С Верой Кукушкина связывал «морганический брак». Он был грузчиком на вокзале, самостоятельным человеком, а Вера - обыкновенная привокзальная пьянчужка. Бомжиха без роду и племени. Она спала со всеми, кто ей наливал. На одной из рядовых попоек Кукушкин познакомился с ней и забрал к себе домой. Потому что, Кукушкину стало Веру жалко, как дворовую бездомную собачонку.
Говорят, первая жена от Бога, вторая от людей, третья – от беса. Вера стала третьей. Кукушкину она нравилась, хоть и третьей была. Не злая и не придиралась по всяким пустякам, типа маленькой зарплаты и каждодневного пьянства. Вера знала, что если резко бросить пить, то можно и кони двинуть. И вообще – счастье не в деньгах.
Каждый день она жарила картошку и садилась у окна – ждать Кукушкина. Когда тот возвращался с работы, Вера его встречала с улыбкой, старательно растягивая губы. Она стеснялась плохих зубов и потому улыбалась как японка на настенном календаре, приколотом на шкафу. Кукушкин ел, разливал водку по стопкам и приглашал Веру к столу. Та садилась рядом и выпивала вместе с её теперешним хозяином.
Захмелев, Кукушкин любил поговорить на политические цены. Его волновало, почему в стране все делается через одно место. Кукушкин сетовал на то, что пропил свою жизнь. А так бы обязательно ушел в чиновники и разобрался со всем этим бардаком. Вера внимательно слушала мужа и согласно кивала, хотя ни черта не понимала в государственном устройстве Родины.
Через некоторое время она падала на диван и мгновенно засыпала. Кукушкин не обижался: умные разговоры утомляли жену. Он не беспокоил Веру и уходил мыть посуду, потому что, терпеть не мог грязной посуды, оставленной в раковине на ночь. Могут сбежаться тараканы, а он их ненавидел. Тараканы в квартире – признак неблагополучия. Кукушкин с этим смириться не мог – первые жены содержали дом в идеальной чистоте, хотя были конченными стервами.
Обидно, что Вера развела тараканов. Хотя это – единственный ее недостаток. С остальными, даже с нежеланием мыться, Кукушкин готов был мириться.
Нет, он загнал Веру в первый же день в ванную, набрал горячей воды, в которую накрошил банное мыло, обработал Верину голову керосином, а потом подстриг ей волосы, чтобы извести всех паразитов. В местном секонд-хенде Кукушкин купил приличную одежду, а тряпье сжег на мусорке. Вера стала похожа на человека, но мыться чаще, чем раз в неделю, забывала. Кукушкин не злился – не всем же быть чистюлями.
Утром он одевался и снова уходил на работу. Вера целовала его в губы (так делают все приличные супруги) и уходила досыпать. Она спала, и спала, отсыпаясь за всю свою прошлую жизнь, состоявшую из побоев, голода, холода и хронических недосыпов. Некогда было почивать: с утра до вечера Вера «охотилась». Она рыскала по рынкам и торговым точкам в поисках пропитания и выпивки.
Не особо Веру жаловали: все хлебные места были заняты более удачливыми товарками. Конкуренток били нещадно, чем попало. Вере доставалось изрядно. Год назад ей даже нос сломали, и теперь Веру мучил хронический насморк из-за искривленной перегородки. Кукушкин свалился в ее жизнь, как ангел земной. Он не дрался и не морил Веру голодом. У Кукушкина в доме тепло, и спать Вере он разрешал на диване. На подушке и под одеялом. Вера была счастлива.
Ей снились сладкие сны, какие-то неясные, размытые картины, в которых не было ни обшарпанного вокзала, ни дрянной жратвы, ни боли, ни ободранных подворотен. В новых снах Веры плавали разноцветные пузыри, звучал смех и птичий щебет. Что-то воздушное, что-то теплое и пушистое окутывало Веру, и просыпаться совсем не хотелось.
Кукушкин с удивлением отметил, что пить стал гораздо меньше, чем раньше. Бутылочку вечером на двоих раскатят – и все. Наверное, потому, что он стал семейным человеком. С первыми женами он, почему-то, себя семейным не считал. Скорее, рабом: жены постоянно закатывали скандалы и требовали денег. Что Таня, что Светка, как сговорившиеся, как под копирку слепленные, орали, что Кукушкин – дер*мо и тряпка! Алкаш и урод! Зачем они, дуры, с ним связались!
Кукушкин даже на имя свое не отзывался. Ему казалось, что он с рождения такой – Кукушкин, хотя мама его по имени звала – Алешенька. Но мамы нет, и Алешеньки – нет. А Кукушкин – есть. А теперь у него и Вера появилась, несчастное, забитое существо. А глаза умные, как у собачки Маси, была у Кукушкина в детстве собачка Мася, трогательная, маленькая дворняжка. Умела фокусы исполнять и считать до трех. Ее потом машина сбила. Кукушкина мама водой отпаивала – так он плакал, так убивался по Масе.
В получку захотелось сделать для Веры что-то приятное. Кукушкин потопал в секонд-хенд на рынок, где прямо на раскладушках высились горы всякого тряпья. Вместе с продавцом он выбрал нарядное, легкое платье.
- Богатое! Фирма! – хвастался продавец, - со скидкой отдаю.
В соседней палатке Кукушкин купил розовую помаду и духи. Потом, немного подумав, разорился на дорогой шампунь известной фирмы. Волосы у Веры отрасли, негоже их хозяйственным мылом мыть. Все-таки – женщина.
Он вручил подарке Вере, терпеливо дожидавшейся «мужа», и уселся в предвкушении: наверное, новая Вера будет очень красивой! Кукушкин ждал десять минут, двадцать, пока не забеспокоился – Вера застряла в ванной и не желала выходить.
Он открыл дверь и обнаружил ее сгорбленной, свернувшейся клубочком на дне ванны. Вода из крана лилась на Верину поникшую голову. В руках так и застыл тюбик дорогого шампуня.
- Эй, Верка! Ты чего? – испугался Кукушкин.
Ему показалось, что с женой какой-то припадок произошел. Может, она воды боится. Как кошка. Вот и случился ступор.
Он вынул Веру из старой чугунной ванны, кое-как вытер ее тощее тельце полотенцем и отнес в комнату. Вера с удивлением озиралась вокруг, будто в первый раз сюда попала. Губы ее приоткрылись, и она отчетливо сказала:
- Подайте мне, пожалуйста, полотенце и халат. Неудобно!
Кукушкин заметался в поисках халата – такой одежды у него отродясь не было. Он вытащил из старого маминого шкафа ветхую простынь.
- Это подойдет?
Вера не ответила, но простыню приняла и накинула на плоскую грудь.
Кукушкин походил, походил… Потом решился:
- Вера, я тебе платье купил. И духи. Че голой-то сидеть?
Он торжественно расправил перед ней платье. Она взглянула на него испуганными глазами, но приняла. Брезгливо принюхавшись к наряду, видимо, учуяв запах химического средства для дезинфекции, осторожно оделась, вздрагивая всем своим худеньким телом.
- Красиво! – удивился Кукушкин, - молоденькая прямо!
Он бережно подхватил ее тонкую, почти прозрачную руку и подвел к шкафу, где на одной из его створок было вделано большое, во весь рост, зеркало.
Вера взглянула на себя, потрогала волосы, нос, губы… и истошно закричала:
- Что вы со мной сделали? Вы же изуродовали меня! Господи, это какой-то сюр!
Она рухнула на пол, и Кукушкин явственно увидел, какой ужасный, грязный, облупленный этот пол.
***
- Гражданин, мы не можем принять ее в отделение! Ни паспорта, ни полиса, никаких документов! – тетенька, сидящая в приемном покое, была непреклонна, как сфинкс!
- Мне что, ее на улицу выкинуть? – бубнил Кукушкин, - она жена мне! Сознание потеряла! У нее водобоязнь! Помирать ей теперь?
Тетенька дернулась: водобоязнь? Этого еще не хватало! Бешеных бомжих принимать? Так главврач с нее три шкуры сдерет! Но если информация попадется на глаза какому-нибудь дофига умному блогеру (черт бы их всех драл, бездельников), такое раздуется! Такое будет! Шкурами не отделаешься, это точно. Надо сообщить в инфекцию, совесть облегчить! Да и бомжиха вроде приличная, хотя бы чистая, в отличие от спутника – растерянного пропитохи с перегаром.
- Что за водобоязнь? Подробнее?
***
Сплавить бродяжку в инфекционное отделение не получилось. Дежурная потом в храм бегала, свечки ставила за то, что Господь отвел от греха – случай вызвал такой резонанс, что даже телевидение из самой Москвы приезжало.
Никакого бешенства у пациентки не было. Просто она обрела память, которую потеряла двадцать лет назад. Звали ее вовсе не Верой, а Анной. И была эта Анна жительницей столицы, дочерью уважаемых людей, учителей, поколением целой педагогической династии. Аня, тогда еще молодая девочка, окончив университет, отправилась на отдых к Черному морю в компании вчерашних студентов – перевести дух после экзаменов, позагорать и насладиться видами синего-синего Черного моря.
В тот день море штормило, несильно, конечно, но местные знают – в воду полезет только идиот. Идиот, разумеется, нашелся: Витька Бровкин, заводила и юморист. Хватанул лишку южного вина и решил прихвастнуть перед девчатами. Злая волна трепала, била его тело так, что людей, находившихся тогда на почти пустынном пляже истерически лихорадило. Анна со своим КМС по плаванию не растерялась и вошла в воду. Спасательница тоже нашлась.
Утонули оба. Вот так закончился веселый отпуск. Тело Виктора нашли. Анна пропала. Родители нарочно не оплакивали дочку много лет, надеясь (а как без надежды) на чудо. Чуда не произошло. Папа умер, так и не увидев Анну живой. Мать влачила убогое (нормальным это не назовешь) существование.
Анна потеряла сознание, когда волной ее ударило о валун. Потом девушку несло, несло куда-то… Очнулась она на пляже, грязном, замордованном тиной и ветками. Болела голова, тошнило. Она не понимала, где она и куда направляется. Ничего не понимала, бродила вдоль пляжа, как пьяная, не в силах разобраться в своих ощущениях.
Поймали девчонку какие-то мерзавцы, «шикарные» пацаны, упившиеся алкоголем и жаждавшие женской ласки. А тут – такой подгон!
После Анну напоили сорокоградусной бурдой и бросили среди пустыря, голую, никому не нужную, изувеченную. Сердобольная бабка, подвернувшаяся случайно, охнув, повела девушку к себе, в свой домик, где от души подарила несчастной свою простенькую одежонку.
- Иди, милая, иди уж! – выпроваживая Анну на улицу, бухтела старуха, - у меня, вишь, места нету! Иди!
Анна проходила все, друг за другом, круги персонального ада, тряслась от страха и ужаса, потеряв возможность не просто мыслить адекватно, а мыслить вообще. Все так и думали: дурочка полоумная. Кто-то подкармливал, кто-то жалел, кто-то пользовался ею – гнусно, отвратительно, подло – ни одной душе даже в голову не пришло, откуда человек, что с ним случилось!
Какие-то недоумки, смеха ради, увезли бродяжку с собой – так веселее ехать с юга! Вот так и очутилась девушка в Новгородской области, на вокзале маленького зеленого городка. Здесь кипела своя тайная, полукриминальная жизнь, со своими авторитетами и терпилами. Народу много, народ весь разный. Девка симпатичная, тихая, хлопот никому не доставляла – лишь бы кормили и наливали. Так ей и наливали охотно, окрестив под пьяную лавочку Веркой.
Как приблудную собачку. Хорошо, что не Жучкой.
К сорока годам Вера опустилась совсем, став человеком низшего сорта, которым мог помыкать любой. Ее били, гоняли, пинком вышвыривали с вокзала, обливали помоями, сломали ребра, пальцы и нос – Вера безропотно переносила унижения. Особенно, зимой. Потому что зимой – смерть.
Сердце дрогнуло лишь у Кукушкина. Слишком много было тоски в глазах опустившейся женщины. Неправдоподобно много…
***
Она разглядывала тюбик с шампунем. Аккуратно выдавила себе на голову кремообразную массу и взбила пену. От пены шел приятный и очень знакомый запах. Где-то она его «слышала». Вера повертела в руках шампунь, и вдруг с удивлением осознала, что ПОНИМАЕТ написанное иностранными буквами. Проговорила название шампуня вслух, снова принюхалась: разноцветные пузыри, солнце запутавшееся в зеленой листве, торт с фигурными свечками, кафедра, где профессор Белов хорошо поставленным голосом цитировал Щетинина:
- Чтобы вести за собой, надо и себя вести, не останавливаясь в этом движении к себе лучшему ни на один день.
Звонкий смех мамы, подмосковная дача, руки отца, стены ванной комнаты, отделанные миленьким розовым кафелем, любимый тюбик шампуня...
- Девчонки, все нормуль! Это разве шторм? Легкий ветерок! – молодой Витя, весельчак и балагур, красавчик и заводила… Тайная любовь ее, навсегда, на всю жизнь – подмигнул задорно и вошел в черную воду…
А потом душераздирающие крики вслед:
- Аня, вернись! Ан-я-я-я-я-я!
Ее заволокло дурнотой, дыхания не хватало, чтобы развернуть тело, оттолкнутся от каменистого берега, мешала страшная боль от удара… не умирать, не умирать, не умирать!
***
Страдающие глаза напуганного до смерти мужчины. Он вытирает тело Анны полотенцем и хватает воздух ртом. Смешное платье в его руках, и страшное отражение в зеркале.
Спасительным небытием заволокло сознание. Наверное, она все-таки умерла. Ей очень хотелось на это надеяться.
***
Мама Анны дожила до счастливого дня. Она не видела искалеченного тела и лица. Она видела ту, юную свою девочку, и радовалась, плакала от счастья, прижималась к дочери, верила и не верила. Конечно, нашлись люди, всем сердцем принявшие удивительную и трагическую историю Анны-Веры, друзья, однокашники, просто зрители, посмотревшие сюжет по телевизору: Анне оплатили пластическую операцию, вставили зубы.
С ней работали лучшие психологи, помогая вернуться женщине к нормальной жизни. И она вернулась. Через два года Анна была практически здорова. К тому времени из-за пандемии развивались заочные формы работы, что позволило бывшей Вере освоить новые компьютерные программы, зарабатывать деньги дома и подольше находится рядом с мамой.
А что с Кукушкиным Алексеем? А ничего. Работает себе на вокзале, попивает водку в одиночестве и скучает по Верке. Иногда берет в руки проклятый пузырек с шампунем, смотрит на него и плачет:
- Вот так штука. Вот так да! Отнял у меня Веру. А мы так славно с ней жили…
Автор рассказа: Анна Лебедева
