Продолжение биографии императрицы Марии Федоровны В. С. Шумигорского
Принцессу Софию-Доротею начали учить чтению и письму довольно рано, на 6 году. Все первоначальное ее образование, проходило под наблюдением матери и гувернантки г-жи Борк.
При изучении французской и немецкой грамоты, бывших одинаково важными предметами изучения для принцессы Софии, обучение французскому письму велось исключительно под руководством г-жи Борк: мать принцессы (Фридерика Доротея София Бранденбург-Шведтская), как видно из хранящихся в Павловском дворцовом архиве писем её, писала по-французски настолько неправильно, что придерживалась более звуковой, чем этимологической орфографии, и в этом отношении её письма уступают даже детскими письмам принцессы, в которых вообще ошибок в правописании сравнительно немного.
(Уроки чистописания "вообще" были довольно слабы и не давались маленькой принцессе: Мария Фёдоровна имела почерк, иногда очень трудно поддающийся чтению. Природная близорукость Марии Фёдоровны портила ее почерк: иногда он до такой степени мелкого, что для удобства чтения приходится прибегать к помощи увеличительного стекла).
В то же время г-жа Борк знакомила свою ученицу и с курсом арифметики. Раннее обучение дочери, связывалось, конечно, с мыслью о том, что в 15-16 лет девушка могла быть уже невестой, а до этого времени мать желала дать дочери такое же полное образование, как и сыновьям.
Раннее начало учения, при способностях, обнаруженных принцессой Софией-Доротеей, облегчалось и самими приёмами преподавания, которого главным условием было "не подавлять ученицу многопредметностью и большим количеством уроков, а делать учение непринужденным и приятным".
Так, в особенности, поставлено было дело преподавания Закона Божия, языков, изящных искусств и рукоделия. Французский язык сделался принцессе столь же родным, как и немецкий, так как преподавание наук велось, по установившемуся в то время в высших слоях общества правилу, на французском языке.
На 9 году принцессу стали знакомить с историей и географией. К сожалению, география понималась в то время исключительно в смысле политической. Представляя собою лишь перечень владений, городов, рек и т. д., при тогдашней политической раздробленности Германии, отечественная география составляла для принцессы Софии-Доротеи "особую трудность".
История, также исключительно политическая, преподавалась ей в виде систематического курса, начиная с древних времён. Впоследствии, одновременно с древней историей, преподававший принцессе историю и географию, некто Лаземан, стал сообщать ей отрывки и из новой истории.
"Когда я кончаю изучение какой-либо страны по карте, г. Лаземан (пишет принцесса родителям 17 ноября 1768 г.) сообщает кое-что из новой истории этой страны, и так, как я прежде писала вам о географии Нидерландов, то в настоящее время сообщу вам об их истории и начну с эпохи их разделения". На одном из таких уроков принцесса София-Доротея познакомилась и с русской историей в лице величайшего из ее деятелей, Петра Великого.
"Петр Великий, - пишет принцесса, - по всей справедливости, заслужил это наименование и право принять "императорский титул", потому что во время своих путешествий он понял, что он был в действительности один из самых могущественных государей в Европе и что нужен только творческий, философский, предприимчивый и неутомимый ум, чтобы сравнить его государство с самыми могущественными государствами Европы; а Пётр одарен был всеми великими качествами.
Он создал новую армию, уничтожив часть старой, флот, морскую торговлю; он поднял финансы, потому что они были слишком недостаточны для успеха его великих начинаний; он устроил несколько новых портов; он произвел реформы в гражданском, церковном и образовательном отношении, потому что его подданные были очень невежественны и даже не хотели расстаться со своим невежеством; он основал Московский Университет (sic!) и Академию Наук в своем новом городе и резиденции Петербурге, и если он не предпринимал всех своих работ в военное время, то, однако, его беспрерывные войны и не препятствовали им.
Он победил застарелые предрассудки своих подданных, тайные козни духовенства, явных и тайных своих врагов, которые противодействовали постоянно его начинаниям, и, несмотря на все эти препятствия, он не остановился пред начинаниями, пользу которых для подданных и для своей империи он понимал!..
