысла её фразы «Такие же глаза», не понимает смену её настроений («Зинаида становилась всё странней, всё непонятней»), причину её слёз. Только отмечает странности – как в той сцене с вырванной у него прядью волос, которую она обещает положить в медальон, когда восклицание княжны: «А! больно! а мне не больно? не больно?» - как будто покажет нам, что она хотела бы причинить боль не сыну а отцу…
И тем не менее, он продолжает свою «службу»: «Я изнывал в отсутствие Зинаиды: ничего мне на ум не шло, всё из рук валилось, я по целым дням напряжённо думал о ней... Я изнывал... но в её присутствии мне не становилось легче».
Ему нестерпимо больно слышать намёки Малевского; стремление отомстить прозвучит, несомненно, ещё по-детски («Несдобровать тому, кто мне попадется! Никому не советую встречаться со мною! Я докажу всему свету и ей, изменнице,.. что я умею мстить!»), как и сравнение с пушкинским Алеко. Но ведь всё же пойдёт с ножом в сад – и увидит отца, и… «Ревнивый, готовый на убийство Отелло внезапно превратился в школьника...» Однако он побоится даже самому себе признаться, что понял происходящее: «Предположения, которые внезапно вошли мне в голову, так были новы и странны, что я не смел даже предаться им».
О его чувствах, когда наконец откроется правда, я уже упоминала. Это самый страшный удар: «Я не зарыдал, не предался отчаянию; я не спрашивал себя, когда и как всё это случилось; не удивлялся, как я прежде, как я давно не догадался, — я даже не роптал на отца... То, что я узнал, было мне не под силу: это внезапное откровение раздавило меня... Всё было кончено. Все цветы мои были вырваны разом и лежали вокруг меня, разбросанные и истоптанные».
И при этом он найдёт в себе силы, прощаясь с Зинаидой, сказать ей: «Поверьте, Зинаида Александровна, что бы вы ни сделали, как бы вы ни мучили меня, я буду любить и обожать вас до конца дней моих». И ощутить «горькую сладость» прощания: «Бог знает, кого искал этот долгий, прощальный поцелуй, но я жадно вкусил его сладость. Я знал, что он уже никогда не повторится». И при этом скажет: «Против отца у меня не было никакого дурного чувства. Напротив: он как будто ещё вырос в моих глазах»…
Мои комментаторы, говоря об увиденной Владимиром сцене объяснения отца с Зинаидой, обсуждали два момента. Во-первых, кое-кто утверждал, что отец умышленно взял сына с собой, чтобы тот сам всё увидел и исцелился от своей любви. Конечно, каждый может трактовать по-своему, но мне так не кажется. Отец не слишком охотно согласился на просьбу сына, да и согласился, думаю, из опасения вызвать ненужные подозрения своим отказом. А затем – посмотрите: «Поравнявшись с высокой грудой сложенных старых бревен, он проворно соскочил с Электрика, велел мне слезть и, отдав мне поводья своего коня, сказал, чтобы я подождал его тут же, у брёвен, а сам повернул в небольшой переулок и исчез». Я думаю, он вовсе не рассчитывал, что сын последует за ним: своевольство нынешних подростков тогда было вещью недопустимой. Вероятно, оказавшись невдалеке от Зинаиды, не смог пересилить себя.
Ну, а во-вторых, были упрёки в адрес Владимира, что не заступился за любимую. При этом, мне кажется, совершенно забывается и то, что Владимир никак не должен был оказаться свидетелем этой сцены, и то, что благовоспитанный барчонок просто не мог позволить себе вмешаться в разговор «взрослых», а тем более, объяснить как-то своё появление там, где его вовсе не ждали.
Эта сцена как бы подводит черту… Недаром Владимир заметит: «Последний месяц меня очень состарил — и моя любовь, со всеми своими волнениями и страданиями, показалась мне самому чем-то таким маленьким, и детским, и мизерным перед тем другим, неизвестным чем-то, о котором я едва мог догадываться и которое меня пугало, как незнакомое, красивое, но грозное лицо, которое напрасно силишься разглядеть в полумраке…» Его размышления, возможно ли «снести удар» «от самой милой руки», - это мысли уже не мальчика.
И сорокалетний господин, сказавший, что его «первая любовь принадлежит действительно к числу не совсем обыкновенных», тем не менее, не находит ничего «более дорогого, чем воспоминания о той быстро пролетевшей, утренней, весенней грозе»…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
"Путеводитель" по тургеневскому циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь