Историко-фантастический детектив
Алексей Богачев
Уважаемые читатели!
В 2006 году вышла художественная книга археолога, доктора исторических наук Алексея Богачева. В данной книге фантастика переплетена с реальными историческими фактами. События книги разворачиваются сразу в трех эпохах - в нашем времени, в годы Второй мировой войны и в Х веке нашей эры.
На канале мы будем размещать по одной главе в день. Приятного чтения и хорошего дня!
Предыдущие главы:
Глава 1 Глава 2 Глава 3 Глава 4 Глава 5 Глава 6 Глава 7 Глава 8 Глава 9 Глава 10 Глава 11 Глава 12 Глава 13
ГЛАВА 14. ДЕЛА МИНУВШИЕ
Орлиные горы не Альпы и даже не Кавказ, однако могли бы стать неплохой курортной зоной, если бы местные власти для этого хоть что-то предпринимали. Хотя, возможно оно и к лучшему, что в самом центре России есть такая «дикая» заповедная страна.
Во всяком случае, Петровича такое положение дел вполне устраивало. Иностранные любители экстремальной экзотики и экологического туризма, изредка приезжавшие сюда, нанимали его в качестве проводника и весьма щедро оплачивали эту работу. Впрочем, яркие незабываемые впечатления, стоили того.
Поскольку Егору проводник был не нужен, Петрович пошел вместе с ребятами просто, как это часто бывает у русских людей, за компанию.
- Егорша, давай на Вислом Камне привал сделаем, - с трудом переведя дух, сказал он.
- Что, тяжело после вчерашнего? – оглянулся Егор.
- Да не в этом дело…
- А в чем же?
- Да пусть Аннушка красотой полюбуется! Забыл, что ли, какой там вид на волжский простор открывается?!
- И то верно, - согласился разогнавшийся было Вяткин и замедлил ход. – Через полтора километра привал. Потерпишь? – спросил он Анну.
- А что, разве есть выбор? – улыбнулась она.
В этом месте тропинка начинала круто подниматься вверх. И порой, чтобы сделать очередной шаг, путешественникам приходилось цепляться за ветви и обнаженные корни деревьев. Однако, несмотря на опасения Мокшина, Анна-Мария, держалась более чем уверенно.
- Ну вот и добрались, - выдохнул Петрович и привычно расстегнул ворот своего плаща.
Анна-Мария ловко скинула свою нелегкую ношу, разогнулась и замерла. Она-то думала, что уже начала привыкать к этой удивительной волжской красоте. Оказывается - нет.
Вид, который открылся ей с небольшого горного уступа, испокон называвшегося Вислым камнем, не был сравним ни с одной, самой замечательной фоторепродукцией самого знаменитого фотографа, ни с одним, самым изящным и дорогим полотном самого маститого художника. Да, да, Анна-Мария, часами завороженно стоявшая в Лувре, Метрополитене и Третьяковке перед пейзажами Дюпре, Добиньи, Моне, Сезанна, Серова, Куинджи и Левитана, вдруг ощутила необыкновенную слабость от внезапно прихлынувшей к ее сердцу теплой волны. Легкий вечерний ветерок мягко трепал ее вылезшие из-под бейсболки светлые пряди волос. Время для нее перестало существовать. Осталось только играющее светом пространство.
- А вон там во время войны нефть добывали, – раздавшийся прямо над ее ухом голос Петровича вернул Анну-Марию в реальность. – А прямо у берега была нефтеналивная станция.
Посмотрев в том направлении, куда указывала рука геолога, она увидела блеснувшие в лучах заходящего солнца большие серебристые цилиндрические емкости для хранения нефтепродуктов. Среди первозданной природы они смотрелись вызывающе нелепо.
- Ну все, - окликнул Егор своих друзей. – Ужин готов, начинайте мыть руки.
Его голос окончательно вернул Анну на землю. Она взглянула на часы и ахнула – в состоянии восторженного транса она пробыла чуть менее трех часов. Ну да бог бы с ним, со временем. Анна, к ужасу своему, осознала, что впервые в жизни она забыла о своих профессиональных обязанностях и не сделала ни одного снимка.
- А здесь со всеми новенькими так, - словно прочтя мысли своей попутчицы, резюмировал Петрович, и передал девушке очищенную от горячей серой корки печеную картошку. – Как в яму какую-то на время проваливаются.
Красно-оранжевый солнечный диск, игриво мигнув своим последним лучиком, улизнул за линию горизонта.
В горах, даже если это не очень большие горы, темнеет быстро. А если рядом с вами горит костер, то темень вокруг кажется просто невероятной.
- Ты здесь аккуратнее передвигайся, - Егор, готовясь ко сну, давал своей гостье последние наставления. – Площадка тут маленькая. С обрыва можно свалиться легко.
- А ручеек, где мы руки мыли? – задумчиво спросила она.
- Вот как раз в ту сторону и не ходи – в двух шагах от него обрыв.
Прямо под скальной, словно козырек нависающей, стенкой мирно дремал Петрович. Запеченная в костре картошка, черный хлеб и пахучий зеленый лук, приправленные ста граммами спирта, оказали на его здоровый организм благостно-расслабляющее действие. Он даже не полез в спальный мешок, предпочтя использовать его просто как подстилку.
Егор, тоже давно попривыкший к здешним красотам, мягко погружался в сладкий сон. На нескончаемые вопросы Анны-Марии он продолжал отвечать автоматически, исключительно по природе своей врожденной вежливости.
- А до ущелья этого, сколько идти осталось? – несмотря на усталость, ей совершенно не хотелось спать.
- Часа четыре, - монотонно отвечал он.
- А там тоже так красиво?
- Угу.
- Ты спишь, что ли?
- Не-а.
- Я тут одну историю вспомнила. Мне ее дедушка рассказал. А ему в лагере, на лесоповале – один пленный немец. Я только сейчас поняла, что история эта может относиться именно к этим местам.
И Анна-Мария, не торопясь, словно рассуждая сама с собой, стала рассказывать Егору услышанную в далеком детстве историю, которую она, будучи ребенком, воспринимала как одну из многочисленных сказок, рассказываемых ей на ночь любимым дедушкой.
***
Дело было сразу после войны. Ее дед продолжал находиться на Урале, но уже не в лагере в качестве заключенного, а в соседней с ним деревне на положении ссыльного. Однако изменение его статуса работы не убавило, и он продолжал валить лес.
Зимы в ту пору стояли морозные. При скудном пайке, народ и в лагере, и на выселках умирал много. Однако начальство, заботясь о том, чтобы эти места не оскудели людьми, продолжало регулярно присылать новые партии заключенных.
И вот одна из таких партий вновь прибывших практически полностью состояла из военнопленных немцев. Одного из новичков отдали под начало деда Анны-Марии, который к тому времени уже дослужился до бригадира. Звали немца Пауль. Пауль Рихтер.
Чувствовалось, что этот двухметровый сутулый скелет некогда был сильным, жилистым парнем. Во всяком случае, несмотря на измученный вид, он продолжал оставаться достаточно выносливым работником. Владимир (так звали деда Анны-Марии в лагере, хотя по паспорту он был Вольдемаром) отметил стоическое трудолюбие своего подчиненного, его спокойный, уравновешенный характер и философское отношение ко всему происходящему. Уже месяца через два-три он начал обмениваться с ним короткими, не относящимися к производственному процессу, фразами. Сначала говорили на русском, но потом как-то незаметно съехали на родной немецкий язык. Говорили о разного рода пустяках – где родился, как женился… Но когда разговор хоть как-то касался войны, Пауль немедленно замолкал, уходил в себя.
Однако простое человеческое общение рано или поздно растапливает лед недоверия, превращая его в прозрачную воду, а затем и в легкий пар. Так произошло и с Паулем. Со временем он проникся к Владимиру дружеским чувством, и их беседы стали более откровенными.
Один из таких разговоров запомнился Владимиру особенно. Дело было летним вечером. Владимир, как бригадир, чтобы доделать ту или иную работу, имел право оставлять на участке одного-двух человек. И он иногда, чтобы просто подкормить своего товарища и в спокойной обстановке поболтать с ним, этим своим правом пользовался.
Пауль был человеком выдержанным, и, несмотря на то, что в лагере плохо кормили – всегда ел принесенную Владимиром краюшку хлеба не спеша и без видимой жадности оголодавшего человека.
- Подставили нас тогда, - вдруг произнес он, словно продолжал какой-то внутренний монолог.
- Ты это о чем? – удивился Владимир.
- Помнишь, ты спрашивал, как я попал в плен? Вот я и отвечаю: нас тогда отвратительно подставили. Попросту сдали. – Пауль медленно ел хлеб и смотрел в одну точку. Может быть, в это мгновение он смотрел прямо туда, в тот роковой для него день.
В тот день ему особенно не везло. Хотя невезучим Рихтер себя не считал. Он вырос в обыкновенной рабочей семье. Родители всю жизнь трудились на одном из Крупповских сталелитейных заводов в Эссене и получали весьма неплохие деньги. Но потом разразилась экономическая депрессия, и вся страна на несколько лет впала в чудовищную нищету. Однако, когда к власти пришел Гитлер и заводы вновь заработали, народ вдруг обрел веру и надежду. Человека, поднявшего униженную нацию с колен, не полюбить было невозможно.
Пауль одним из первых пошел в военно-спортивный лагерь для подростков, где учителя не только закалили его тело, но укрепили его волю и ум. Как радостно было, прижавшись друг к другу плечом, маршировать в стальном строю таких же, как и ты, парней, а потом в едином порыве с восторгом вскидывать правую руку, горячо приветствуя своего любимого руководителя!
К слову сказать, руководители Пауля – а некоторые из них нюхали порох еще Первой мировой – были достаточно серьезными профессионалами. Именно они, заметив недюжинные физические способности двухметрового парня и его подвижный ум, решили перевести Пауля в особый лагерь по подготовке армейских спецподразделений.
Именно там рядовой Рихтер обучился всем премудростям диверсионной работы в горах, городах, на воде и под водой. Именно там унтерофицер Рихтер был оставлен, чтобы готовить новые кадры специалистов для неминуемой грядущей войны. И война не заставила себя долго ждать. Ее огонек, затеплившийся сначала на западе, на востоке перерос в неукротимое пламя. Восторг! Еще немного и завладеем всем миром! Скоро все народы узнают - как нужно жить на самом деле! Веди нас, фюрер, к победе! О, как Пауль рвался на фронт! Но как на грех его перевели в резервное подразделение дивизии альпийских стрелков, которые высоко, в забытых богом и людьми горах, в состоянии вынужденного, изматывающего безделья подавленно грустили. И это в то самое время, когда лучшие из лучших занимали один город за другим! Это было ужасно.
Однако грусть была недолгой. Приняв во внимание его многочисленные рапорты об отправке на фронт, но, возможно, по каким-то своим соображениям, судьба поспособствовала тому, что его послали на восточный фронт. И (о, удача!) не куда-нибудь, а в самое пекло, под Сталинград. Наконец-то он покажет этим русским, на что способен умелый боец и настоящий патриот!
