В одном из комментариев к моим статьям уже было упоминание о добавлении, сделанном Тургеневым к повести для французского издания 1863 года. В нём приведён диалог собеседников, упомянутых в самом начале повести.
Черновой автограф этого добавления сохранился в парижском архиве писателя. Позвольте привести его вместе с авторским заглавием:
«"Прибавленный хвост" для французского издания в "Первой любви"
В<ладимир> П<етрович> умолк и поник головою, как бы выжидая слова. Но ни С<ергей> Н<иколаевич>, ни хозяин дома не прерывал молчания, и сам он не поднимал глаз от своей тетради.
— Кажется, господа, — начал он наконец с неловкой улыбкой, — исповедь моя вам наскучила?
— Нет, — возразил <Сергей Николаевич>, — но…
— Что "но"?
— Так… Я хотел сказать, что в странное время мы живём… и люди мы странные.
— Это почему?
— Мы странные люди, — повторил С<ергей> Н<иколаевич>. — Ведь вы ничего не прибавили в вашей исповеди?
— Ничего.
— Гм. Впрочем, это заметно. Мне кажется, в одной России…
— Такая история возможна! — перебил В<ладимир> П<етрович>.
— Такой рассказ возможен.
В<ладимир> П<етрович> помолчал. — А как ваше мнение? — спросил он, обращаясь к хозяину дома.
— Я согласен с С<ергеем> Н<иколаевичем>, — отвечал он, тоже не поднимая глаз. — Но не пугайтесь, мы не хотим этим сказать, что вы дурной человек, напротив. Мы хотим сказать, что жизненные условия, в которых мы все воспитались и выросли, сложились особенным, небывалым образом, который едва ли повторится. Нам стало жутко от вашего простого и безыскусственного рассказа… не потому, чтобы он нас поразил своею безнравственностью — тут что-то глубже и темнее простой безнравственности. Собственно вы ни в чем не виноваты, но чувствуется какая-то общая, народная вина, что-то похожее на преступление.
— Какое преувеличение! — заметил В<ладимир> П<етрович>.
— Может быть. Но я повторяю "Гамлета": "есть что-то испорченное в Датском королевстве". Но будем надеяться, что нашим детям не придётся так рассказывать свою молодость.
— Да, — задумчиво промолвил В<ладимир> П<етрович>. — Это будет зависеть от того, чем эта молодость будет наполнена.
— Будем надеяться, — повторил хозяин дома, и гости разошлись в молчании».
Наверное, очень важно и то, что во французском переводе это дополнение было напечатано (без двух последних реплик), был напечатан «хвост» и в немецком издании, но во всех прижизненных и последующих русских отсутствовал.
Почти двадцать лет спустя в одном из писем Тургенев написал, что эти страницы добавил «из соображений морального свойства». Во время первой публикации повести критики спорили о романе «Накануне», многие находили его содержание «опасным», обвиняя автора в изображении безнравственных героев; кое-кто прямо указывал, что поведение Елены под стать только «развращённой женщине». И естественно, что «Первая любовь», что называется, только подлила масла в огонь. Рецензент газеты «Наше время», к примеру, писал, что «повесть представляет девушку, совершенно лишённую всякого нравственного чувства».
При этом осуждали писателя критики всех политических направлений (опять же в комментариях уже были помещены отклики революционных демократов, увидевших в Зинаиде «нечто среднее между Печориным и Ноздрёвым в юбке», писавших: «Я её характера не понимаю»).
Наверное, именно поэтому Тургенев и решил ответить своим критикам, пояснив, что надо задуматься: в русском обществе «есть что-то испорченное», и это мешает гармоническому развитию человеческой личности, но надеясь, что жизнь будущих поколений будет иной. Однако интересно, конечно, что, сделав этот «хвост», в котором чувствуется какая-то искусственность, вынужденность, Иван Сергеевич всё же в дальнейшем отказался от него и в печатал повесть без всяких изменений или прибавлений.
