Абсолютно нормально слышать эти слова от маленьких детей, от подростков – ещё куда ни шло. Но когда их слышишь от взрослых в быту, немного теряешься. Но как-то быстро находишься.
Другое дело, когда эта фраза звучит из уст неизлечимо больных взрослых. Как реагировать? Какие слова подобрать? Уговаривать? Отпустить?
Несколько лет назад на очередном международном саммите медицинских сестёр одна из секций называлась "Роль и задачи медицинской сестры в организации паллиативного ухода".
В выступлении одного из спикеров прозвучала мысль, что каждый человек, каждый пациент вправе решать, как ему уходить из этой жизни. Речь не об эвтаназии. Речь о достойном уходе из жизни, о достойном умирании, о том, как провести последние дни. Получать ли лечение в стенах больницы, лечиться ли дома. Кто будет рядом в последние дни, часы, минуты? Бороться ли до последнего или отказаться ли от лечения?
Заместительная почечная терапия, конечно же, не является паллиативным лечением. Как я уже говорила, это продляющее жизнь лечение, это образ жизни. Тем не менее иногда диализные пациенты решают не жить такой жизнью. Их угнетает необходимость регулярных процедур, привязка к центру, а, соответственно и к городу, региону, стране. Они ощущают себя неполноценными. Пугает слово "пожизненно". "Звучит, словно приговор" – сказал мне как-то пациент. "Жизнь закончилась. Разве это жизнь?" – сказал другой. Ну, что на это ответить? Чтобы ты не сказала, он для себя уже всё решил. Конечно, пытаешься уговорить, а получается не всегда.
Безусловно, с такими пациентами должен работать психотерапевт, психолог. Но, во-первых, практика посещения этих специалистов в нашей стране ещё только начинает складываться. Предубеждение: "я ж не псих, зачем мне это?! " очень крепко угнездилось в наших головах. Во-вторых, эта опция доступна далеко не везде и далеко не всем. И зачастую человек остаётся один на один со своими переживаниями и сомнениями.
Есть ещё одна категория – диализные пациенты со стажем, которые в один прекрасный день понимают, что смертельно устали ежедневно бороться за свою жизнь. Вот они-то и говорят:
– Я больше не могу, не хочу и не буду!
И никакие уговоры и аргументы на них не действуют. Не переубедить, не заставить.
Я помню замечательного парня, сохранного, отлично компенсированного – остаточное количество мочи приличное, междиализная прибавка 100-200 мл (считай, совсем нет), никаких перекосов в анализах, давление в норме, всё ровненько, можно сказать, идеально. Высочайшая эффективность диализа, идеальная модель пациента. А он устал. Устал почти 160 раз в год добираться до диализного центра из своей дальней деревни: сто км в один конец и сто в другой. Устал лежать, прикованным к аппарату по четыре часа. Устал ходить с исколотыми руками. Устал каждое утро начинать с прослушивания фистулы – жужжит, не жужжит?
Ему стало неважно, что есть перевозка (специально выделенная машина скорой помощи) и не нужно искать транспорт. Перестало радовать то, что с такими параметрами и показателями можно прожить на диализе и двадцать лет, и тридцать. Он устал. И сдался.
Через три месяца его не стало. Отёки, давление, гиперкалиемия, чудовищная прибавка между процедурами.
И противоположный пример. Женщина лет пятидесяти пяти, не замужем, детей нет, из родственников только брат. Поступила впервые, легла и сложила руки на груди. Полное безразличие к происходящему, полная безучастность, перестала умываться и расчёсывать волосы, отказалась от еды и воды, на вопросы не реагировала. Просто лежала молча и смотрела в потолок.
У меня полторы сутки, ночную смену мне сдавали с напутствием: "Рёбра не ломать". То есть, если бабушка будет уходить, особо не усердствовать, так как жить не хочет. Иными словами, нестарая, в общем-то, женщина сама списала себя со счётов, за считаные дни превратилась в глубокую старуху, и все поняли – любые усилия бесполезны. Само собой, никто не будет тупо смотреть, как она остановилась: и качать будем, и препараты вводить. Но без фанатизма.
Ну, ладно, не ломать, так не ломать. До поздней ночи я периодически поглядывала на "бабулю" – живая. Слабо, но дышит, давление тоже держит, лежит с закрытыми глазами, потолок больше не разглядывает. Захожу в четыре утра и чуть заикаться не начинаю. Сидит моя пташечка седовласая на кровати, рассветом любуется.
– Чаю, – говорит, – хочу. С молоком.
Опаньки, ну и дела, ожила.
– Извини, бабуля, с молоком у нас напряжëнка, а просто чёрный чай пойдёт?
Я настолько обалдела, что перешла на "ты", да ещё и бабулей назвала.
– Пойдёт. И хлеба кусок. Можно?
Ну, конечно, можно! Я бы и пирожное организовала, если бы было возможно! А она добавляет:
– Завтрак скоро?
Мы так и не узнали, какие такие мысли она там себе думали. Но за жизнь она с этого дня цеплялась с неистовой силой.
Я не знаю, как буду себя вести, если не приведи, господь, окажусь в подобной ситуации, на месте пациента. Что во мне проснётся – дикое желание жить или страшная апатия. Может, смирение. Не знаю.
Но я точно знаю, что любое решение пациента заслуживает уважения.