Хотели очернить характер этого государя, упрекая его в жестокости; но нужно согласиться, что в просвещенном государстве умеренное наказание производит почти тоже действие, как строгое в государстве невежественном и деспотическом. Можно также оправдывать жестокость Петра Великого действиям яда, который дан был ему в его юношеские годы и от которого у него бывали иногда припадки ярости".
Вот первое упоминание о России и Петре, которое мы встретили в учебных записях нашей принцессы.
Лаземан давал ей уроки истории, а г-жа Борк повторяла иногда с ней исторически уроки. Вообще, г-жа Борк имела в это время большое влияние на принцессу. "У г-жи Борк, - писала она родителям, - мы уже несколько времени повторяем римскую историю, и чем более подвигаемся вперед, тем более она меня балует и доставляет мне удовольствие; мы повторили у нее также священную историю и историю Бранденбурга.
Она была так добра, что писала мне прелестные наставления, в которых она часто касается и моих недостатков, а я принуждена переводить эти наставления на французский язык. Я почти всегда раскаиваюсь в своих недостатках и надеюсь, что это поможет мне исправиться. Переводя наставления г-жи Борк по-французски, я переписываю их в книгу, чтобы иметь возможность от времени до времени перечитывать".
Этими повторениями уроков у г-жи Борк и беседами принцессы с нею, без сомнения, смягчалась сдержанность исторического и географического преподавания, носившего отпечаток старого немецкого педантства.
Гораздо лучше и легче шли, вероятно, занятия по геометрии, которые начались под руководством г-на Моклера и были прерваны с его отъездом с братьями принцессы Софии-Доротеи в Женеву, в мае 1769 года. О своих успехах в геометрии принцесса с удовольствием упоминает в письмах к матери.
Летом 1769 года, с переездом в Монбельяр, завершился первый, "трептовский" период жизни принцессы Софии-Доротеи, который мы старались представить в возможно более ясных чертах, насколько позволяла нам сделать это скудость относящихся к этому времени источников. Но важность впечатлений первого детства, послуживших задатками нравственных и умственных свойств принцессы, конечно, могла определиться лишь дальнейшей жизнью в Монбельяре, где умственный и нравственный облик будущей русской императрицы получил уже ясное выражение и где окончательно сформировался ее характер.
Неизвестны в точности обстоятельства, вызвавшие переезд Фридриха Евгения из Трептова в Монбельяр. Можно, однако, сказать с уверенностью, что виновником оставления Вюртембергским принцем прусской службы был не Фридрих II, всегда отличавший его и помогавший ему даже в его семейных делах. Переезд в Монбельяр объясняется семейными причинами. Семья принца была уже настолько велика, что родители с тревогой начали думать о средствах дать детям воспитание и затем приличное их сану положение; в особенности заботило их воспитание сыновей, из которых старшему Фридриху, в 1768 году, исполнилось уже 14 лет.
Между тем финансовые средства принца всегда были ничтожны; служба в Пруссии, при скупости Фридриха, не могла обеспечить семью от нужды; а старший брат, владетельный герцог Вюртембергский Карл Евгений, среди безумной роскоши и оргий двора своего, не считал, однако, для себя возможным помогать младшему брату.
Это стесненное положение Фридриха Евгения становилось для него тем более тяжким, что не дававшая ему покоя кунерсдорфская рана не дозволяла ему аккуратно и строго исполнять требований прусской военной службы. Нет ничего удивительного, что Фридрих Евгений мог воспользоваться неравным браком второго брата своего Людвига, чтобы с помощью Фридриха II заставить Карла Евгения дать себе более прочно обозначенное положение, тем более, что его сыновья являлись теперь будущими наследниками вюртембергского престола и, как протестанты, пользовались расположением вюртембергских сословий.
