Пишу, как говорю. Одна, сама с собой,
Умолкла птица-ночь и не танцуют тени,
Свечи медовый цвет и гжели – голубой,
Ещё один глоток из чаши откровений.
Ещё один глоток, и я пойму язык
И чая, и травы, что вот уже не колка,
И ночь – не ночь, а я полями напрямик,
Уже тону в стогах, та самая иголка…
Колотит в бубен сушь, соломенный прибой
Взбивает с пылью пыль в изнеженную пенку
И высохший дотла, но всё ещё живой,
Бессовестный осот хватает за коленки.
Не выпить чай до дна, у гжели нету дна,
Когда она в руках, то песня двухголосна.
Мы молча пели. Я и нежная, она.
Поверьте, я не лгу. Мне лгать, пожалуй, поздно.
СУМЕРЕК
Он прохладен и близорук,
и его распорядок вечен,
надевает луну на сук
и лиловый сюртук на плечи.
Он приходит всегда ко всем,
но нигде не бывает долго,
он – мой роздых, роман, тотем,
этот сумерек, странный, волглый.
Синий, розовый, золотой,
винный, хлебный и сладкий-сладкий,
сил и веры запас такой,
что пылают мои лампадки,
видишь? Там, за ночным окном
(лист берёзовый - тоже искра),
мы с тобой верховым огнём
и горим, и сгораем быстро…
мы бросаем пожиток груз,
а что бросим, про то забудем,
нам придётся (и это плюс)
налегке уходить отсюда,
только осень, ручную кладь,
зажимая, как сборник истин,
в эту жёлтую даль шагать,
поддевая ногами листья.
