Повесть "Стажёры" подводит итог первому этапу творчества Стругацких. Можно его называть ранним, коммунистическим, романтическим, утопическим, не придираясь здесь слишком к точности таких характеристик, о которых более подробно говорилось ранее. Конечно, разделение на "этапы" – всегда некоторое упрощение. Например, после "Трудно быть богом" (1964) появится вдруг "Понедельник начинается в субботу" (1965), который выглядит откатом к "первому этапу", ведь по духу он явно ближе к "Возвращению" ("Полдень, XXII век"), чем к "ТББ" или "Попытке к бегству" (1962). И наоборот, в "Полдне" мы уже видели зачатки более сложных тем, связанные с фигурой Горбовского.
Но так или иначе, и сами АБС, и их критики и исследователи сходятся на том, что после "Стажёров" что-то закончилось и началось нечто новое, что-то поменялось и в мировоззрении братьев, и в их книгах. "Стажёры" подводят черту под колонизаторским оптимизмом, темой освоения космоса, предсказаниями научных и социальных достижений будущего, комсомольской ясностью в постановке вопросов и очевидностью в ответах на них.
"Подвиг – это хорошо, но человек должен жить"
"Должен жить" – под таким названием вышел сокращённый вариант "Стажёров" в альманахе "Мир приключений" в 1962 году, а в конце лета того же года повесть издана отдельной книгой.
Главный конфликт бесконфликтных ранних произведений Стругацких – это противоречие между ценностью подвига, жертвенного героизма на грани безрассудства, с одной стороны, и ценностью человеческой жизни, осторожностью, которая может показаться трусостью, с другой. За отсутствием в лучезарном Мире Полудня более серьёзных конфликтов АБС последовательно разрабатывают его, начиная со "Страны багровых туч" и ранних рассказов (например, "Шесть спичек"). В "Полдне" ему посвящён рассказ "Десантники".
В "Стажёрах" этот конфликт окажется стержневым, его здесь олицетворяет дружеское противостояние "отважного романтика" Юрковского и "скучного прагматика" Быкова. Авторы оказываются на стороне последнего, что можно прочитать как своего рода полемику не только с советским культом "подвига", но и со всей романтической традицией в приключенческой литературе. "Стажёры" начинаются с очевидной иронии над такой романтикой (когда стажёр Юра ещё на Земле провозглашает: "И вообще я считаю, что самое важное в жизни для человека это красиво умереть!"). Затем будет спор Юрковского с Быковым, когда Быков откажется отпускать друга в опасный поиск в Кольце Сатурна ("Есть храбрость дурацкая, – наставительно сказал Быков, – и есть храбрость разумная!"). Наконец, жирную точку поставит героически-бессмысленная смерть Юрковского и Крутикова в этом самом Кольце.
После такого драматичного финала повести тема разумной и неразумной храбрости, конечно, закрыта. Дальше уже говорить о ней авторам будет нечего, да и незачем. Бессмысленности гибели здесь гораздо больше, чем в СБТ. Там, по крайней мере, экспедиция выполнила важнейшую задачу – поставила маяки, проложила путь для дальнейшего освоения Венеры, чему посвящён эпилог повести, полный оптимизма и даже юмора. В "Стажёрах" эпилог окрашен в совершенно иные тона. Быков замкнулся в себе, Жилин возвращается на Землю и решает остаться на ней. Не вполне ясно даже, что успели сообщить Юрковский с Крутиковым по рации о своём открытии следов искусственного происхождения Колец Сатурна.
"Юра помнил смутно, что они что-то там нашли. Но это было неважно, это было не главное, хотя они-то считали, что это и есть главное… И, конечно, все, кто их не знает, тоже будут считать, что это самое главное. Это всегда так. Если не знаешь того, кто совершил подвиг, для тебя главное — подвиг. А если знаешь — что тебе тогда подвиг? Хоть бы его и вовсе не было, лишь бы был человек. Подвиг — это хорошо, но человек должен жить."
"Фантастика – только фон"
В марте 1961-го АН пишет брату:
"Надо написать хорошую историю пацана-стажёра (безотносительно к его профессии) в столкновении с людьми и обстоятельствами. Фантастика – только фон".
Эту формулу можно понимать в контексте требований, предъявляемых к советской фантастике тех лет, – выполнять прикладные задачи, популяризировать научно-технические достижения, увлекать молодёжь техническими специальностями и т. п. В такой трактовке именно научно-фантастическое содержание оказывалось главным и самодостаточным, а рассмотрение в рамках фантастического жанра социальных, психологических, философских вопросов не предполагалось.
Стругацким в этих рамках становится тесно и неинтересно, они ищут возможности говорить о чём-то большем, и вот появляется этот тезис: "фантастика – только фон". Чему же служит фоном фантастика в "Стажёрах"?
Сюжетно повесть выстроена как этакое космическое роуд-муви, а можно вспомнить и средневековый жанр путешествия (хождения). "Тахмасиб", прославленный планетолёт наших героев, выполняет секретный спецрейс. Юрковский стал генеральным инспектором МУКСа (Международное управление космических сообщений) и собирается посетить проблемные подведомственные объекты ("кое-где в огромной сети космических поселений, охватившей всю солнечную систему, происходило неладное").
В каждом таком пункте перед читателем разворачиваются картины местной жизни. Научная колония на Марсе, где мы снова встретимся с летающими пиявками (здесь связь "Стажёров" с "Полднем" наиболее отчётлива); станция на астероиде Эйномия, где трудится цвет учёного человечества, смерть-планетчики, "крепкие, как алмазы, умные, смелые" (там даже Юрковского отчитывают, не считаясь с чинами); по контрасту с этим идеальным местом – сущий ад на другом астероиде, Бамберге, где капиталистическая американская корпорация владеет шахтами по добыче космического жемчуга, где рабочие получают смертельные дозы радиации, где процветает криминал, где совсем другие люди – "гнилушки, дрянь... хуже марсианских пиявок". Отдельные недостатки в коммунистическом мире продемонстрирует маленькая обсерватория возле Сатурна, где плетёт интриги начальник с говорящий фамилией Шершень, кажется, первый ярко выраженный отрицательный персонаж в книгах Стругацких.
В изображении сообществ, конфликтов и характеров фантастика здесь выступает фоном в том смысле, что в произведении "реалистическом" (если угодно, "соцреалистическом") всё это могло бы происходить на Земле. Совещание на Марсе по поводу облавы на пиявок, например, вообще очень отдаёт проблематикой и языком производственного романа. Просто для примера кусочек выступления начальника ремонтных мастерских Пучко:
"Знаю я эти облавы, знаю. Половина машин останется в пустыне, другая половина, может быть, доползёт до меня, и мне скажут: чини. А чем я буду чинить — ногами? Рук у меня не хватает. И тогда начнётся. Пучко такой, Пучко сякой. Пучко думает, что не мастерские для Тёплого Сырта, а Тёплый Сырт для мастерских. Я начну просить людей у товарища Азизбекова, и он мне их не даст. Я начну просить людей у товарища Накамуры — простите, у господина Накамуры, — и он скажет, что у него и так летит программа…"
Кроме таких "производственных" споров в "Стажёрах" очень много дискуссий о ценностях, и здесь тоже можно сказать, что фантастика – лишь фон для них. Ещё на Земле Жилин и стажёр Юра ведут идеологический спор с американским барменом Джойсом, там Жилин произнесёт чеканную запоминающуюся фразу: "Кое-чего вы уже достигли, Джойс. Вы не хотите быть слугой. Теперь вам осталась самая малость – перестать хотеть быть господином". Потом, уже в рейсе, будут спорить Юра и Жилин между собой, Юрковский – с Быковым, коммунистический комиссар на Бамберге будет дискутировать за шахматами с местным инженером, Юрковский там же вступит в диспут с рабочими.
Практически каждый сколько-нибудь значимый персонаж в повести предстаёт носителем определённого мировоззрения, взглядов, позиции. В плохом романе их роль бы и ограничивалась озвучиванием этих позиций и лозунгов, но у Стругацких даже здесь, в самом "идеологическом", может быть, их произведении, герои выглядят достоверными, живыми, со своими характерами и историей. Психологизма как подробного изображения внутреннего мира, движений души героев тут, пожалуй, нет, да и в дальнейшем это не будет свойственно АБС. Переживания персонажей в "Стажёрах" просты, понятны и конкретны, и там, где авторы считают нужным их передать, например, в форме внутреннего монолога, они так же и выражают их – просто и недвусмысленно. Вот Дауге переживает то, что больше не будет летать:
"Никуда мне не хочется, подумал он. Совсем никуда мне не хочется. Тяжело как… Вот не думал, что будет так тяжело. Ведь не случилось ничего нового или неожиданного. Все давно известно и продумано. И заблаговременно пережито потихоньку, потому что кому хочется выглядеть слабым? И вообще все очень справедливо и честно. Пятьдесят два года от роду. Четыре лучевых удара. Поношенное сердце. Никуда не годные нервы. Кровь, и та не своя. Поэтому бракуют, никуда не берут. <...> Вот и остаешься один. Да сотня статей, которые устарели. Да несколько книг, которые быстро стареют. Да слава, которая стареет еще быстрее."
Тем любопытнее, что даже такое, прямо скажем, не самое глубокое погружение в недра человеческой души АБС считают нужным зафиксировать как некий шаг на пути своего литературного взросления, вырастания из "чистой" романтики космических приключений (если считать таковой "СБТ"). Здесь же, в "Стажёрах", устами Жилина они превозносят психологическую прозу, ставя её намного выше приключенческой как ещё незрелой, юношеской:
"Издавна так повелось и навсегда, наверное, останется, что каждый нормальный юноша до определенного возраста будет предпочитать драму погони, поиска, беззаветного самоистребления драме человеческой души, тончайшим переживаниям, сложнее, увлекательнее и трагичнее которых нет ничего в мире… О, конечно, он подтвердит, что Лев Толстой велик как памятник человеческой душе, что Голсуорси монументален и замечателен как социолог, а Дмитрий Строгов не знает себе равных в исследовании внутреннего мира нового человека. Но все это будут слова, пришедшие извне. Настанет, конечно, время, когда он будет потрясен, увидев князя Андрея живого среди живых, когда он задохнется от ужаса и жалости, поняв до конца Сомса, когда он ощутит великую гордость, разглядев ослепительное солнце, что горит в невообразимо сложной душе строговского Токмакова… Но это случится позже, после того как он накопит опыт собственных душевных движений."
Тут слышится призыв и к самим себе, и к читателю, и ощущение от чтения этих строк странное, ведь мы знаем, что Стругацкие пойдут по другому, особенному, своему пути, и книги их мало будут походить на романы Толстого или Голсуорси.
О философии в "Стажёрах" говорить тоже ещё не приходится. Споры здесь носят, в основном, идейный характер. Стругацкие сталкивают разные точки зрения, но нам всегда нетрудно понять, на чьей позиции они сами. Довольно часто речь идёт о противоречиях между капиталистической и коммунистической идеологией, и это впервые у АБС: в "СБТ" и "ПнА" встречались персонажи-иностранцы, но это были аполитичные учёные, а в "Полдне" коммунизм уже победил на всей планете, так что идеологические споры между системами разрешила сама история. В мире "Стажёров" капитализм доживает последние дни, что обречённо констатируют сами его сторонники:
"Да, да, коммунизм, как экономическая система, взял верх, это ясно. Где они сейчас, прославленные империи Морганов, Рокфеллеров, Круппов, всяких там Мицуи и Мицубиси? Все лопнули и уже забыты. Остались жалкие огрызки вроде нашей «Спэйс Пёрл», солидные предприятия по производству шикарных матрасов узкого потребления… Да и те вынуждены прикрываться лозунгами всеобщего благоденствия".
Наивность таких "прогнозов", конечно, вызывает сейчас лишь улыбку. Сам БН в "Комментариях к пройденному" вспоминает один из самых стыдных эпизодов в своей жизни, связанный как раз со "Стажёрами", когда на на встрече в школьной библиотеке какой-то мальчик спросил: "Почему у вас в романе рабочие из капиталистических стран не едут все в СССР? Ведь у нас хорошо, а у них там плохо?".
Тем не менее, в диалогах у Стругацких важнее содержания оказывается сам язык, неизменно живой, афористичный, и то, что спорщики искренние, и именно это, а не какие-то особенно глубокие мысли, привлекает и вовлекает читателя. Только в самых редких случаях вдруг откуда ни возьмись повеет жестоким комиссарским холодком, как, например, когда Юрковский грозит на Бамберге расстрелами на месте или советует Шершню застрелиться. Вот эта механическая безжалостность к врагам, как у Железной Кнопки из "Чучела", она в "Стажёрах" всё-таки чувствуется больше, чем в других ранних произведениях авторов, и контрастирует с комфортным, тёплым, даже нежным тоном общения среди "своих".
Возвращаясь к формулировке "фантастика – только фон", отмечу ещё одну вещь. Если смотреть на фантастику под таким углом, то не обесценивается ли её жанровая привлекательность и особенности? Ведь так можно сказать про что угодно: в фэнтези и сказке "только фоном" окажутся все чудеса и волшебные миры, полные прекрасных и увлекательных подробностей, в детективе – интеллектуальная загадка и интрига, в хорроре – сам волнующий и сверхъестественный ужас, которому Лавкрафт посвятил своё известное эссе (уж ему-то в голову бы не пришло заявить, что ужасное в его литературе – "только фон"). Не получится ли, что мы так вернёмся к плоскому школьному пониманию сущности литературы как выжимки из идей, которые хотел сообщить автор? Имея в виду такие возражения, интересно будет посмотреть, как в последующих книгах Стругацких соблюдается этот принцип и какую роль в них отныне будет играть фантастический "фон".
"Нищие духом"
Сквозной темой для "Стажёров" становится критика мещанства. Здесь слово "критика" в казённо-газетном смысле, наверное, уместна, потому что Стругацкие пока действительно не столько изображают и исследуют эту тему, сколько критикуют. И тут они вполне соответствуют идеологическому тренду, ведь в 1950-1960-х в СССР возобновляется борьба с мещанством (первая волна этой борьбы прошлась в 1920-1930-х).
"Идея стяжательства била по самому святому – идее равенства. С мещанством боролись отчаянно, злобно, неутомимо, тасуя аксессуары (абажур, граммофон, сервант) по фельетонам, стихам, карикатурам, вне зависимости от эпох и условий. Призывали на помощь пролетария Горького: «Если Человек похитит огонь с небес – Мещанин освещает этим огнем свою спальню… Человек исследует жизнь звука – Мещанин делает для своего развлечения граммофон…»".
(П. Вайль, А. Генис. 60-е. Мир советского человека (1998)
Мещанин становится одним из важнейших образов внутреннего врага. Причём никакого чёткого определения не даётся, по ситуации "мещанским" маркируется самое разное поведение, не соответствующее "идеологически верному". Чаще всего под мещанами понимались люди, чьи ценности находятся в сфере частной жизни, личного и семейного благополучия, а не общественных задач строительства коммунизма.
В "Стажёрах" первого персонажа с "мещанским мировоззрением" мы встречаем уже в прологе, это сестра Юрковского и бывшая жена Дауге Мария. Заочно она появлялась в "СБТ", незадолго до отлёта на Венеру они с Дауге расстались, и он, тяжело переживающий это расставание, взял в полёт её фотографию. Прошло почти два десятка лет, и вот они снова встретились в аэропорту, где она провожала в рейс (как окажется, в последний) брата, а он – своих друзей.
У Марии Юрковской совершенно иные жизненные ориентиры, чем у наших героев:
— Сумасшедший мир. Дурацкое время, — сказала она устало. — Люди совершенно разучились жить. Работа, работа, работа… Весь смысл жизни в работе. Все время чего-то ищут. Все время что-то строят. Зачем? Я понимаю, это нужно было раньше, когда всего не хватало. Когда была эта экономическая борьба. Когда еще нужно было доказывать, что мы можем не хуже, а лучше, чем они. Доказали. А борьба осталась. Какая-то глухая, неявная. Я не понимаю ее. <...>
Ты знаешь, недавно я познакомилась с одним школьным учителем. Он учит детей страшным вещам. Он учит их, что работать гораздо интереснее, чем развлекаться. И они верят ему. Ты понимаешь? Ведь это же страшно! Я говорила с его учениками. Мне показалось, что они презирают меня. За что? За то, что я хочу прожить свою единственную жизнь так, как мне хочется?
Дауге снисходительно-высокомерно всё это выслушивает и замечает ей:
"Человек — это уже не животное. Природа дала ему разум. Разум этот неизбежно должен развиваться. А ты гасишь в себе разум. Искусственно гасишь. Ты всю жизнь посвятила этому. И есть еще много людей на планете, которые гасят свой разум. Они называются мещанами."
В чём конкретно проявляется мещанство Марии, чем она занимается в жизни, каков мир с её точки зрения, – всё это показано довольно схематично. Вернее, даже не показано, лишь набросаны некоторые стереотипные черты. Подчёркивается то, что она следит за внешностью, "изумительно сохранилась для своих лет", "идёт, покачивая бёдрами", у неё своя машина, вечером ожидаются гости. Дауге в порыве жалости представляет её рядом с молчащим телефоном, в окружении флаконов с косметикой, "мёртвым блеском золотых украшений и беспощадным зеркалом". На вопрос, куда она направится сейчас, Мария отвечает: "Куда-нибудь. Ведь мне ещё не пятьдесят и мой мир принадлежит пока мне".