Карл Евгений согласился назначить брата своим наместником в Монбельяре, где Фридрих Евгений мог пользоваться более обеспеченным и независимым положением, чем на прусской службе. И это не говоря уже о близости к Франции и о прекрасном климате Монбельяра в сравнении с "печальным и скучным Трептовым", с "накрахмаленностью" тамошнего быта, над которою так смеется гениальная Екатерина II-я (в части своих "Записок" при описании жизни своей до приезда в Россию).
Из детских писем принцессы Софии видно, что родители ее уже не возвращались в Трептов, а поручили г-же Борк привезти к себе Софию-Доротею и маленьких сестер её в особом, нарочно присланном для этой деле дормезе. Соскучившиеся по родителям дети с радостью встретили это известие и без сожаления оставили Трептов 29 июня 1769 года (по дороге в Монбельяр съехались они с родителями и вместе с ними прибыли в Монбельяр 7-го июля).
Монбельяр был тогда главным городом небольшого графства, которое перешло к Вюртембергу в 1723 году, за прекращением герцогского дома, составлявшего ветвь Вюртембергского дома. Это был небольшой, но красивый и хорошо устроенный город, расположенный в живописной местности между отрогами Вогезов, по течение реки Дуба.
Жители, занимавшиеся торговлей, были зажиточны; но, будучи французами и издавна привыкнув иметь "собственных" графов и герцогов, не могли быть довольны своею зависимостью от Вюртемберга, в которую они были поставлены благодаря случайности. Вот почему приезд к ним Фридриха Евгения, на которого они стали смотреть как на преемника своих "старых" герцогов, вызвал у них полное сочувствие.
Не менее радовало жителей Монбельяра и протестантское вероисповедание семьи герцога и любовь ее к просвещению, так как они сами, будучи издавна усердными протестантами, в то же время заботились о поднятии у себя уровня образования и имели хорошо устроенную гимназию и прекрасную публичную библиотеку. Неудивительно, поэтому, что Фридрих Евгений с семьей в Монбельяре был радостно приветствован жителями.
"Их прибытие, пишет местный историк, которое сопровождалось различными праздниками, исполнило радостью все население Монбельярского графства; магистрат, выразитель всеобщего ликования, представил герцогине на серебряном блюде 3000 ливров золотом, которые находились в кружевном кошельке цветов города. Эти высокие посетители распространяли многочисленные благодеяния на все классы населения, а их пребывание среди него, в течение 24 лет, открыло новые источники общественного благосостояния.
Быть может, Фридрих Евгений, страстный любитель охоты, показывал себя слишком ревностным к этой прерогативе, слишком жестоко наказывал тех, кто покушался на это "его удовольствие", но в то же время он не принимал достаточных мер для ограждения имущества своих подданных от истребления его диким зверем; это единственная вина, в которой можно было бы упрекнуть этого принца, и не заставил ли он забыть ее, сделав столько блага для страны и показав ей столько любви и самопожертвования?".
Впечатления природы Монбельяра и жизни в нем навсегда запечатлелись в восприимчивой, детской душе принцессы Софии-Доротеи, внезапно перенесенной из холодного, равнинного и скучного померанского местечка в живописный, промышленный городок с его теплым, приятным климатом и чудной для северянина растительностью.
Принцесса София-Доротея находилась притом еще в таком возрасте, когда впечатления глубже западают в душу человека и определяют надолго, если не навсегда, характер его внутренней жизни. Многие особенности характера и деятельности будущей императрицы Марии Фёдоровны имеют своим источником жизнь ее в Монбельяре, и только в Монбельяре мы и можем искать им объяснение.
Вскоре по приезде, Фридрих Евгений и его супруга решились выстроить себе дворец, который бы мог удовлетворять их вкусам и привычкам. Царское Село, Сан-Суси и Трианон были лучшими образцами богатых летних резиденций конца XVIII века. В этом же вкусе задумали в 1770 году выстроить себе летний дворец и родители принцессы СоФии-Доротеи, стараясь, однако, сообразно своим средствам и потребностям, заменить не достававшую им роскошь изяществом.
