Продолжение биографии императрицы Марии Федоровны В. С. Шумигорского
Императрица Мария Фёдоровна, дочь принца Фридриха Евгения, нареченная по протестантскому обряду Софией-Доротеей-Августой-Луизой, родилась в Штеттине 14 (25) октября 1759 года, в то время, когда еще свежо было впечатление одержанной русскими Кунерсдорфской победы, как громом поразившей Пруссию и бывшей роковою для ее отца.
Таким образом, самое начало жизни новорожденной Софии-Доротеи было тесно связано с именем России и русских. Следовавшие за тем плен её отца страшными для немцев казаками, захват Берлина и завоевание Померании русскими войсками, от которых семья принца могла спастись временно только в Штеттине, вместе с дрожавшими от ужаса обывателями его, вот события, среди которых протекло младенчество Софии-Доротеи.
Они прославили грозное для пруссаков русское имя и, конечно, навсегда должны были остаться памятными для семьи штеттинского губернатора и быть предметом постоянных толков в ее среде.
Но вместе с рассказами о страшных русских войсках, о необычайной обширности и величии мало еще ведомой в Европе империи, подраставшая принцесса не могла, конечно, не слышать и других рассказов, совсем сказочного характера, о том, что "этой необъятной империей правит теперь Государыня (Екатерина II), судьба которой была 30 лет тому назад поразительно схожа с настоящим положением самой маленькой принцессы Софии-Доротеи: она тоже родилась в Штеттине, тоже была дочерью штеттинского прусского губернатора и мелкого германского князя и тоже называлась Софией".
Сколько пожеланий и сколько, быть может тайных надежд зарождалось в то время в семейном кругу Вюртембергской фамилии при этом действительно замечательном совпадении, когда в Штеттине еще были, без сомнения, люди, помнившие Екатерину маленькой девочкой и охотно делившиеся своими о ней воспоминаниями
Суеверные люди, которых в XVIII веке было немало даже среди образованных людей, - могли выводить самые блестящие заключения и о будущей участи Софии-Доротеи. Сама Екатерина II-я не без тёплого чувства относилась к существу, своею жизнью как бы воспроизводившему ее детство. В письмах ее к Гримму (Фридрих Мельхиор) находятся прямые на то указания.
Не знаю, - писала она, - но с 1767 г. (когда Екатерина стала искать невесты для Павла Петровича) я всегда чувствовала особое предпочтение к этой девочке. Разум, который, как вы знаете, руководит инстинктом, заставил меня предпочесть другую; потому что крайняя молодость (Софии-Доротеи) не позволила мне привести своей мысли в исполнение в то время, и вот, когда я считала ее потерянной навсегда, событие самое несчастное (смерть первой супруги Павла Петровича Натальи Алексеевны) возвращает меня к предмету особого моего предпочтения. Что вы скажете на это?
Вы будете рассуждать по своему, вы все свалите на случай? Совсем нет. Я энтузиастка и этим не довольствуюсь: для меня нужно что-либо более широкое". В других письмах она шутит с Гриммом, говоря: "Не думаете ли вы, что трава и вода в этом пресловутом Штеттине способны образовывать людей? Вы увидите, что со временем будут ездить в Штеттин на ловлю принцесс, и что в этом городе будут целые караваны посланников, как за Шпицбергеном бывают китоловы".
Мать принцессы Софии-Доротеи, дочь маркграфа Бранденбург-Шведтского и прусской принцессы, не могла также не вспоминать, что её отца Петр Великий прочил в женихи будущим императрицам: сначала Анне Иоанновне, а потом Елизавете Петровне и что сама Екатерина II-я избрана была в супруги наследника русского престола только после того, как Фридрих II-й, по политическим причинам, отклонил выбор своей родной сестры (тетки Вюртембергской принцессы).
Во всяком случае, необходимо допустить, что обычное положение младших членов княжеских германских домов (для которых брачные вопросы и проекты были насущными жизненными вопросами) заставляло родителей принцессы Софии-Доротеи, уже помимо личных чувств и соображений, приложить всё старание к наилучшему ее воспитанию. Этому стремлению вполне соответствовали как многообещавшие физические и нравственные задатки малолетней принцессы, так и вся ее семейная обстановка.
В конце Семилетней войны (1763 г.) семейство Фридриха Евгения и его супруги состояло, кроме принцессы Софии-Доротеи, еще из трех старших ее братьев: Фридриха Вильгельма, Людвига Евгения, Евгения Фридриха и двух младших: Вильгельма и Фердинанда. Все эти дети (из которых старшему, Фридриху, было 9 лет, а младшему, Фердинанду, не было еще года) находились, главным образом, на попечении матери своей принцессы Фридерики-Доротеи, так как супруг ее занимался до этого времени почти исключительно своими служебными обязанностями в эту тяжкую для Пруссии и его семейства годину.
К боязни за жизнь мужа и за безопасность семейства присоединилась еще скудость денежных средств, становившаяся чувствительнее по мере умножения семейства. Одно радовало молодую мать, это цветущее здоровье и крепость ее детей, полученные ими в наследство от своих вюртембергских и прусских предков, еще не испорченной крови. По возвращении принца Фридриха Евгения с войны, семья переселилась в Трептов, недалеко от Штеттина, и зажила здесь в строгом уединении, которое лишь изредка прерывалось поездками в Берлин и Шведт для свидания с родными, а к ним принцесса Фридерика чувствовала особую привязанность.
Все свое внимание молодая чета обратила на воспитание детей, для которых только что открылась в будущем блестящая перспектива: старший брат Фридриха Евгения, Людвиг Евгений, вследствие неравного брака, должен был отказаться в 1763 г. за своих детей от права наследовать престол Вюртембергский, который, таким образом, должен был сделаться рано или поздно достоянием детей Фридриха Евгения, так как у самого владетельного герцога Карла Евгения детей не было.
Надзор за подросшими старшими сыновьями принял на себя домашний секретарь Фридриха Евгения, земляк и друг Гёте, Иоганн-Георг Шлоссер, который с основательным литературным образованием соединял, по словам Гёте, возвышенную и чистую натуру. Шлоссер был незаменимым человеком для семейства Фридриха Евгения: он был и домашним секретарем, и гувернером, и веселым, приятным собеседником в трептовском и штеттинском уединении, и живою энциклопедией знаний.
В то же время это был немец с головы до ног, поклонник реакции против господствовавшего в Германии французского влияния и поборник германской самобытной литературы. В деле воспитания принцев он скоро получил себе тоже немецких помощников: Георга-Ионафана Холланда (?), известного впоследствии писателя и учёного родом из Вюртемберга, и офицера прусской службы Фридриха Моклера, внука французского эмигранта и сына лютеранского пастора, который обучал некогда в Штеттине Екатерину II в ее детские годы.
Холланд заведовал по преимуществу научным воспитанием принцев, а Моклер, будучи их воспитателем, должен был готовить их к свету и неизбежной для них военной службе. Главное руководство воспитанием принцев принадлежало, однако, самому отцу, тогда как забота о воспитании дочери, принцессы Софии-Доротеи, естественно, лежала на матери.
В Трептове вюртембергская семья жила на лоне природы, как живут семьи образованных и зажиточных помещиков; окружали ее не придворные, а умные, нравственные люди, навсегда сделавшиеся ее друзьями: строгий порядок и экономия господствовали в домашнем быту, вообще очень скромном, благосостояние которого поддерживалось лишь хозяйственными способностями принцессы Доротеи.
Ее дядя, Фридрих II, мог в самом Берлине служить ей примером крайней бережливости; притом вся семья жила чрезвычайно дружно, отношения между ее членами были всегда самые ласковые и тёплые. Все это, образуя детские впечатления малолетней принцессы Софии-Доротеи, определяло развитие добрых свойств ее характера; а жизнь на вольном воздухе, среди садов и цветников, столь любимых ее матерью, внушила ей с детства любовь к природе и наделила ее крепким здоровьем.
Обстановка младенческих лет не могла, однако, предрешить окончательно системы и характера воспитания принцессы Софии-Доротеи. Воспитание сыновей, имевших определенную цель жизни - жизнь при дворе и военную службу, не могло слишком удаляться от обычной колеи; другое дело было воспитание женщины, цель и характер которого вызывали и в то время, как и теперь, самые противоречивые суждения и взгляды.
Можно, впрочем, сказать, что в Германии XVIII в. господствовали две системы женского образования: французская и немецкая. Одни, восприняв, вместе с французским образованием и французский взгляд на женщину, видели в ней, главным образом украшение семьи и общества; по этому эпикурейскому взгляду, воспитание женщины долженствовало сообщить ей качества и сведения, необходимые для того, чтобы блистать в обществе.
Оттого на первом плане для офранцуженной женщины стояло изучение хороших манер, музыки, танцев, изящных рукоделий и изящного рисования; к этому присоединялись полное изучение французского разговорного языка, знакомство с лучшими литературными произведениями и такие поверхностные сведения из научных предметов, которые могли бы позволить женщине, не краснея, принимать участие в разговорах светского общества.
Такое воспитание, лишенное всякой нравственной основы, вполне, впрочем, соответствовало распадению французской семьи и легкости нравов французского общества, где на женщину смотрели как на игрушку. Естественно, что, распространившись в высших слоях германского общества, воспринявших французскую образованность, эта система воспитания не могла прийтись по душе большинству патриархальных немцев, которые, наоборот, в женщине выше всего ценили ее семейные добродетели.
Строгое благочестие, знание всех хозяйственных мелочей и домашние заботы о муже и детях, - вот что определяло в большинстве случаев круг воспитания немецкой женщины XVIII в. Умение читать, считать и писать, Закон Божий и изучение искусств и рукоделий с полезной их стороны считалось совершенно достаточным образовательным курсом.
Немка того времени действительно была душой семьи и в нравственном отношении стояла несравненно выше своих офранцуженных соотечественниц. Этого преимущества немецкого воспитания не могли не видеть и ему не сочувствовать такие высоконравственные натуры, как принцесса Доротея; но она же, по необходимости, в виду самой будущности своих дочерей-принцесс, должна была заботиться об усвоении ими и светского французского образования.
Стремлением согласить эти две крайние системы женского воспитания, удержав одни их хорошие стороны, принцесса Доротея задалась довольно рано, еще до рождения своей старшей дочери принцессы Софии-Доротеи. Сохранилась до настоящего времени ее записная тетрадь, относящаяся к 1749-1758 годам, куда молодая супруга-мать вносила и свои мысли по разным предметам, и извлечения из сочинений лучших писателей, почему-либо обративших на себя ее внимание. Во главе этих извлечений поставлено следующее стихотворение под заглавием: "Philosophie des Femmes":
Il nest pas honnête, et pour beaucoup de causes,
Quune femme étudie et sache tant de choses.
Former aux bonnes moeurs lesprit de ses enfans,
Faire aller son ménage, avoir loeil sur les gens
Et régler la dépense avec économie:
Doit être son étude et sa philosophie.
(перевод: по многим причинам для женщины нет почета в том, что она будет изучать и знать слишком многое. Дать нравственное направление уму своих детей, вести свое хозяйство, иметь надзор за слугами и быть бережливой в расходах, - вот что должно быть предметом изучения женщины и составлять её философию).
Еще яснее обрисовывается взгляд принцессы Доротеи на женское воспитание в следующем "Avis dune bonne mére à la fille" (Мнение хорошей матери для дочери), находящемся в той же тетради:
"Во все времена пренебрегали воспитанием дочерей; обращали на него внимание только ради интересов мужчин и, считая женщин ничтожеством (une espèce à part), предоставляли их самим себе без всякой помощи, не принимая в соображение, что они составляют половину человеческого рода, что с ними по необходимости вступают в союзы, что они составляют счастье или несчастие мужчин, которые постоянно чувствуют необходимость иметь разумных жен; что именно женщины возвышают или губят семейства и что от женщин же зависит воспитание детей в их самом нежном возрасте, когда все впечатления бывают более живы и более глубоки.
Что же женщины могут внушить в это время детям, когда они сами с детства были брошены на руки гувернанткам, которые, как обыкновенно это бывает, внушают им низкие чувства, будят постыдные страсти и, вместо веры, внедряют в них суеверие? Скорее следовало бы подумать о том, чтобы сделать наследственными известные добродетели, которые переходили бы от матери к детям, чем о том, чтобы сохранять в потомстве родовые имущества.
Ничего, следовательно, нет более ошибочного, как то воспитание, которое дают молодым особам. Их предназначают только к тому, чтобы они нравились; уроки дают им только для забав, усиливают тщеславие, оставляют на жертву неге, свету и предрассудкам, и вовсе не думают учить их твердости и добродетели. Несправедливо или, лучше, безрассудно думать, что подобное воспитание не принесет женщинам вреда".
Эти выписки вполне доказывают справедливость слов друга детства императрицы Марии Фёдоровны, баронессы Оберкирх, что принцесса Доротея презирала легкомыслие и пустоту французских нравов и не допускала, чтобы влияние их могло коснуться ее дочери.
Считая, таким образом, как истая немка того времени, развитие сердца и семейных добродетелей одной из главнейших задаче при воспитании дочери, образованная и благородная принцесса не могла, однако, не сознавать важности для нее умственного и светского образования; но образование это, данное ее дочери, при всей бедности тогдашней немецкой литературы и господстве французского влияния, по духу своему было скорее немецким, чем французским: суровое протестантское благочестие и немецкий патриотизм придали ему не достававшую французам строгость и основательность.
Для характеристики первых годов воспитания императрицы Марии Фёдоровны, столь самостоятельно направляемого ее нежной матерью, мы, к счастью, владеем драгоценным документом, - детскими письмами Марии Фёдоровны к отцу и матери в конце 1768 г. и начале 1769 г. В это время родители ее готовились к переселению в Монбельяр, Вюртембергское владение во французских пределах, и должны были для этой цели ездить в Штутгарт и Берлин.
Маленькая принцесса, которой едва исполнилось тогда девять лет, оставалась в Трептове на попечении своей гувернантки, г-жи Борк, которая нежно любила свою царственную воспитанницу и, в свою очередь, внушила ей к себе на всю жизнь искренние чувства привязанности и благодарности. Одиночество принцессы Софии-Доротеи разделяли с ней ее братья, бывшие на два года моложе друг друга: Фридрих, 14-летний юноша, Людвиг, Евгений, Вильгельм и младший, шестилетий Фердинанд; кроме того с нею оставались и две малолетние сестры, родившиеся в Трептове после Семилетней войны: четырехлетняя Фредерика и двухлетняя Елисавета.
Лица, видевшие принцессу Софию-Доротею около этого времени, сообщают, что девятилетняя принцесса уже оправдывала собою заботы матери: высокого роста, блистая здоровьем и замечательной красотой, она по своему физическому развитию казалась значительно старше своих лет, а выдающимися нравственными ее чертами были кротость ее характера и чрезвычайная доброта, отпечатлевавшаяся на самой наружности.
Около этого же времени, нежданно для молоденькой принцессы и в полной неизвестности для нее, в трептовское уединение проник первый луч того будущего величия, о котором могли только мечтать родители при ее рождении. Весною 1768 года известный агент Екатерины II при германских дворах, Ассебург (Ахац Фердинанд), которому поручено было подыскать среди германских принцесс невесту для великого князя Павла Петровича, посетил, проездом через Померанию Трептов и провел несколько времени среди не подозревавшего его целей семейства Фридриха Евгения.
Достоинства принцессы Софии-Доротеи, к которой Ассебург имел полную возможность присмотреться, привели старого дипломата в такое восхищение, что он тогда же писал о том Екатерине, намечая в молодой принцессе одну из кандидаток в супруги Павлу Петровичу. С отъездом матери принцесса София как бы заступила место хозяйки дома, насколько это было возможно при ее возрасте, и еженедельно писала своим родителям, давая им отчет о доме и о своих занятиях.
В этих письмах, как в зеркале, отражаются светлые и симпатичные стороны ее детской натуры и скромный семейный быт, ее воспитывавший. Нужно заметить, что в черновых тетрадях, сохранивших для нас эти письма маленькой принцессы, между письмами к ее родителям переписаны также, очевидно для упражнения в эпистолярном изложении мыслей, некоторые письма знаменитой m-me Севинье к своей дочери и зятю.
Эти образцовые по форме письма должны были, без сомнения по мысли матери принцессы, приучить девочку к правильному изложению мыслей и выработать изящный слог. Письма принцессы Софии, все на французском языке, довольно правильно для ребенка писанные, хотя часто без знаков препинания, начинаются письмом от 27 сентября 1768 года.
Мы приведем здесь самые интересные из них, дышащие невинностью и свежестью.
27-го сентября маленькая София-Доротея писала своим родителям: "Я была чрезвычайно обрадована, узнав от г. Моклера, что вы чувствуете себя так хорошо; но печальная новость о продолжающихся страданиях дорогого папа (от раны при Кунерсдорфе) очень уменьшила мою радость, и я желаю от глубины моего сердца, чтобы эти страдания прекратились и чтобы мы имели счастье вскоре вновь увидеть своих дорогих родителей в полном здоровье.
Я льщу себя надеждой, что скоро все мы будем иметь эту невыразимую радость, потому что не проходит ни обеда, ни ужина, даже часа в течение дня без того, чтоб мы не думали об этом. Дни проходят в пожеланиях, и скоро наступит тот, которого мы так ожидаем.
Так как г-жа Борк дала мне только маленький клочок бумаги, то пора мне сказать вам о своих занятиях. Мы изучали все обыкновенные карты германских округов, за исключением округа Верхне-Саксонского, которого мы не знаем еще совершенно, не изучив его северной части. Я буду иметь честь говорить вам о карте Нижней Саксонии.
Церковные владения Нижне-Саксонского округа суть два епископства: Гильдесгеймское и Любекское, из которых последнее есть единственное лютеранское епископство в Германии, которого епископ всегда бывает из Гольштейнского герцогского дома. Светские владения этого округа суть герцогства: Бременское, Саксен-Лауэнбургское и Брауншвейг-Люнебургское и княжества Каленберг и Грубенлайген, которые все принадлежат курфюрсту Ганноверскому.
Герцогство Магдебург и княжество Хальберштадт... Герцогство Гольштейн, которого часть принадлежит датскому королю, а часть русской императрице или скорее, великому князю Павлу, потому что его отец Петр III-й, русский император происходит из этого дома"... Далее следует все то же перечисление немецких княжеств и городов. Письмо заканчивается следующими словами:
"В ближайшую почту я буду иметь честь написать вам из истории и останавливаюсь сегодня, прося вас, дорогие родители, верить в мое глубочайшее уважение". И в других письмах мы по большей части видим, что, наряду с известями о себе и других членах семьи, маленькая принцесса излагает уроки, полученные ею по разным предметам. Это ясно доказывает какую важность придавали ее родители научному образованию, следя за ним по письмам дочери даже в отдалении.
Мы воспользуемся этими выдержками при изложении хода учения принцессы, теперь же обратим внимание на ее семейное положение, рассказывая о котором принцесса, в детской невинности и во всей прелести развивающегося нравственного самосознания, невольно характеризует в то же время и самое себя.
В письме от 5-го октября она так рисует быт семьи и выражает свои чувства: "Мы все вне себя от восхищения, что мои милые родители думают еще о своих бедных детях, которые их нежно любят. Мы все почтительно благодарим вас за деньги, которые вы имели доброту прислать нам. Маленький Фердинанд все просил меня повергнуть его к ногам обожаемых родителей и сказать им, что он им будет очень признателен и что он сделает все возможное, чтобы научиться читать к тому времени, когда мы вновь увидим себя у ног своих дорогих родителей.
Я почтительно прошу у вас прощения за то, что мне случилось в моем последнем письме просить вас о присылке необходимых чашек, которые теперь у нас есть: я должна была сказать себе, что ваша доброта предвидит все наши нужды. Г-жа Борк приказала мне вести счет тем двум экю, которые она по вашим щедротам, передала мне, так что мои обожаемые, дорогие родители увидят, что я не делаю расходов без надобности и что я стала очень экономной, не будучи, однако, скупой; потому что я думаю, что это порок самый ужасный для молодой особы и что это есть источник всех пороков.
Обожаемая моя мама. Могу ли я просить у вас известий о вашем драгоценном здоровье, и прошли ли у моего дорогого папа страдания от ноги? Я желаю этого от всего моего сердца, потому что я бываю очень несчастна, когда знаю, что страдает кто-нибудь из моих дорогих родителей. Чрез почту, которая пойдет в воскресенье, я буду иметь честь отдать вам отчет в своих занятиях на этой неделе и надеюсь своим прилежанием доказать глубочайшее уважение, с которым я и проч.".
В конце октября все дети переболели. Принцесса так извещала об этом своих родителей 28 октября: "Извините, обожаемая мама, что я не имела чести писать вам в последний раз. У меня болел желудок, и это удерживало меня в постели; но теперь, слава Богу, я совершенно поправилась. Мой дорогой дедушка (маркграф Бранденбург-Шведтский) был так добр, что прислал г. Берендта, хотя теперь мы уже не имеем в нем нужды, потому что все идет хорошо.
Братья Людвиг и Евгений обедают уже с нами, и надеются, что братья Фердинанд и Вильгельм тоже вскоре встанут. Мои братья были так добры, что сделали мне очень красивые подарки в день моего рождения".
В свою очередь и принцесса дарила братьев, когда праздновались их дни рождения. Но эти детские праздники не могли быть веселы, так как болезнь оказалась более серьезной, чем думали, - страшной в то время оспой, и помощь доктора Берендта была не только не лишней, но существенно успокаивала пришедшую в уныние семью. Можно представить себе, как тосковали при таких обстоятельствах дети в отсутствии горячо любимых отца и матери, и выразительницей их чувств была постоянно та же принцесса София-Доротея, хотя ее нездоровье также продолжалось.
Родители со своей стороны старались издалека ободрять и веселить больных. 8-го ноября София-Доротея писала: "Я тронута была до глубины души, обожаемая мама, когда г-жа Борк передала мне обо всех милостях и доброте вашей к бедным вашим детям. Но, слава Богу, они совершенно оправились. Людвиг еще в постели, но чувствует себя довольно хорошо. Вильгельм обедал вместе с нами и сегодня в первый раз танцевал с нами.
Фридрих также мог бы выйти, если б не боялись, что он может заразить Фердинанда, так как он постоянно вместе с Людвигом. Я не совсем здорова, но не боюсь оспы, которая была у меня прежде".
Когда, наконец, карантин кончился, дети несколько ожили. "Мы чрезвычайно рады, писала принцесса 12 ноября: Людвиг теперь вне всякой опасности. Г-жа Борк была вчера у него и сказала мне, что его оспины совершенно засохли, за исключением оспин на носу".
При этих тяжелых семейных обстоятельствах и при ее собственном нездоровье, учебные занятия принцессы, а равно и хозяйственные хлопоты продолжались своим чередом. "Я почтительно прошу у вас, бесценная мама, - писала София-Доротея 12 ноября, немного денег, а также чашек, потому что все чашки здесь разбиты, даже чашка маленького Фердинанда, и г-жа Борк снабжает нас своими; но и из них две уже разбиты. Извините, дорогая мама, что я постоянно сообщаю вам о наших общих нуждах; мне поручили это младшие мои братья и позволила г-жа Борк. Я не стала бы надоедать вам, если бы к этому не принудила меня необходимость".
Уже 17-го ноября маленькая добрая хозяйка думает об удовольствии, которое она может доставить прислуге своими подарками в день Рождества Христова, и просит мать дозволить ей подарить горничной Гретхен некоторые свои вещи. "Они уже так изношены, - уверяла она, - что я не могу их больше употреблять"; той же участи должно было подвергнуться и ее платье из Страсбурга, на том основании, что оно сделалось принцессе коротко.
"Я надеюсь, - прибавляла она, - что вы не откажете мне в этой милости, вы, которая балуете меня более, чем я этого заслуживаю; по крайней мере, я умею быть благодарной, и ничто не может сравниться с моим к вам уважением, благодарностью и покорностью".
И на праздниках добрая девочка думала не об одной себе; когда отец прислал ей в подарок денег к празднику, она писала матери: "Я была тем более тронута, что не ожидала этой доброты, доставившей мне возможность помочь бедным".
Новый 1769 год встретила Софи-Доротея невесело. Едва выздоровели ее братья, как она получила известие, что страдания ее отца от раны возобновились с новой силой. К родителям своим она вообще питала самую сильную, нежную дочернюю любовь и старалась всячески заслужить их одобрение. Тем более она была огорчена, когда, в начале 1769 года, ее мать выразила в письме к г-же Борк неудовольствие по поводу какого-то детского проступка своей дочери.
Отчаяние Софии-Доротеи не знало пределов, и она написала матери, умоляя ее о прощении и говоря даже, что она недостойна носить имя своих обожаемых родителей. Вслед за тем ее сердцу, страдавшему от разлуки с родителями, суждено было испытать новое огорчение, вследствие отъезда всех пяти ее братьев в Швейцарию, в Лозанну, куда они отправлены были, по приказанию отца, в сопровождении воспитателя их Моклера, для довершения образования.
Вместе с тем она не могла не сочувствовать им, так как на пути своем они должны были увидеться с родителями и провести с ними некоторое время. София-Доротея осталась только с двумя маленькими сестрами Фредерикой и Елисаветой и тосковала в опустевшем для нее Трептове. Ее уединение разделяла с нею подруга ее детства, девица Шиллинг фон Канштат, о которой она упоминает иногда в своих письмах.
Домашние, зная привязанность принцессы к ее братьям, не предуведомили ее об их отъезде, а гувернантка г-жа Борк даже увезла ее погостить к своей матери в день, когда они должны были уехать, чтобы отвратить потоки слез на прощание с ними своей мягкой и чувствительной сестрицы.
"Бесценные и дорогие мои братья, - писала им огорченная сюрпризом сестра, - я была в отчаянье, когда, возвратившись из Колпина, я уже не нашла вас, мои дорогие, и сердце мое страдает еще более, потому что вы уехали, не доставив мне печального утешения проститься с вами. Бог да поможет вам во всех делах ваших...
Могу ли я, впрочем, жаловаться, когда вы бросили место скуки, чтобы войти в большой свет? Вы, быть может, на дороге будете иметь счастье видеть наших обожаемых родителей, тогда как я протоскую еще несколько месяцев в моем печальном убежище. Я говорю это вам вовсе не из зависти, потому что я люблю вас до обожания, и нет такого счастья, которого я не пожелала бы вам от глубины души.
Я только чувствую свое несчастье, и это естественно. Маленькая прекрасная Фредерика мысленно обнимает вас много раз; маленькая Елисавета тоже. Прошу вас, любите меня всегда, хотя немного и не забывайте меня, прошу вас".
Оживленная, самая теплая переписка любящей сестры с братьями продолжалась до отъезда ее в Монбельяр.
Приведённых мест из переписки принцессы Софии-Доротеи с родными, кажется, довольно, чтобы ясно представить себе образ этой симпатичной девочки в 1768-1769 гг. и вполне поверить свидетельству лиц, знавших ее в это время и отзывавшихся о ней восторженно. Это была любимица семьи и всех окружавших, полагавшая свое счастье в счастье других. Идеал ее матери начинал воплощаться в дочери: при необычайном развитии чувства в принцессе Софии в это время уже проявилась способность к хозяйству, любовь к точности и порядку.
Уже одна аккуратность в ведении переписки с родителями, при самых тяжелых обстоятельствах домашнего обихода, и чистота черновых тетрадей, в которых первоначально писались, почти без помарок, эти письма, доказывают склонность принцессы к обдуманному, методическому образу действий: их нельзя объяснить одними внешними побуждениями.
Заметно даже излишнее, и даже странное для 9-тилетней девочки стремление анализировать и объяснять свои действия. Что касается до умственного развития принцессы, то читая её письма, едва веришь, что они принадлежат 9-летней девочке: некоторые письма, по своему содержанию и языку, свидетельствуют о раннем умственном развитии даровитого существа, уже давно подвергшегося действию строгой образовательной школы.
Другие публикации:
- Вашему Величеству известны расположения сердца моего (из писем великого князя Павла Петровича к Императрице Екатерине II-й, 1776)
- Я стала слишком скрытной для своего возраста (Из "Записок" Екатерины II, начатых 21 апреля 1771 года (детский период))