Вообще мы смотрим на неё глазами Дауге и подобных ему, "настоящих людей", которые не "гасят свой разум". В этом и проблема. Не похоже, что АБС здесь действительно интересно, чем живут такие люди и почему они не хотят всю жизнь отдавать борьбе и работе, и что для них работа, и что для них удовольствие. Авторы словно заранее знают уже всё о них, и знания эти пока не выходят далеко за пределы, очерченные журналом "Крокодил".
Кстати, именно женщины в сатире, литературе и кино тех лет чаще становились удобной мишенью для обвинений в мещанстве. Можно вспомнить фильм "Шумный день" (1960) Георгия Натансона и Анатолия Эфроса по пьесе Виктора Розова, где разлад в большую дружную семью приносит "хорошенькая мещаночка" Леночка. Так что и в этом АБС не оригинальны.
И всё же они, даже находясь ещё в этих идеологических рамках, вносят элемент сложности в схематичный образ мещан, "скучных людей", как их называет Юра.
"Я вот, Ваня, очень не люблю скучных. У них такая скучная, тошная жизнь. На работе пишут бумажки или считают на машинах, которые не они придумали, а сами придумать что-нибудь даже не пытаются. Им и в голову не приходит что-нибудь придумать. Они все делают «как люди». <...>
А уж начнут спорить о чем-нибудь дельном, тут уж беги-спасайся. Почему, видите ли, их до сих пор не пускают в космос. А спроси, зачем им это, — ничего толком ответить не могут, бормочут что-то про свои права. Ужасно они любят говорить про свои права. Но самое противное у них — это то, что у них всегда масса времени, и они это время убивают."
"У них всегда масса времени, и они это время убивают", – тут Юра намекает на Быкова, который в полёте производит впечатление полного бездельника ("перед ним встала осточертевшая картина – прославленный капитан в шлепанцах и полосатых носках в позе бюргера в своем любимом кресле"). Не случайно, кстати, и немецкое слово "бюргер". Вообще важно, что мещане были врагами не только для коммунистической пропаганды. Символ диссидентства, физик Андрей Сахаров в своём знаменитом меморандуме 1968 года называет "трусливую и эгоистическую мещанскую идеологию" в числе главных угроз свободе мысли, наряду с массовой культурой и бюрократическим догматизмом. Вообще мещанин в смысле ограниченного и самодовольного обывателя, бюргера, филистера был объектом презрения в интеллектуальной традиции, идущей от немецких романтиков, которую продолжали и вольнодумцы в России XIX века, и советские интеллигенты, такие, как АБС.
И по сравнению с "романтиком" Юрковским "скучного" Быкова (причём скучным его называет и "мещанка" Мария, и яростный критик мещанства Юра) очень легко записать в "бюргеры в полосатых носках". Жилин сначала опровергает такое мнение о Быкове, а затем идёт ещё дальше, разворачивая перед Юрой следующую картину:
"Представь себе, Юра, — Жилин положил ладони на стол и откинулся в кресле, — огромное здание человеческой культуры: все, что человек создал сам, вырвал у природы, переосмыслил и сделал заново так, как природе было бы не под силу. Величественное такое здание! Строят его люди, которые отлично знают свое дело и очень любят свое дело. Например, Юрковский, Быков… Таких людей меньше пока, чем других. А другие — это те, на ком стоит это здание. Так называемые маленькие люди. Просто честные люди, которые, может быть, и не знают, что они любят, а что нет. Не знают, не имели случая узнать, что они могут, а что нет. Просто честно работают там, где поставила их жизнь. И вот они-то в основном и держат на своих плечах дворец мысли и духа. С девяти до пятнадцати держат, а потом едут по грибы…"
Мы получаем здесь ещё категорию "маленьких людей", которые чем-то похожи на "мещан", недаром для Юры они неразличимы, но у Жилина разница между ними огромна. И вообще, если его послушать, то можно подумать, что тех "грибников", "обывателей", которые раздражают Юру, их вовсе нет, а есть только "маленькие люди, поддерживающие здание культуры". Эта мысль откликнется у АБС гораздо позже, в "Граде обреченном", где Изя Кацман будет тоже рассуждать про здание, или храм, культуры, и там картина будет сложнее, но истоки её как будто здесь, в "Стажёрах".
Все посты о книгах Стругацких собраны здесь.
Если вам понравился текст, вы можете помочь в развитии канала, поставив лайк и подписавшись. Это, правда, ценно и мотивирует автора. Особая благодарность тем, кто найдёт возможность поддержать канал донатом, это поможет вести его регулярнее.
Можно подписаться также на телеграм-канал автора.
Комментарии приветствуются, как и доброжелательный тон общения.
Что ещё интересного в этом блоге:
