Милюська в процессе перевоспитания Пережевальской…Что? А! Да, так она и осталась при почти том же имени. Но это сейчас не важно.
Так вот, то ли стокгольмский синдром сработал, причём в обе стороны, потому как доводили они друг дружку знатно. Милюська и Переживальская. То ли ещё что. Не важно.
Главное, что они подружились! И частенько бегали, друг к дружке в гости.
Вот и в этот день Переживальская отпросилась у богатыря. Да, да, всё честь по чести! Увольнительная там, до такого-то, как положено, хозяин-то у неё военный поди. Да и после воспитательной работы стала очень, очень ответственной.
И радостная потрусила к подружке.
Милюська в тот день уже переделала все дела, и была отпущена бабушкой погулять.
Выскочив на полянку, она увидела такое, что зажав рот ладошками, чтобы не заржать, начала пятиться обратно.
Перед громадным во весь Горынычев рост, и где только такое взял?! находился Горыныч. Да. Он не стоял, не сидел.
Он кланялся, изгибался, разгибался, вновь кланялся.
И корчил умильные рожицы на всех трех мордочках. Старательно. Весьма.
В лапах Горыныч сжимал букет цветов. После очередного реверанса перед зеркалом, Милюська не выдержала, и задом отпрыгнула подальше. Боясь, заржать.
И во что-то уткнулась. Оглянулась назад. Там в такой же позе как она, стояла, зажимая рот Пережевальская.
- ЧШШШШШ!!! – дружно зашипели они.
- А давай его напугаем? – беззвучно предложила развеселившаяся Милюська, - интересно, какое у него тогда будет выражение?!
Пережевальская молча, боясь, что если проржёт хоть слово, то заржет в голос, кивнула на спину.
Аккуратно пятясь задом, решив зайти с другой стороны полянки, подружки начали хитрый маневр.
Бабуся Ягуся закончила все домашние дела, радуясь удивительно спокойному дню.
Ей осталось только развесить белье. Чем она и занималась. Ягуся только что вынесла тазик с бельем, и собираясь поставить его на землю, только начала наклоняться.
Когда что-то очень тяжелое ткнуло её куда-то в район поясницы и чуть ниже, Ягуся начала падать.
И чтобы удержаться на ногах, взмахнула руками. Сильно. Теми самыми, в которых был тазик.
Взмах получился неожиданно сильным, белье вспорхнуло аки бабочки на лугу, и медленно осело на Пережевальской и Милюське.
Пережевальская, пытаясь освободиться от того, что накрыло ей морду, завертелась, тряся гривой, и тем, на чём грива крепится.
Накручивая на себя и то белье, что висело на веревках.
Котенок, ну, тот из пяти, вышел погреться на крыльцо, и увидел жуткое чудовище, нападающее на его Бабулечку.
С диким мявом он взвился в воздух и вцепился чудовищу, куда получилось.
Чудовище взбрыкнуло тем, что скрывалось под белыми, белоснежными простынями, взвыло нечеловеческим голосом, а каким ещё взвоешь, когда тряпки все зубы забили?!
И понеслось! Нет. Не туда, куда глаза глядят. Глаза не глядели от слова вообще! Они под простынями были.
Милюська почуяв, что её куда-то несут, ничего не видя, под теми же простынями, слыша дикие завывания подружки, и того, черненького, что повис где-то в районе…ну, того, к чему хвост крепится, заорала вместе со всеми.
Коллектив дело такое. Заразительное.
Этот день в селе запомнят навсегда.
По центральной…ну, не надо так! Было же ещё две боковых, значит, по центральной улице села неслось приведение без головы.
Виднелись только четыре ноги. Головы у привидения не было! Привидение выло и подвывало так, что все село отважно и храбро бросилось по хатам, хаткам, домам и домикам. Закрывая ставни и двери наглухо.
Привидение выло, подвывало, орало и визжало.
Позади привидения висел черный котенок, храбро его поймавший!
Местный священник, заслышав жуткие звуки, выскочил на улочку. Завидев жуть, несущуюся на него, он понял, что уже никуда не успевает отскочить, и в последней надежде выставил перед собой крест, пытаясь вспомнить хоть одну молитву.
Жуть слегка задела его плечо, и пронеслась мимо!
Уже почти пронесясь, жуть задела кончиком своих жутких одеяний за кончик креста.
Дернула! «Освободиться пытается!» Подумал священник, лежа носом в пыли, и не пытаясь подняться.
Встать он решился только тогда, когда грохот топота стих где-то вдалеке.
Открыв один глаз, он покосился. Рядом с ним валялся крест, за который зацепился саван приведения. Черный котенок, как отважный рыцарь, с грозным рычанием трепал саван всем храбрым собой.
Саван вместе с крестом, заправленные в рамку, были повешены на стенку храма, как свидетельство смелости его пастыря, и непобедимости креста.
К Ягусе потянулись крестьяне за котятами. Ведь, ежли он с привидением вот так! Одной лапой! То крысам от него вообще пощады не будет! Когда подрастет.
Спустя пару дней, кто-то положил Ягусе стопку совершенно нового белья на крылечко.
А что поделаешь?! Милюська конечно, копила на совсем другое. Но свои косяки выправлять надо самостоятельно!
К этому приложило копыто и Пережевальская. Выпросив у богатыря зарплату за три месяца. Деньгами. Не овсом.
Но он, любя своё животное, сжалился. И хоть и выдал денежек, но и овсом баловал.
Вот так, никто и не узнал, кто был тогда на центральной улице села.
И хорошо! А то крапива в огороде, ну никак не переводиться! Как Милюська не старается её выполоть.
Один Горыныч остался в стороне. Так и не узнав, что над ним ржали. И даже хотели напугать. Может, оно и к лучшему, а то бы ещё обиделся.