Этот дворец, расположенный близ деревни Этюп, в окрестностях Монбельяра, и сделался затем почти постоянным жилищем для княжеской семьи. Здание дворца состояло из красивого двухэтажного дома, по обоим бокам которого выступали крылья; дом был обнесен изящной решеткой, при главном входе в которую находились группы и статуи.
Но не дом, сам по себе очень изящный, составлял прелесть Этюпа: все очарование этого загородного дворца заключалось в огромных и роскошных садах его окружавших.
"Эти сады, с увлечением рассказывает монбельярский летописец, заключали в себе множество предметов, способных увеселять глаз и действовать успокоительно на сердце. Великолепный трельяж, представляющий собою "Храм Флоры", со статуей богини в глубине, в особенности привлекал взоры. В другом месте низкая "Хижина Угольщика", выразительной противоположности, была внутри богато убрана и украшена; "Молочная или Швейцарский Дом", под покровом сельской простоты, также скрывал в себе драгоценные предметы, между которыми находились фаянсовые вазы, рисованные Рафаэлем и его учениками.
Вход в "Хижину Пустынника", помещенную на горе, на которую с трудом можно было взойти, представлял собою дикое место, соответствовавшее жилищу отшельника; возле был грот, весь испещренный минералами и сталактитами, в котором можно было во всякое время наслаждаться прохладой; далее низвергался каскадом ручей с вершины скалистой горы, и разносил свежесть и прохладу во всей части сада; его тихие прозрачные воды протекали сначала по зеленым коврам, испещренным множеством различных цветов, потом поднимались водным снопом, чтобы затем рассыпаться бездной мелких кристаллов.
"Китайские мостики", разбросанные там и сям, позволяли переходить этот ручей со спокойной уверенностью. Многочисленные беседки из роз, жасмина и жимолости предлагали свою гостеприимную тень и располагали к покою и сладким мечтаниям; здесь рощица в каком-либо глухом углу скрывала остатки древней триумфальной арки "коринфского ордена", образованной из обломков колонн и капителей, добытых в развалинах древнего Мондера; в другой рощице возвышалась колонна, посвященная "отсутствующим": инициалы их были вытиснены полоске, окружавшей колонну.
Невдалеке от нее видели могилу, осенённую плакучими ивами и украшенную надписью, которую герцогиня Вюртембергская посвятила памяти своей подруги. Два больших птичника заключали в себе несколько видов иноземных птиц (из них золотой фазан был особенно замечателен по своим перьям); обширная оранжерея, которую в случае нужды превращали в залу для спектакля, и несколько теплиц предназначены были для хранения в зимнее время экзотических растений, который в другое время года наполняли воздух нежным и разнообразным запахом".
Такой сад, казалось, должен был удовлетворять самым изысканными потребностям сентиментальной души, затрагивая все нежные струны ее сердца; но для матери принцессы Софии-Доротеи и он оказался не вполне отвечающим цели: по крайней мере, она выстроила себе близ Этюпа еще и сельский домик, назвав его "Rêveries" (Грезы), и его особенно любила.
Домик, по свидетельству того же летописца, был так мал, что состоял только из салона (гостиной) и двух покоев для отдыха, отделанных изящно и просто. Из салона был выход в рощицу, украшенную вазами и статуями, которую иссекали извилистые тропинки, удваивавшие удовольствие и продолжительность прогулки; везде распространялся сладкий запах цветов, которыми рощица была усеяна. С севера огибала её прозрачная вода канала; с противоположной стороны высокие тополя бросали свою тень чрез ограду на дорогу, которая вела к Этюпу.
Эти и некоторые другие постройки в окрестностях Монбеляра, соединявшие в себе, по отзыву Марии Фёдоровны "приятное с полезным", в течение 20 следующих лет постепенно расширяясь и украшаясь, сообразно с улучшением средств своих владельцев, поглотили огромную сумму в миллион слишком флоринов. Принцесса-мать положила на них всё свое наследство, полученное ею от отца.
Сентиментальное воспитание проявилось в маленькой девочке еще в Трептове, и подействовало на нее еще сильнее в Этюпе, где тамошняя обстановка располагала к развитию чувствительности и мечтательности. В Этюпе этот наивный ребенок развивался под живым влиянием прекрасной природы, в тихой, семейной обстановке, среди кружка любящих лиц, жизнь которых проникнута была строгой нравственностью.
Чистые впечатления, воспринимавшиеся принцессою в Этюпе, навсегда сделали ей дорогим это имя, и вот почему, всегда, пред воспоминанием о нем тускнела в глазах её вся роскошь императорских летних помещений.
Впоследствии, забывая, конечно, про "обманчивость детских впечатлений", она говаривала, что "ни на минуту не поколебалась бы она в выборе между блестящим своим положением в России и с радостью жить скромно в Этюпе, в кругу своих родных, лишь бы с ней был горячо любимый муж (Павел Петрович).
"Милый Этюп! - восклицает со своей стороны в "воспоминаниях своих" новая подруга детства Софии-Доротеи и поверенная ее дум и мечтаний: - ты - лучшее из моих воспоминаний, каким ты мне кажешься пустым без моей дорогой принцессы, и сколько было в тебе очарования!".
К сожалению, эта новая подруга принцессы Софии-Доротеи, графиня Генриетта Вальднер, впоследствии вышедшая замуж за барона Оберкирха, боясь нескромности, мало раскрывает пред нами внутренний мир принцессы, ограничиваясь обычными похвалами ее красоте, уму и необыкновенной доброте.
Эта благородная сдержанность, свойственная многим составительницам мемуаров XVIII века и заставляющая их ограничиваться только пересказом событий (не всегда, впрочем, полным по той же причине), не мешает баронессе Оберкирх несколькими интересными чертами осветить личность своей высокой подруги и ее семьи.
О выдающемся физическом и умственном развитии 10-летней Софии-Доротеи свидетельствует уже то, что её задушевной подруге было в это время 15 лет, а между тем не видно, чтобы эта значительная разница в возрасте отражалась на взаимной искренности в отношениях между подругами; напротив, дружба между ними завязалась при первой же встрече.
Отец Генриетты, граф Вальднер, служивший прежде в Вюртембергском полку, жил в 9 милях от Монбельяра, в замке своем Швейгаузене. По приезде Фридриха Евгения в Монбельяр, он счел долгом ему представиться, и при этом герцогиня пожелала видеть у себя его дочь. Двор в Монбельяре не придерживался этикета; напротив, в нем господствовали простота и непринужденность. Поэтому прием, сделанный графине Генриетте при этом дворе, нисколько не походил на обычные приемы немецких князей, ревнивых ко всяким мелочам представительности.
Ободрив несколькими словами смущенную Генриетту, герцогиня призвала принцессу Софию-Доротею и, представив ей графиню, сказала: "Дитя мое, вот молодая особа, которую я даю тебе в подруги; будь также умна и также прилежна, как она, и постарайся доказать ей, как мы рады её посещению, чтобы она чаще бывала у нас".
"Вместо ответа, рассказывает г-жа Оберкирх, принцесса бросилась мне на шею, не соблюдая этикета, что смутило моего отца. Их высочества рассмеялись: - Мы не в Версале, барон, - сказал принц; - ваша дочь может смело обнимать мою, и я не нахожу в этом ничего предосудительного.
Принцесса Доротея была также высока ростом, как и я, хотя ей едва исполнилось тогда 10 лет. В ней уже заметно было то, что проявилось вполне впоследствии: прекрасный нрав, сердечная доброта и чудная красота. Хотя она была близорука, но глаза ее были прекрасны, и их прелестное выражение казалось выражением ее души".
Дружба, завязавшаяся при таких условиях, не могла не быть прочною. С этого времени графиня Генриетта стала "своей" в семье Фридриха Евгения, а молодая принцесса осыпала ее всеми нужными изъявлениями расположения и доверия. Подруги разлучались лишь на время, и даже после их замужества между ними поддерживалась самая тесная дружеская переписка, которая прекратилась лишь со смертью Генриетты (к сожалению, эта существующая в России переписка не отыскана ни в одном из известном архивов (П. Б.)).