Великий князь Павел Петрович в письме своем из Шада к Императрице Екатерине II 9 (20) июля 1776 г.
Теперь донесу Вашему Величеству исторически, что в путешествии с нами было. В Кёнигсберге еще видел я полки прусские и нашел, что действительно "славны бубны за горами": есть части весьма хорошие, но не головы, как их нам описывают.
Чем долее еду, тем нахожу, что хлебопашество и рукоделье больше процветают и земля так заселена, что почти необработанного клочка нет; народ не таков груб, как его описывают; мещане, составляя особый род людей, совсем от прочих отличаются; а дворяне благовоспитанием своим дошли до того, что ни одного нет почти, с которым по состоянию его не можно было в разговор вступить о чем бы то ни было.
В заключение всего должен сказать, что видно, что имеют во всем пред нами века два преимущества. Но с другой стороны, в земле сей столь же много интриг партикулярных и партий, как то и у нас, но с тою разницей, что, будучи просвещеннее, не позволяют себе многого и, имея законы, более связаны.
Великий князь Павел Петрович в письме своем из Шада к Императрице Екатерине от 11 (22) июля 1776 г.
Всемилостивейшая Государыня,
Вчера в вечеру приехал благополучно, где я и был принят с такими почестями, с какими, как сказывают, ни один из коронованных глав не был принят. Королю (Фридрих II) вручил письмо Вашего Величества и повеления ваши к нему исполнил; он мне на cie отозвался, что Ваше Величество не может иметь человека привязаннее и благодарнее его; после того был у королевы (Елизавета Кристина Брауншвейгская) и видел всех принцесс, судите о моем состоянии.
Потом был кур (sic) и концерт, на котором я играл в пикет с королевою; после сего был ужин, где я сидел между нею и королем. Король со мною весьма много говорил и вертел меня с разных сторон. Историческое описание окончив, донесу о другом.
Вчера, как скоро, приехав, взошел к себе в покои, то пришел ко мне будущий мой тесть (Фридрих Евгений Вюртембергский) с двумя сыновьями своими; я нашел его в таких расположениях, каких я описать не могу: мы оба со слезами говорили довольно долго. Вашему Величеству известны расположения сердца моего, с какими поехал, но за долг считаю вам первой открывать всегда самые скрытные чувства сердца своего, и за первое удовольствие оное поставляю.
Я нашел невесту (здесь будущая Мария Федоровна) свою такову, какову только желать мысленно себе мог: недурна собою, велика, стройна, незастенчива, отвечает умно и расторопно, и уже известен я, что если она сделала действо в сердце моем, то не без чувства и она со своей стороны осталась.
Сколь счастлив я, всемилостивейшая Государыня, если вами, будучи руководим, заслужу выбором своим еще более милость вашу. Отец и мать не таковы снаружи, каковыми их описывали: первый не хромает, а другая сохраняет еще остатки приятства и даже пригожества. Дайте мне свое благословение и будьте уверены, что все поступки жизни моей обращены заслужить милость вашу ко мне.
Принц (здесь Генрих Прусский) мне столько дружбы и приязни оказывает, что я не знаю, чем за оное ему воздать: он снисходит до самых мелочей и забывает почти сан свой.
(Из собственноручного чернового письма Императрицы Екатерины II к принцу Генриху Прусскому с выражением признательности за внимание к великому князю Павлу Петровичу во время его путешествия (22 июля 1776 г.)
Милостивый государь, мой кузен, тронутая даже свыше того, что я могла бы выразить, теми попечениями и вниманием, которые угодно было вашему королевскому высочеству оказывать великому князю в продолжение путешествия и который он описывает мне с глубокою благодарности в письме своем от 11 (22) июля, я нахожу, что вы пожелали довести ваше внимание до крайних пределов, извещая меня о благополучном прибытии в Берлин "моего Телемака"…)
Корнет Говен, которого я посылаю, может донести изустно о многом, касающемся до путешествия нашего, ибо ни времени не имею о сем вам сам донести, будучи занят чувствами различными сердца моего. Препоручаю себя и будущую свою в милость Вашего Величества, послушный сын и верноподданный
П а в е л.
Великий князь Павел Петрович в письме своем к Императрице Екатерине II от 13 (24) июля 1776 года из Берлина о сговоре своем с принцессой Вюртембергской
Всемилостивейшая Государыня, Бог благословляет все намерения ваши, ибо благословляет он всегда добрые. Вы желали мне жену, которая бы доставила нам и утвердила домашнее спокойствие и жизнь благополучную. Мой выбор сделан, и вчера по рукам ударили; припадаю с сим к стопам вашим и с тою, которая качествами своими и расположениями приобретёт милость вашу и будет новым домашним союзом.
Препоручаю невесту свою в милость вашу и прошу о сохранении ее ко мне. Что касается до наружности, то могу сказать, что я выбором своим не остыжу вас; мне о сем дурно теперь говорить, ибо, может быть, пристрастен, но cie глас общий.
Что же касается до сердца ее, то имеет она его весьма чувствительное и нежное, что я видел из разных сцен между родней и ею. Ум солидный ее приметил и король сам в ней, ибо имел с ней о должностях ее разговор, после которого мне о сем отзывался, не пропускает она ни одного случая, чтоб не говорить о должности ее к Вашему Величеству.
Знания наполнена, что меня вчера весьма удивило, так и разговор ее со мною о геометрии, отзываясь, что сия наука потребна, чтоб приучиться рассуждать основательно. Весьма проста в обращении, любит быть дома и упражняться чтением или музыкою, жадничает учиться по-русски, зная сколь cie нужно и помня пример предместницы ее (здесь первая супруга Наталья Алексеевна, умерла в апреле этого 1776 года при родах).
Король столь чувствует дружбу вашу к нему, что говорил, "что он бы кровью и жизнью хотел вам заплатить", и со слезами о сем говорит. Сколь прискорбно мне, что Ваше Величество не можете участвовать и сами и видеть чувствительность и радость общую, с правом участвовать и делить с вами чувства свои, и так грущу, что теперь оного не могу.
Фамилия невесты моей столь вам благодарны, что не могут без слез о вас вспомнить. Поручик Траубенберг (Иван Гаврилович фон?) донесет вам словесно о многом, чему очевидцем был и сам слышал. Одно у меня на сердце: позвольте мне что-нибудь отделить с тем, что я опять сам внесу в вашу казну, что-нибудь шуринам двум своим, которые в крайней бедности, а из казны вашей утратил и с денежными подарками, путем и с возвратным только четырнадцать тысяч червонных из кредитива, не касаясь до шкатулы.
Также сделайте милость невесте моей, дозвольте ей только хоть на первые три месяца взять с собою одну женщину, с которой она привыкла, для услуги. Не могу описать ни невесты своей, ни удовольствия своего.
Великий князь Павел Петрович из Берлин в письме своем к Императрице Екатерине II от 20 (31) июля
Здесь приняты все те, которые имя русского носят, с таковою отличностью, зачиная с меня, каковой изъяснить невозможно. Король со мною говорил восьмой день не о разном и щупал меня со всех сторон и при всяком случае изъяснялся со слезами почти, говоря о Вашем Величестве, и о привязанности его к вам.
Подарил он мне перстень отменной величины с портретом своим и восемь лошадей. Новая "фамилия" моя подвергает себя к стопам Вашего Величества. Невеста моя ежечасно спрашивает у меня, чем заслужить может милость вашу к себе, наведывается обо всех, касательно до будущего своего состояния, и показывает отменную жадность к русскому языку даже до того, что знает уже азбуку наизусть.
Пример покойницы (здесь Натальи Алексеевны) и доброе ее сердце весьма сильно действуют к ней при сем случае. Я надеюсь, что Ваше Величество сами изволите все cie найти, ибо от меня в сию минуту может cie показаться пристрастным. Имя ваше здесь в таком почтении, какого изяснить нельзя, и радость в сию минуту по причине того, что изволили меня сюда отправить, неописуема, и вы не изволите поверить всему тому, что я вам о сем изустно донесу.
Министры французский и австрийский дуются и распустили про нас слух, не будучи в состоянии про меня иного сказать, как "что я горбат", но думаю, что теперь перестали о сем говорить. Таковой же поклеп о меньшой принцессе Вюртембергской (Елизавета) весьма ложен, ибо, нося еще детское платье, виднее бы был, но она так пряма, как только может быть. Я еду отсюда в будущий понедельник чрез Рейнсберг, невеста моя последует за мною дней чрез пять. Осмеливаюсь припомнить об обещании вашем мне для матери невесты моей.
Из письма императрицы Екатерины II к великому князю Павлу Петровичу, август 1776 г.
… Понеже принцесса выучилась в Берлине русской азбуке, то надеюсь, что Пастухову (Петр Иванович) это убавит заботу в учении ее (здесь русскому языку); все, что о ней слышу, есть удовольствительно; желаю наискорее с нею ознакомиться; cie желание, как знаешь, во мне не снова поселено.
Плевелы завистников злодеев сами собою упадут, в том числе и те, о коих вы пишете, что об вас рассеивали; пора бы им отстать от правил "de Basile dans le Barbier de Séville".
Чрез графиню Румянцеву (Мария Андреевна) я послала к невесте вашей складень и серьги бриллиантовые, для дороги, к матери ее табакерку с моим портретом, осыпанную такими же каменьями, да на руки имя мое и ваше богатые, к отцу шпагу бриллиантовую, к сестре серьги, и как вы пишете, чтоб я вспомнила мои вам обещания для матери невесты вашей, то посылаю к вам с сим курьером три вещи: складень, табакерку, да перстень розовый, сей положен в табакерке; изволь сам избирать, что прилично тебе покажется ей в подарок. Прощайте. Обнимаю вас мысленно.