Мы когда-то жили в доме, где было много пожилых людей, некоторые держали собак. Особенно колоритной фигурой была Люся с Бимом.
Было Люсе за семьдесят, а Биму года два. Хотя Люся жила на одну пенсию, она умудрилась раскормить Бима до размеров хорошего кабана: пёс был чёрный, крупный, толстый, как бочонок, неуклюже переваливающийся на своих лапах при ходьбе. Гав у него был грубый и громкий, сам казался страшным, но существом был добрейшим, и весь дом к нему относился с симпатией, кроме соседей, державших спаниеля. Видимо, самцы лаяли друг на друга, а хозяевам спаниеля не хватило ума ситуацию разрядить, хотя Люся не раз им говорила, что нужно просто не выводить одновременно питомцев, чтобы избежать их встречи.
Сама Люся мне тоже была интересна. Представьте себе худую старушку в брюках, куртке, с рюкзаком за плечами, отмахивающую с Бимом через весь длиннющий Измайловский парк несколько километров туда и обратно. Были у Люси короткие седые волосы, несколько пронзительный тонкий голос, многолетняя привычка курить и большой опыт в разведении собак.
Когда она была моложе, держала сразу несколько породистых псов, была и какая-то семья, но потом никого не осталось, и от одиночества Люся снова решила завести собаку. Пока раздумывала, увидела у помойки щенка. Он был маленький, без мамки, хотел есть и ко всем подбегал. Покормив щенка на улице пару дней, Люся взяла его к себе домой. Она надеялась, что собака вырастет небольшой, но что выросло, то выросло, обратно не вернёшь.
Я так прониклась к этой паре, что постоянно пыталась Бима чем-нибудь угостить, и пёс уже встречал нас с мужем, радостно виляя хвостом-палкой и даже, как нам казалось, улыбаясь. Люся ворчала, но угощать не запрещала, особенно ей понравился сухой собачий корм, который можно было брать с собой на прогулки и давать Бимуле в качестве конфеток.
Собак держали и люди из дома напротив. Я не раз замечала старую женщину, маленькую, худую, странно одетую и ещё более странно накрашенную, как будто делалось это на ощупь, без зеркала: грубо намалёванные помадой ярко-красные губы, в два раза больше естественных, и чернущие брови, ползущие на лоб, выглядели ужасающе. Выходила она с двумя средних размеров собаками, иногда подходила к мусорным бакам и рылась там. Смотреть на это было как-то тягостно.
Прошла пара недель, я возвращалась домой часов в пять вечера, уже видела знакомые окна, и тут из-за угла соседнего здания какая-то бабуля выруливает, заводит разговор. Лицо у меня, видимо, сильно доброе.
Так вот, начинает она жаловаться на жизнь: внук паспорт забрал, что делать, не знаю, я совсем одна, родственники живут в другом месте, адрес не помню, я недавно падала, у меня черепно-мозговая травма, всё плохо, никто обо мне не заботится, пенсию получить не могу, денег нет, еды нет, собаки голодные, уже траву едят...
Последняя фраза меня прямо подкосила: собаки траву едят!.. Надо что-то делать.
Мне, конечно, жалко стало и саму бабулю, лицо вроде знакомым кажется, но понять не могу, кто именно она такая, то ли из нашего дома, то ли из соседнего. Денег у меня с собой нет, наличные все кончились, а то я бы ей по доброте душевной дала немного.
Предложила ей дойти до полицейского участка, он рядом, написать заявление насчёт утерянного паспорта. Она согласилась, я её под руку веду, чувствуя себя Суперменом.
Дежурная при виде бабки неожиданно начинает смеяться: дескать, она у нас каждый день появляется, не обращайте внимания. Но мне-то ещё непонятно. В общем, бабка пошла на второй этаж полицейского участка, а я — домой: голодная, устала, ноги натёрла.
Дома через некоторое время понимаю, что это та самая бабка из дома напротив, у которой две собаки, которая раньше сильно накрашенная ходила и в помойках рылась. Ещё спустя какое-то время меня начинает мучить совесть, что я не помогла ей никак. А в голове всё фраза вертится: собаки траву едят... Ужас.
Наверное, дома у неё и правда ничего нет — ни еды, ни денег. А у нас целых две упаковки сосисок в холодильнике. В общем, собираю я пакет с едой: хлеб, сосиски, чай, пряники.
Слышу: под окнами Люся со своим кабанчиком Бимом разговаривает. Выхожу с пакетом на улицу и спрашиваю у Люси: не знает ли она эту бабку? Знает. Зовут её Генриетта, живёт она на втором этаже в соседнем доме. Только не нужно к ней ходить: она всем годами жалуется, что у неё всё плохо, а между тем живёт как-то, и не страшно, что её собаки траву едят, Бим вот тоже траву всё время ест, это для очистки кишечника нужно.
Я понимаю, что в словах Люси есть сермяжная правда, но уже настроилась спасать мир, поэтому иду к дому напротив.
Там стоит женщина и курит, я у неё спрашиваю, как войти в дом, она говорит: код такой-то. Надо же, как у нас. Живу я, говорит женщина, на втором этаже справа, а Генриетта слева (как мы).
Захожу в подъезд, поднимаюсь на второй этаж, налево. Там четыре квартиры. Думаю: где же живёт эта бабка? Интуиция меня толкает к двери со знакомым до боли номером 8... Дверь такая страшная, вся выбитая на сто рядов, с переделанными замками, в щелях.
Стучу туда, стучу — открывает парень. Я у него спрашиваю про Генриетту. Он говорит: она спит. Я догадываюсь: вы её внук? Рассказываю ему историю. Он смеётся. Я уже тоже смеюсь.
У бабки, оказывается болезнь Альцгеймера, она всё забывает, даже свой дом иногда найти не может. Внук работает, есть и две внучки, все о бабке заботятся, в холодильнике куча еды, собаки сытые. Бабка эта уже восемьсот копий паспорта сделала. По крайней мере, так внук сказал.
Я стою со своим пакетом, говорю: а я вам еды принесла... Мы так хохотали... Внук ничего не взял, естественно, поблагодарил меня за чуткость. Главное, квартира совпала — тоже восьмая.
Люся меня дождалась, и мы с ней тоже посмеялись. А сосиски я ей отдала — для Бима. В общем, сплошной позитив и куча совпадений.
_
С тех пор прошло десять лет. Мне шестьдесят. Стараюсь, конечно, держаться бодрячком, но есть всякие звоночки... То позвоночник прозвонит, то ноги, то поджелудочная, то мозг... И теперь наверняка кто-то смотрит на меня и про себя называет бабкой. (Как в пятнадцать лет я, дурочка, назвала старухой двадцатиоднолетнюю девушку.)
Ну ладно, пусть морщины и прочая, и прочая, но, боженька, оставь мне мой ум, уж какой ни на есть. Не хочется быть очередной Генриеттой.
И под конец — политкорректный вариант известного анекдота:
— Внучек, как зовут того мужчину, от которого я без ума?
— Альцгеймер, бабушка!
