В определении национальной принадлежности особенно важное значение принадлежит языку. Средневековое духовенство и ученые, с их библейской верой в общее происхождение всего человечества и теорией первоначального единства языка, считали естественным вести отсчет национальным различиям от «вавилонского столпотворения».
Еще более ясно эта точка зрения высказана другим латинским автором: «язык формирует расу» (gentem lingua facit). Было признано значение языковой общности. Как писал хронист XIV века, «тех, кто говорит на одном языке, объединяют тесные узы любви».
Эти «узы любви», как мы увидим, зачастую обратной своей стороной имели горячую ненависть к тем, кто говорил на чужом языке, ибо, как и сегодня, «войны и всевозможные несчастья проистекают из различий в языке».
Из проникших в литературные и официальные тексты Высокого Средневековья диалектизмов можно составить представление о тех крупных пространствах на территории Европы, которые характеризовались относительно высокой степенью языковой и культурной однородности с преобладанием в каком-то смысле стандартных языков: примером служит английский в Англии, лангедойль и лангедок соответственно на север и на юг от Луары, нижненемецкий на севере Германии, верхненемецкий — на юге.
Естественно, существовали вариации в диалектах и примеры частичного наложения языков, но все же можно отчетливо проследить различия между этими ключевыми областями и завоеванной и заселенной периферией, где повсеместным явлением было смешение и взаимопроникновение языков и культуры. Конечно, в центральных областях наблюдалось взаимное приспособление и интеграция языков разных народов, но на окраинах имел место более выраженный языковой плюрализм, определявшийся и национальными, и классовыми различиями. То языковое разнообразие, которое подчас могло наблюдаться в пределах зоны распространения одного языка, скажем, верхненемецкого или лангедока, чаще всего принимало форму диалектных различий.
Средневековый путешественник, проезжая из Трира в Вену или из Беарна в Прованс, легко мог заметить переход от одного диалекта к другому. Полной противоположностью была языковая ситуация в завоеванных и освоенных поселенцами периферийных землях, где внутри одного и того же населенного пункта и даже на одной и той же улице уживались носители совершенно разных языков. Таким образом, взаимодействие языков было типичным и характерным признаком пограничных областей латинской Европы.
Здесь никого не удивляли наблюдения такого свойства, что «многие наши люди говорят теперь на улицах на разных языках», как подметил чешский хронист Петр Циттауский.
Когда папа Иоанн XXII в 1329 году отлучил от церкви главу францисканского братства Михаила Чезенского, его послания в Кракове были сначала зачитаны на латыни, а затем «растолкованы народу на просторечии, как на польском, так и на немецком, с тем чтобы они были лучше поняты и стали ясны всем».
Двойную принадлежность словно получали реки, горы и населенные пункты. Они начинали именоваться на двух языках: как разъясняет один померанский документ, «это место славяне называют woyces, а немцы — enge water».
Для многих слоев общества двуязычие было обычным делом. Уже в X веке Оттон I Германский говорил как на немецком, так и на славянском языке. Во франкской Морее преуспевающие правители владели французским, греческим, а возможно и турецким.
К XIV веку потомки англо-нормандских завоевателей в Ирландии сочиняли стихи по-ирландски. Порой такое двуязычие имело большое практическое значение. В 1085 году на Сицилии граф Роджер, возглавлявший разведывательный поход в Сиракузы, послал сына благородного греческого рода Филиппа следить за мусульманским флотом: «он передвигался на своем корабле среди сарацинских так, словно был одним из них, ибо и он, и все его матросы владели языком неверных, как родным греческим».