На фронт он едет не эшелоном, как все, а в особом самолете. Вместе с ним летят еще двенадцать человек. Практически никто никого не знает. Разве что три человека, сидящие особняком в передней части фюзеляжа, время от времени переговариваются друг с другом, как старые приятели или сослуживцы. Одного из тех троих им перед вылетом представили как старшего группы. Причем сказали просто и без каких-либо комментариев, что они поступают «под командование вот этого человека». Ни имени, ни звания… Когда Рихтер спросил, как обращаться к руководителю группы, тот ответил: «Называйте меня просто – «Первый». Из чего Пауль заключил, что имеет дело с весьма засекреченной личностью и задача им предстоит, скорее всего, непростая, что приводило молодого бойца в невероятный восторг.
Под Сталинградом они жили особняком в глубоком тылу и практически не покидали хорошо охраняемую зону военно-транспортного аэродрома. «Первый» ими практически не занимался. К тому, что их не посвящают в планы грядущей операции, Пауль относился спокойно, хорошо понимая, что уровни секретности бывают разные. И очень часто боевая задача перед диверсионным подразделением ставится непосредственно перед выходом на задание.
«Первый» и те двое, с которыми он общался в самолете, продолжали держаться особняком. Они часто уединялись и вполголоса что-то обсуждали, вероятно, задачи предстоящей операции. Это тоже было нормально. Единственное, что несколько смущало Рихтера, так это то, что входивший в их группу известный специалист по диверсионным операциям Йоган Бреме от той тройки был тоже недвусмысленно дистанцирован. Было видно, что опытного разведчика это и злило, и волновало.
Видно, носом чувствовал матерый диверсант, какой-то подвох. И не ошибся. Даже он в этой операцией был всего-навсего ширмой. Каковы же были реальные задачи этой операции, если командование решило пожертвовать самим Бреме?!
- Ну, и каковы же были реальные задачи этой вашей операции? – перебил рассказчика, до этого молчавший и внимательно слушавший его Владимир.
- А мы об этом так и не узнали, - ответил Пауль и, вспомнив о зажатой в кулаке горбушке, поднес ее ко рту.
- То есть?
- Задача, конечно, была поставлена, - вяло надкусил хлеб Пауль. – За четыре часа до вылета Первый показал нам карту и, ткнув пальцем в район Орлиных гор, сообщил, что мы должны уничтожить нефтехранилища и нефтеналивную станцию, расположенную на берегу Волги.
- Ну а подвох-то в чем?
- А подвох в том, что мы, включая Бреме, десантировались в районе этой самой нефтяной станции. И нарвались на засаду русских автоматчиков.
- И что? – Владимир силился, но никак не мог понять сути. – Где тут обман?
- А те трое, во главе с Первым, полетели куда-то дальше.
- Назад, что ли, вернулись?
- Для того, чтобы вернуться назад – огород городить не нужно. Это был классический отвлекающий маневр. И, злой, прыгавший прямо за мной, Бреме, прекрасно это понимал. – Пауль аккуратно закинул в рот оставшиеся на ладони хлебные крошки и, мягко улыбнувшись, шутливо, на местном жаргоне, произнес: – Однако, начальник, за забор идти пора. Совсем темно скоро будет.
***
- И что потом с этим Рихтером стало? – Егор, в отличие от мирно дремавшего Петровича, с интересом выслушал рассказ Анны.
- Не знаю, - отозвалась Анна-Мария, – примерно через полгода деда выпустили, а Пауль остался, как тогда говорили «за забором».
- И сейчас так говорят, – Петрович, обозначив свое участие в беседе, шумно перевернулся на другой бок.
Было около двух часов ночи. Анна-Мария, обернувшись в сторону реки, с удивлением отметила, что красная заря так и осталась висеть над спокойной волжской гладью.
- В это время года у нас всегда так, - ответил Егор, встретившись с ее удивленным взглядом. – Часа через два солнце взойдет прямо с этого места. Так что, давай-ка, поспим.
Егор завернулся в свой легкий спальник и закрыл глаза. Перед его мысленным взором предстали крепкие немецкие парни в маскхалатах и с автоматами наперевес. Их лица были сосредоточены. Через минуту всем им предстояло совершить затяжной, может быть последний в их жизни, прыжок.