Вопрос, станет ли в будущем русский язык аналитическим, – как английский, в котором связь слов в предложении определяется не флексиями (окончаниями), а артиклями и порядком расположения, – был задан в комментариях к статье о причинах волнующего умы лингвистов-любителей «обеднения» языков. Ведь, правда же, – грамматика русского языка имеет тенденцию к упрощению. Лишь в исторический, письменный уже период, из пятнадцати падежей девять стали неупотребительными… И не результат ли это происков всяких там «розенталей»?
В заметке показывалось, что масоны тут ни при чём. Тенденция к упрощению грамматики и трансформации флективных языков в аналитические – универсальна. Только в Европе за последние одну-две тысячи лет, – сколько развитие языков можно отслеживать прямо, по письменным источникам, – флективная латынь распалась на преимущественно аналитические романские языки. Та же участь постигла и флективный девнегерманский. Среди славянских же полностью аналитическим (падежи сохранились в архаичных оборотах) стал болгарский язык.
В связи с этим возник вопрос… Но сначала, всё-таки, о тенденциях.
Во-первых, что происходит с языками? Согласно теории грамматикализации, сформулированной в начале прошлого века, трансформации закольцованы. Исходной, самой примитивной формой являются языки изолирующие, – такие, как китайский, – состоящие только из корней. Связь слов в предложении определяется их последовательностью, и… пожалуй, это можно назвать «наречиями», наличествующими в большом ассортименте. Затем, изолирующие языки превращаются в агглютинативные, – в которых те самые слова-связки, передающие отношения между морфемами, длинным поездом цепляются к «паровозу» – корню. Агглютинативные языки, – примеры, венгерский, турецкий, баскский, – в свою очередь, превращаются во флективные. Слова несколько укорачиваются, – от них отваливаются, начиная собственную жизнь, предлоги, союзы, частицы, – прочие же задачи перераспределяются между приставками, суффиксами и окончаниями. Флективные языки, затем, трансформируются в аналитические, – в значительной мере изолирующие и развивающиеся к таковым…
О данной теории можно сказать лишь что она очень сомнительна. Наблюдаемыми являются лишь тенденции эволюции агглютинативных языков к флективным и флективных к аналитическим. Какой-либо склонности изолирующих языков к развитию не отмечено, – хотя китайский наблюдаем на протяжении четырёх тысяч лет. Не объясняет теория и куда воткнуть инкорпорирующие языки, подобные языкам чукчей и некоторых индейских племён. В них слово одновременно является и предложением, – крепимой к глаголу конструкцией из корней.
...То есть, про некий общий, универсальный закон развития языков с большой долей уверенности можно сказать, что его нет. Причины же появления частных, непосредственно наблюдаемых тенденций не всегда понятны. Например, по вопросу склонности флективных языков превращаться в аналитические существует две гипотезы. И обе они не без греха. Первая, – озвученная в предыдущей публикации, – предполагает, что упрощение грамматики оборотная сторона расширения лексики. Ведь производительность речевых центров мозга у человека не растёт… Вторая же утверждает, что роды, времена и падежи массово отваливаются при прохождении языка через стадию пиджина, – когда резко возрастает число говорящих на нём, и большинство из них владеет языком плохо…
Обе гипотезы не особенно хорошо согласуются с наблюдениями. С одной стороны, аналитическими романские и германские языки, например, стали в раннем средневековье, когда словарный запас не рос. С другой стороны, версия упрощения с ростом числе говорящих крайне не убедительно иллюстрируется лишь примером латыни, – упрощение грамматики продолжалось ещё сотни лет после распада Гесперии. В прочих же случаях, – хоть на примере болгарского, а в большинстве случаев и на примерах германских языков, – видно, что «рост числа говорящих» просто не происходил. Братушки падежи уже в новое время, – в период турецкого господства, – растеряли.
О чём речь? Пока о том, что закономерности, основываясь на которых можно было бы прогнозировать дальнейшую эволюцию русского языка – на данный момент не выявлены.
Но если б их выявить и удалось, они бы не имели отношения к делу. Ибо поменялись правила игры. Все вышеописанные тенденции эволюции языков, – как наблюдаемые, так и предполагаемые, – относятся к эпохе предшествующей возникновению языков литературных. Или, по крайней мере, к моменту, когда литературные языки находились под сильным влиянием разговорных, – поскольку читать умело меньшинство. Начиная же с XIX века изменение грамматики затруднено, поскольку уже разговорный русский язык находится под довлеющим влиянием языка литературного. Грамматика же последнего – фиксирована.
Собственно, неоднократно выдвигавшиеся в прошлом веке предложения грамматику русского языка упростить, разбивались об ощущение, что писать «малако», «заец» или «в лесе» – безграмотно. И это ощущение никуда уже не денется. Грамматика русского языка отлита в граните огромной, истинно великой литературной традиции.
...Соответственно, возникают вопросы вторичные.
Например, можно ли считать, что русский язык, как флективный, в некотором смысле «примитивен» или «отстал»?… Ну… Можно. А можно и не считать. Критерий простоты грамматики, как совершенства языка, – спорен. Да и что считать «простотой»? В английском и французском, например, ничто, – из принципа просто, – не пишется, так как слышится. Да и вообще фамилии приходится диктовать по буквам.
И таки да. Англичане полностью в курсе проблемы. Но тоже ничего не могут поделать, – грамматика закреплена литературной традицией.
Нелегко ответить также и на вопрос, заключается ли в консервации русского, как флективного, что-то хорошее или дурное. Ибо того и другого много. С одной стороны, избыточное, ничему не служащее усложнение, – безусловное зло. Почему яблоко на столе «лежит», а тарелка «стоит»? И то, если она не разбита, – разбитая на столе лежать будет... Или, почему кофе – мужского рода (хотя, правильная форма «кофей» уже не употребительна), а кафе – получившееся, когда то же слово заимствовали ещё раз, – среднего… Это всё… мусор, на самом деле. Лишь затрудняющий выполнения языком его функции, – передачи информации.
С другой же стороны, возможность располагать в предложении слова в произвольном порядке, чрезвычайно расширяет палитру языка, позволяя передавать оттенки смысла. В английском такой опции нет, – и даже более того, в аналитических языках затруднено построение длинных предложений… С этой точки зрения, «примитивным» и «бедным» мне всегда казался английский. Чтобы загнать в его тесные рамки, витиеватую русскую мысль приходится упрощать, – да и после этого нет уверенности, что она адекватно передана тем порядком слов, который дозволен.
...Небесполезны даже окончания. Например, в заметке о вельзебуфо – монструозной лягушке мелового периода, часто используется (в строгом смысле неправильная) форма «вельзебуфа»… Вроде бы, то же самое, но коннотации за вельзебуфой тянутся несколько иные.