Итак, автор подчёркивает «что-то испорченное», и любопытно, что связано это прежде всего с его сомнениями в самой возможности изображения отца. Вспомним уже цитированный мной рассказ Н.А.Островской: «В "Первой любви", - говорил он ещё, - я изобразил своего отца. Меня многие за это осуждали, особенно за то, что я этого не скрывал. Но я думаю, что дурного тут ничего нет и скрывать мне нечего». А ведь первоначально у Тургенева было много сомнений! В черновых автографах можно прочитать: «Я жил в доме моего родного дяди, брата моего отца <…> (Я не знаю, сказывал ли я вам, что отца и мать я потерял в ранней молодости)», «Я жил у вотчима в Москве». Но всё же вернётся к изображению отца.
Насколько образ отца в повести соответствует реальному Сергею Николаевичу Тургеневу? «Человек ещё молодой и очень красивый», - так охарактеризует его сын в повести. О красоте Сергея Николаевича сохранилось много воспоминаний. В.П.Тургенева приводила слова принцессы Баденской: «Я знала только двух таких красивых мужчин: императора Александра I и полковника Сергея Тургенева».
«Отец мой прежде всего и больше всего хотел жить — и жил... – читаем мы в повести. - Быть может, он предчувствовал, что ему не придётся долго пользоваться "штукой" жизни: он умер сорока двух лет». С.Н.Тургенев не дожил полутора месяцев до сорока одного года... Очень близко. По нашим временам, умер совсем молодым. Но отождествлять этих отцов – реального и выдуманного – я бы всё же не стала. Писатель, например, лишил своего отца в повести его военного прошлого.
А Сергей Николаевич начал службу в кавалергардском полку в 1810 году. В Бородинском сражении участвовал в чине эстандарт-юнкера (отвечающие за штандарт в конном полку и возящие его), «был ранен картечью в руку и награждён за отличие орденом Св. Георгия» (солдатским), с формулировкой: «Храбро врезался во фронт неприятеля». В октябре 1812 года был произведён в корнеты – а дальше началась офицерская карьера… Но это всё осталось, что называется, «за кадром».
Что же перешло в повесть? Об этом - в следующий раз, а сегодня хочу закончить отрывком из письма Ивана Сергеевича к дочери Полины Виардо, написанного в мае 1880 года в Спасском-Лутовинове: «Здесь же и портрет моего отца (19 лет) в форме унтер-офицера кавалергардского полка. Красивый молодой человек, белый, розовый, немножко слишком полный; небольшой тонкий нос, какие-то детские голубые глаза, красиво изогнутые брови, пробивающиеся усики, пепельно-белокурые волосы, ниспадающие на лоб по моде того времени. На груди – георгиевский крест: он был тяжело ранен в Бородинском сражении, за что и награждён».
*************
В комментариях к предыдущей статье в очередной раз развернулась дискуссия, какие выражения допустимо употреблять, говоря о литературе. Хочу напомнить ещё раз: я считаю, что, разбирая Тургенева, Гоголя etc., совершенно недопустимо использовать слова вроде «козлина» или «сопливые письма». Но если подобное я всё же ещё с трудом, но терплю (хотя и ОЧЕНЬ прошу так не писать), то ещё несколько комментариев (правда, к статьям о Гоголе) на днях просто удалила из-за ненормативной лексики или, простите, дурацкого современного сленга (словечки, подобные «тащемта»). Прошу учесть – говорить о культуре нужно культурно. И в очередной раз напомню Пушкина:
Журналами обиженный жестоко,
Зоил Пахом печалился глубоко;
На цензора вот подал он донос;
Но цензор прав, нам смех, зоилу нос.
Иная брань, конечно, неприличность,
Нельзя писать: Такой-то де старик,
Козёл в очках, плюгавый клеветник,
И зол и подл: всё это будет личность.
Но можете печатать, например,
Что господин парнасский старовер
(В своих статьях) бессмыслицы оратор,
Отменно вял, отменно скучноват,
Тяжеловат и даже глуповат;
Тут не лицо, а только литератор.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
"Путеводитель" по тургеневскому циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь
