Об удовольствиях (14-го июня 1772 г. (здесь и далее пер. с фр.))
Должно различать два рода удовольствий: душевные и телесные. Первые, которые можно назвать и моральными, происходят от всего прекрасного, что не подлежит непосредственно нашим чувствам и чему узнаем цену по мере размышления.
Таковые удовольствия мы испытываем делая добро, или слушая рассказ о каком-нибудь прекрасном деянии. Это удовольствие не так сильно и мгновенно как большая часть удовольствий чувственных; его можно назвать "сладостным и тихим весельем", продолжительность которого составляет наслаждение и счастье всех, его ощущающих.
Удовольствия телесные, или физические, говоря по правде, живее и порывистее (сильнее) первых, по самому их свойству, так как они последствие того, что непосредственно поражает наши чувства и также непродолжительны, как и самая их причина.
Итак, нет сомнения, что каждый благомыслящий человек предпочтет первые, которые, как по своему свойству, так и по своим последствиям, выше вторых и даже несравнимы с ними. Счастливы люди, которые могут рассудить это в решительную минуту, когда страсти - неизбежные последствия сильных чувственных впечатлений борются с рассудком и слишком часто берут над ним верх.
О праздности (20-го июня 1772 г.)
Ничего нет вреднее праздности как самой по себе, так и по ее последствиям. Рассмотрим, что такое праздность? Сама по себе, она обыкновенное последствие ума слабого и ленивого, которому трудно думать и рассуждать и для которого поэтому всякое серьезное занятие, с умственной деятельностью сопряжённое, становится невыносимой, тяжкой работой. Что же бывает вследствие этого?
Рассудок, взяв однажды подобную привычку или направление, не доверяет ничему и сто раз переходит от одного предмета к другому, ни на одном не останавливаясь. Наконец, утомленный собственным непостоянством, он сам хочет заняться; но ему не так легко отрешиться от привычки однажды усвоенной, и он за свою вину платится бесконечною скукой и тоской, погружающими его, наконец, в меланхолию и истому, которая хуже самой смерти, вследствие страданий, которые они приносят, лишив его вкуса ко всему.
О довольстве (20-го июня 1772 г.)
Довольство - ничто иное, как сладостное чувство отрады, ощущаемое нами по удовлетворении наших обязанностей, как в отношении к другим, так и в отношении нас самих. Употребляю выражение: удовлетворение, ибо иногда, желая, даже от всего сердца, что-либо исполнить, встречаем препятствие в недостатке средств, лишающее нас возможности совершить то, что хотим. Однако, не это обыкновенно останавливает нас; напротив, мы сами себе препятствуем, не делая всего добра, находящегося в нашей воле, по слабости или по какой-либо другой причине.
Мы и в отношении самих себя нередко поступаем весьма дурно, не радея о своем развитии так, как бы могли; не властвуя над нашими страстями, как бы следовало; не исполняя в возможной точности советов и наставлений, даваемых нам иногда. Итак, по нашей собственной воле мы бываем лишены средств самим себе доставить довольство, при котором, вместо беспрерывных печалей и скуки, уделом нашим было бы спокойствие души, а с ним вместе и счастье и радость.
Размышления, пришедшие мне в голову по поводу выражения, которым мне часто звенели в уши: о "принципах правительства»".
После многих размышлений, перебродивших у меня в голове об этом предмете, я принялся внимательно рассматривать значение этих двух слов порознь, вне всякого иного их значения, и нашел, что первое из них: принцип - означает начало или основу чего бы то ни было, служащее как бы источником того, что видим впоследствии, и как бы шпилем (стержнем), на котором все вертится. Вот моя мысль о слове "принцип".
Второе слово: "правительство" - означает власть, установленную для управления или государством, или просто людьми. Вот моя мысль о слове правительство. Теперь дело в том, чтобы рассмотреть оба слова в их сочетании. Надобно взять за исходную точку то, что я выше сказал о каждом слове в частности, дабы оно служило мне источником и руководством.
Итак, под словами "принципы правительства" разумеют начало и в то же время основание власти. Рассмотрим теперь, откуда же происходит власть, и увидим, что она первоначально происходит от физической силы, потому что в естественном состоянии сильнейший, победив слабейших, давал им закон - и это источник власти.
Люди, собранные в общество и вследствие этого сделавшись образованнее, увидели, что жить вместе не могут, не будучи управляемы по причине разности их характеров и избрали себе тогда начальников, которым (отдались, вручили себя) добровольно, предоставив ему (им) волю управлять ими.
Эти начальники, сделавшись всемогущими и не видя ничего, что могло бы положить предел их страстям, начали увлекаться ими и совершать бесчинства. Тогда общество помыслило, чем бы умерить эту власть, определив ей границы, - (и) вот начало законов.
Законы - основа всему, ибо, без нашей свободной воли, они показывают, чего должно избегать, а следовательно и то, что мы еще должны делать. Основа этих законов, в их применении к стране или государству, служит руководством правительственной власти и ее называют принципом правительства.
Я не говорю здесь о злоупотреблении законов и власти, ибо желать говорить о злоупотреблении - то же, что желать сосчитать капли в море.
О разных предметах (1773-1776, некоторые записи написаны рукой великой княгини Натальи Алексеевны))
Героизм, основанный на естественных чувствах, т. е., на любви к собственности, или на желании жить со своей женой, воспитывать своих детей, возделывать свое поле и хвалить своего Бога, как оно кому угодно и пристойно, возбуждает участие и в то же время удивление.
Если бы между русскими когда-нибудь явился государь благоразумный, который осознавая ошибки политики, озаботился бы исправить их, смягчив их лютый дух, жестокие и необщительные нравы, - этот народ стал бы страшен для всех своих соседей.
Опыты Монтеня (кн. 3, гл. 9)
Ничто так не стеснительно для государства, как нововведение: перемена дает повод к несправедливости и к тирании. В случае расстройства какой-либо части государственной машины, можно починить ее; можно воспрепятствовать тому, чтобы изменение и порча, всем вещам свойственные, не отдалили нас чересчур от наших принципов и основных правил.
Но предпринимать преобразования такой громады, переменять основания такого громадного здания, значит уподобляться тем людям, которые, чтобы отчистить грязь, затирают и сглаживают; которые, искупая частные недостатки, производят всеобщее смятение и убивают, чтобы излечить от болезни. Иногда не столько желательна перемена в делах, сколько порядок в оных (Цицерон: об обязанностях, 2).